На сгоревшем, тихом полустанке,
приподняв шинели воротник,
грустно пел под старую тальянку
молодой усталый фронтовик.
Проносились мимо эшелоны.
Мир пьянил черёмух аромат.
И летели, торопясь вагоны,
увозя в Победный май солдат.
А он пел про «синенький платочек»
под берёзкой в ласковом теньке.
Замер взгляд во мраке вечной ночи.
Не было и пальцев на руке.
Три обрубка… А солдату пелось…
На плече гармошка в три ряда.
Эх, не повезло! Да что поделать?
Ведь война-она всегда беда!
Видно, тяжела была дорожка…
Выводил по кнопкам не спеша.
Словно баба плакала гармошка,
И рыдала вместе с ней душа.
Как играл он? Только небо знало.
Свет потух в слепых его глазах.
А гармонь то пела, то вздыхала,
как живая в раненых руках.
… -Эй, солдат! Ты едешь далеко ли?
Женский голос громом прозвучал.
-Ну, подвинься! Что, ослеп ты, что ли?
Сжал меха, и сразу замолчал.
Обернулся…Вздрогнула невольно.
-Господи! И правда ты слепой!
Стиснул он гармонь свою до боли,
И застыл как будто неживой.
-Ты прости! Обидела тебя я.
Видит Бог: я это не со зла.
И рукою горестно, по-бабьи,
по гармошке нежно провела.
Что ж ты замолчал, играй солдатик.
Ждёт то кто? Невеста? Аль жена?
Горе горевать всех слёз не хватит…
Что же ты наделала, война?!
Встрепенулась словно как девчонка:
-Уж как я любимого ждала!
Только вот война, да похоронка
счастьюшко моё оборвала.
Летом поженились…тут повестка…
Как же голосила я тогда!
Нас на свадьбе- жениха с невестой,
разлучила горькая беда.
Только и любилися то ночку…
Улыбнулась…дрогнули слова.
-Мне всего-то двадцать три годочка,
а я уже три года как вдова!
Сгинул мой Ванюша подо Львовом.
Как его любила! Как ждала!
Если бы живой был, я любого…
я б его любого приняла!
Вытерла слезу:
-Чего балакать?!
Ведь слова его мне не вернут.
Горюшко слезьми не переплакать.
Ну, езжай ,солдатик, коли ждут!
Ты живой! Какой же ты калека!?
Пальцев нет? Незрячий? Не беда!
Если любишь сильно человека,
не предашь его ты никогда!
Слушал он, прижав к себе трёхрядку.
Вдруг меха со стоном развернул.
И от стона вздрогнула солдатка,
как ножом по сердцу полоснул.
Усмехнулся:
-Значит, жив немножко?
Даже смерть-подлюка не взяла!
Если бы не песня и гармошка-
То душа сгорела б вся до тла.
Вот и всё, что у меня осталось.
Всю войну с собой носил берёг.
Да ещё вот…-бережно достал он
синий, словно небушко платок.
Дёрнул с силой ворот гимнастёрки.
Шею, будто душу оголил.
-Некуда мне ехать…-молвил горько,
всю семью проклятые сожгли!
Как к родной прижался он к гармошке.
Вытер обожженные глаза.
И по ней безмолвною дорожкой
потекла горючая слеза.
Всхлипнула тальянка, как живая.
Паровозный прокричал гудок.
И молчал солдат в руке сжимая
синий, скромный, девичий платок.