Перевёл с украинского Станислав Бельский.
* * *
мир вращается вокруг связанных рук
как простить снегу его белизну
что забрал он у ткани закрученной на запястьях
время твёрдое сплошное
выпечено как пирог
взрежь его – и потечет кровь
тишина – песня замученных
её невозможно расслышать
мир вращается как поцарапанная пластинка
с круговыми траншеями полными тел
и воронками где спотыкается игла внимания
обугленные остатки поэзии
ожидают захоронения
ворона
почерневшая мать
сгибается от крика
* * *
дедушка не умел рассказывать о войне
лицо его чернело как земля
морщины углублялись настолько
что в них виднелись человеческие конечности
так я научился распознавать горе
изучать его язык
им только и могу сейчас говорить
язык проваленного дома
язык окровавленной игрушки
язык раздавленного танком автомобиля
язык тех кто не сумел из него выбраться
и тех кто на них натолкнулся
дедушка не умел стоять без трости
война прострелила ему ноги
однажды я увидел как он упал споткнувшись
тогда и мое сердце
научилось падать
но сейчас оно успокоено
оно живет под землей
мое сердце заполнено землёй
заполнено языком
которому от неё научилось
+++++++++++++++++++++++++++
***
память настолько очистилась
что стало видно земляничную поляну
на самом дне
и черноглазого малыша
собирающего армию в спичечный коробок
липкими от сладкой крови руками
шур-шур шур-шур шур-шур
маршируют солдаты
внимание зависает над ними
как угрожающий глянцевый дрон
бросая тень воспоминания на седовато-зелёное покрывало
на вырваные с корнями пни вокруг
на сияющее земляничное озеро растёкшееся вокруг и дальше –
на источник в Бездоне и на орешник над оврагом –
пока не захлёбывается в сумерках непамяти
мама говорит мне –
для жуков это тюрьма
и выбрасывает коробку
я взахлёб рыдаю
папа чтобы успокоить
берёт на руки и подбрасывает подбрасывает вверх
над головой над деревьями на самое небо
туда где в углу поляны валяется солнце
– пробитый мяч
теряющий свет
я захожусь смехом
папа говорит мне –
ты золото
я ещё летаю или уже сплю?
дрон упал возле коробки
чтобы слушать безнадёжно успокаивающее шуршание
шур-шур шур-шур шур-шур
я просыпаюсь в сорочьем гнезде
2020
***
крёстный был больше слона
когда заваливал на плечи целую копну сена
и тащил её от ольхи на чердак
папа клепал косу
будто в колокол бил
заставляя целый угол дома содрогаться
такая прекрасная мощь
такие усилия
азарт запах пота и лета
воздух тонкий
как лезвие косы
куда всё делось с того чердака
мантачки
тяжёлый молоток для клепки
их старые электробритвы
два Харькова исправных и сломанный Харьков
может покрылось на чердаке тучами сена
рядом с советскими журналами
а может украли воры
вместе с вилами и граблями
вместе с папинами колоколами
от коровы осталось белое пятно (на морде) в памяти
а седовато-зелёные облака лежат до сих пор
целый чердак трухлявых мадленок
но кто же способен украсть это воспоминание:
крёстный так крепко сжимал края простыни с сеном
будто он мог всё
2020
***
те двое чужих
зачем-то придумали залезть в колодец возле клуба
знали что смогут
а другие на это не способны
или просто хотели поразить девушек
их отговаривали
но один самодур таки настоял
сперва ловко перебирал руками да ногами
и внезапно бултыхнулся камнем
долго его не было
пока бегали за верёвкой или лестницей
(папа не помнил)
он воду мутил глубоко под землёй
как жаба в молоке
а когда вылез оттуда
не было на нём лица –
так папа и сказал
мораль этой истории была понятна даже ребёнку
не стоит бахвалиться
не стоит зря рисковать
но я ещё долго
боялся смотреть в ведро
когда доставал его из колодца
чтобы не увидеть вместо своего
чужое лицо
2020
***
я проваливался всё глубже
муравьи ползали по моей щеке
я разрушил их гнездо
и должен был за это заплатить
я проваливался и вспоминал поневоле то
что меня до сих пор пугало всего сильнее
отчаяние родственников что слетелись к изнемогшему дедушке
как мухи к глубокой ране
(входу в ад тела)
пытаясь её зализать
поездка через полсела
на огромном грузовике газовщиков
(покатайся Богданчик
[побейся порыдай])
одно из первых размытых воспоминаний
запылённая кабина
мутное стекло
пелена слёз
или падение с колеса этого грузовика через несколько дней
один из первых шрамов
у меня до сих пор
я проваливался всё глубже и глубже
обидчик давил обеими руками на голову
ритмично
снова
ещё
ещё
я разрушал гнездо муравьёв
и чувствовал как они зализывают мой шрам
что уже тогда успел стать старым
будто исследуют природу моего страха
я отдубасил его уже подростком
совсем по другой причине
и когда понял
что попал носком ботинка в голову
меня лизнуло пугливой волной радости
2020
Из цикла «Птицы к западу от Via Domitia»
1.
незадолго до шести утра
варвары прошли сквозь наш двор
похоже – сбившись с Via Domitia
по дороге в Рим
они оставили такси без присмотра
загнав его прямо на кучу камней
стояло с распахнутой настежь дверцей –
испуганная наседка
они зачеркнули мой сон
густым, перекрученным шумом
как сосна – пейзаж Сезанна
я положил тебе руку на талию –
пригласил танцевать прямо в постели
перед рассветом птицы самые заядлые
самые громкие
цитируют друг друга наперебой
ссорятся цитатами
обожают и ненавидят цитатами
как одержимые поэты
с приходом варваров даже они притихли
а те были способны цитировать
только какой-то пьяный драм-эн-бейс
мне даже перехотелось танцевать с тобой
в этом разрушительном беспокойстве
я встал
перелистнул пальцем
несколько пластин жалюзи
и увидел как таксист
крадётся к наседке
2.
теперь каждая ночь – недоношенный ребенок
хочется обнять каждую
нежно прижать к груди
но страшно
да и нельзя
поэтому кручусь в постели как шарик в подшипнике
тела не чувствую
только большую-пребольшую голову
носил её целый день над землей
впускал сквозь неё воздух в грудь
и страшно не было
а теперь крутится
как сумка с фотографиями
в аэропорту на выдаче багажа
большинство из них – засвеченные
другие – странные
слипшиеся
затёртые
я точно их не на помойке нашел?
вот на этой – младенец улыбается
здоровенький
всё с ним в порядке
может какая-то из следующих ночей?
не плачь
только не плачь
хочешь шариком поиграть?
нет-нет
только в рот не тяни
не надо
4.
луна – ущербная испуганная черепаха
медленно прячется за старым домом
вот уже и спряталась
стало так тяжело дышать
словно вместо лёгких – сырая глина
словно они закрыты на переучёт альвеол
тот кто пытается дышать –
кисточка в чернильнице ночи –
болтается по этим кварталам
перемешивает картонные коробки со средневековыми барельефами
перемешивает выключенную иллюминацию с пронумерованными псами
но образ не приходит
пытается оставить хотя бы какой-то заметный след
но повсюду – многослойная чернота
и сам он – тень темноты на фоне темноты
движется планомерно между витринами да окнами
как игла по канавкам пластинки
а музыка не приходит
но вот вспыхнула первая лампа в буланжерии –
горячая цветная бомба –
выпекла из глины лёгких птицу-свистульку
и она протиснулась сквозь решетку
вылетела из канавки
прорвалась сквозь горло чернильницы
влилась в утренний хор
там
где в песок рассвета зарылась черепаха
5.
как справедливы здесь законы –
за каждой бродячей собакой зареплён свой бездомный
люди кормят рыбу а не наоборот
наша любовь просыпается
чуть позже нас
ловит раздражение за хвост
калитка уже отгремела
будто дырявый гонг
у нас есть дом но нет собаки
у нас есть пазлы колен но нет снов
у нас есть голоса но не наши
они спускаются по улице
как тягучий отлив
оставляя выцветший остов тишины
и единственное беспокойное место вокруг
синяя полоска соседского бассейна
что трепещет и мерцает за кустами
как сытая рыбина
уже пойманная в сеть забора
6.
никто так глубоко не дышит
как платаны
аж дрожат под тонкой корой от напряжения
сотни лет назад они бежали к реке
но внезапно замерли на берегу в шаге от воды
так и не решившись бултыхнуться
понять их можно только запрокинув голову
их язык – запутанная вязь ветвей на фоне ночного неба
но светлого
сияющего
будто за ним расположили волшебный фонарь
или камеру памяти
наша – стежкИ прогулок по безлюдному городу
подлежащие проспектов и бульваров
сказуемые рю и аллей
беспорядочное плетение тупиков и парковых дорожек
мы проходим десятки километров
чтобы рассказать о великом переселении людей
из церкви в лес
о выжатой как апельсин площади перед мэрией
о деде, который в шутку вытягивал трость в нашу сторону
минуя нас
и выкрикивал "полтора метра
полтора метра!"
или не в шутку
но как поняли нас платаны?
и что значил их ответ – стая мелких пташек
среди ночи с весёлым шумом
суетившаяся на тонкой ветке
под небом цвета дедовой трости
7.
пальма прячет нас от дождя
как дырявый зонт с погнутыми спицами
куда делась белка?
жила здесь
летала между деревьями
устыжала птиц
что-то искала среди строительного сора
мерила нас острым взглядом
наверно залезла в дупло как на картинке Диксит
но в настоящее
убогое
я не видел здесь ни одного грецкого ореха
ни одной лещины
мерит теперь острым взглядом тёмную глубину
наша одежда понемногу вбирает воду
как резервуар
включенного после зимы фонтана
пережидать здесь бессмысленно
рядом стоять – бесценно
ты протягиваешь руку
будто в ней орех
я беру его
8.
теперь я кажусь таким маленьким
что меня подстерегает кот
едва ли больше соринки сороки
застрявшей в венике сосны
а ночью я был в полнеба
тяжёлый и тёмный
но всё равно незаметный для посторонних
зависал над домом над микрорайоном
вслепую ощупывал голову изнутри
в поисках остатков сновидения
я был таким большим и неуклюжим
что проглотил ненароком калейдоскоп утра
и на зубах захрустели
осколки птичьего пения
ракушки апрельских листьев
какая-то деловая бижутерия
внезапно я стал уменьшаться
я уменьшался уменьшался
мир вытягивал темноту сквозь мои зрачки
а я всё уменьшался и уменьшался
через мгновение я лежал зафиксированный одеялом
как лента в косе
тяжело глотая птичье щёлканье
чуть больше соринки в венике
и лишь кот намекал мне каким я был
пытаясь выцарапать из моей ноги
застрявший в ней пассажирский самолет
когда я так внезапно уменьшился
Под снегом
Мир упаковывает всё на зиму
ежа в чемодан норы
медведя в контейнер берлоги
и переносит в тёмный угол внимания
на зиму
Сосед говорит другому соседу
что нужно всё упаковать
чтобы ничего во дворе не торчало
потом под снегом
Помнишь нас, мы же и вправду
торчали тогда под снегом
как суетливый тёмный куст
или перевернутая набок тележка
Не могли ни выйти, ни выехать
ходили, мёрзли, согревались вином
и так не хотелось проскальзывать
в тёмный угол внимания...
А в нескольких километрах от нас
упакованная в толщу озёрного льда рыба
не могла пошевелить ни рукой, ни ногой
не могла сказать ни бэ ни мэ
Осмысление снега
снег идёт в моей голове с октября
зажмурю глаза: снегопад
засну: вижу следы на ладонях зимней ночи
что вырвала весь свет с корнями
просыпаюсь: в сияющую бездну зимнего дня
прячусь дома:
снег вытягивает наружу
как мощный магнит –
шрапнель сквозь ткани дома
пишу стихотворение:
вокруг сплошные слова, а рядом –
дуб, орех
отвернулся от окна, говоришь...
повернулся – снег
голова снежит
сердце снежит
снежат глаза под линзами
снежит в боку когда бегаю
но когда ты говоришь сквозь сон:
такой холодный, куда-то ходил?
а ну обними меня!
снегопад как будто уменьшается
и за сплошными словами
проглядывают чёткие сущности и глубокие пространства
Сон
так просто было зимой
падаешь в снег – и уже ангел
замёрзли слова в холодном рту – и уже мудр
так же расстояние зажимает морду собачьему лаю
так что к ушам он прикатывается крепко спрессованным, словно мусор
подобрав по дороге шелуху сорочьего стрёкота
исчез смысл сутулиться, тепло идет от земли
дети подпрыгивают и зависают в воздухе
кажется – стоит кому-то сбросить забитые песком ботинки – сразу стремительно взлетит
тебе когда-то приснилось наше мгновенное перемещение в Париж
я записал этот сон в загранпаспорт
исчез смысл вслушиваться, уши прожёвывают звуковую ткань, как шрёдер –
документы о пересечении сезона
и вдруг твердеет узлом неистовый крик
это мама едва удерживает в руке растянутые на несколько метров вверх резинки от шапочки
в которой застрял самый радостный малыш
Другая война
это не дорога, а какое-то поле боя!
берегись сверчков-пулемётчиков, скрытых в высоком лесу травы по обе стороны от пути
осторожно обходи тело пса, заминированное мухами
уклоняйся от полосатых беспилотников, свивших бумажное гнездо на старой груше
ты не замечал этой войны до сих пор
такой громкой, такой бескровной
театр боевых действий здесь – как настоящий театр
имитация треска, имитация жужжания
только комариные штыки пропарывают кожу, нанося настоящие раны
война за каждый клочок пространства
непрерывная ротация, непрерывная передислокация
жестокое перераспределение ресурсов
слушая навязчивое гудение похоронных оркестриков
понимаешь: погибших больше, чем раненых
а вот и первая кровь:
ты неосознанно расчесал
штыковую рану на руке
Окно твоего детства
детство двадцать лет спустя
похоже на разгромленный детсад в Тесновке.
растоптанные картонные кубики воспоминаний
отрывочные лисички и мишки воспоминаний
в детство можно залезть сквозь разбитое стекло первого этажа
но повсюду прозрачные острые осколки воспоминаний
уже кто-то поотбивал мозаику в бассейне
забрал с собой всё твоё море, все твои фантастические леса
зато на балконе второго этажа
уже успела вырасти молодая береза
здесь живут все твои самые родные призраки
те, кого ты так боялся, кому так радовался
прячутся за разбитой мебелью и декорациями
здесь всё тесто сказок, испечённое твоим воображением
всё превращается в прах, в пыль
стены осыпаются, весёлые картинки выцветают
и любой теперь может залезть в окно твоего детства
пить здесь портвейн с радостными друзьями
пока ты где-то далеко-далеко-далеко-далеко
+++++++++++++++++++++++++++
убийства
заснеженные дороги вышиты белыми нитками на нашей коже
и красным проступают деревянные мухоморы детских площадок
кто-то пустил красные кораблики жучков-солдатиков по волнам коры
грейся возле камина
я буду твоим каменным хозяином
короед въелся в сердцевину древесины
давай его выжжем оттуда
давай изрубим мебель и выжжем из неё шашеля
огонь будет пробиваться сквозь шашелевые норки как музыка сквозь флейту
вот какая снежинка вышита у тебя на коже
наверно это схема тропинок в каком-то центральном парке
а мне – посмотри – кто-то вышил паутину
это большой-большой неблагодарный город
с одиночными красными пожарными станциями
или может флажками отметившими совершённые убийства
наши убийства маленькие как насекомые, которых мы сжигаем
малюсенькие
с высоты птичьего полёта совсем незаметные
совсем как наши тела обшитые белым сложенные под заснеженным деревом
разве что ещё не сожжённые
стерильность
точки над i – болевые точки
одиночество безболезненно
одиночество дерева, из которого не вырастает ещё одно дерево,
не разрывает древесину и кору, не прибавляет годовых колец на срезе нимба
одиночество снега напротив фонаря и фонаря напротив снега
стерильность, ангедоническая безболезненность
препарированный временем уголь тел
зима в зеркалах замёрзших озёр и луж – расхристанная
как сумасшедшая, холодная женщина, которая всё в себе держит
всё пакует внутри себя, безрадостная, всё сжимает внутри себя
до состояния льда – прозрачного угля
точки над i – голубиные клевки на снегу
точки над i – одинокие следы каблуков на снегу
когда подошвы неизвестно куда исчезают
словно рана от пули есть, а выстрела – не было
стерильное место на дереве – дупло, занесённое снегом
эта холодная девственность зимы сжимает её, превращает её в лёд
зима – это самка, рождающая саму себя, поэтому она продолжается вечно
особенно – внутри
заземление
посвящается Иэну Кёртису
не приученный заземляться, я излучаю ток, я выгораю изнутри
так снег изнутри пустеет, когда человек падает в него, изображая ангела
потом поднимается, идёт прочь, оставляя следы, словно ангел тоже пошёл по снегу
так я иду от себя, но даже следов не видно – лишь искры падают вниз
заземление – это как стул для повешенного, который перебирает ногами, словно быстро плывёт,
заземление – это как привязать воздушный шарик и после забыть его на морозе – он худеет, худеет, падает
как бить резко посуду – о землю (от горя, на счастье)
как снег
никто не проиграл, всё совершенно справедливо
нет ничего подлее безоглядной справедливости
когда чаши весов уравновешены
когда боги и духи соединяются с людьми в танце гармонии
и никто не имеет права сломать ногу, упасть, всё испортить
корчиться в эпилептическом припадке у всех на глазах
подыхать, крючиться, изображать ангела на голом полу
не оставляя потом никакого заметного следа
особые зимние птицы
рай – это старенький горный санаторий зимой
небольшой – всего один этаж и чердак со сломанными кроватями
их всегда забывают вовремя вывозить
заснеженный сад прямо под окнами: на тонких и длинных ветках
кустов – сантиметровый слой снега
в санатории всегда холодно:
по полу гуляет сквозняк от балконных дверей
а отопление буржуйками и камином скорее развлекает
чем даёт какой-то эффект
все рамы окон небрежно выкрашены в белый цвет
так что по краям стекла – белые пятна и чёрточки
краска везде отслаивается
в комнатах – только кровати и умывальники
хорошо что есть очень тёплые одеяла – этого хватает
рай – это несколько минут поутру:
он просыпается первым
голым проходит на цыпочках в душевую в конце коридора –
всё равно в санатории только двое –
моется под чуть тёплой водой
фыркает от удовольствия
и – скорее назад – к ней – под одеяло
снова прижимается грудью к её горячему телу
она улыбается и мурлычет как кошечка не просыпаясь до конца
он накидывает одеяло на себя – но спина остаётся голой
так и дремлет –
греется спереди нежнейшим мурлыканьем
а по спине гуляют балконные сквозняки –
одновременно и жар и холод – как же он это любит
всюду тишина
только слышно как снаружи просыпаются особые зимние птицы
снег проходит сквозь город
взгляд проходит сквозь зеркало
тучи проходят сквозь стекло
маленький игрушечный город и безграничное небо над ним
блуждаешь взглядом по абстрактным пятнам крыш
взгляд скатывается вниз
ступенька за ступенькой
вниз
готические шпили тополей
туча проходит сквозь верхние ветки
они разрывают туче живот
снег проходит сквозь город
вниз
деревья
ты пришла прикрыть саваном
обгрызенные ветром чёрные скелеты деревьев
хорошая моя зима
здесь воины стоят на страже
держат копья стволов
там злодеи собрались толпой
там восстаёт лес
некоторые заглядывают в мои окна
какого чёрта он суетится в этой коробке?
всё ходит и ходит
сидит лежит и снова ходит
никак не успокоится
но им-то какое дело?
думаю тебя это тоже разозлило
а иначе зачем ты сломала одному из них
растрескавшуюся могучую руку
так что теперь оно так и стоит
судорожно сжав пятернёй
сугроб снега
и не может отпустить
коллекция остатков
остатки пребывания человека: следы, запах, синяки
кто-то разбил стекло, кто-то
настроился на средства массовой любви
все дезертировали так или иначе
все – дезертиры
женщина, помнишь ли тонкую плёнку жидкости между кожами
расплавленную соль, раздавленные волосинки, отмершую пустыню эпителия
коллекция непристойных фотографий это
коллекция следов, запахов, синяков, царапин, укусов это
коллекция чрезмерного но уже отмершего присутствия
помнишь:
простите, простыни, за тонкое вышивание жидкостями
помнишь:
вернитесь хоть кто-нибудь, защищайте меня, со щитом или на щите
остатки пребывания человека свидетельствуют о его отсутствии
шрамы от погашенных сигарет
шрамы от разбитых пустых бутылок, от разбитого стекла
синяки от твёрдых сухих пальцев – они уже попрощались
от меня прячутся лебеди
за двумя домами
и за стаей деревьев
от меня прячутся лебеди
не буду подходить к холодильнику
там плавает в кастрюле опасный суп
посреди стеклянной сцены
освещённой жёлтым
разве эта орхидея судья мне?
тёплые фиолетовые пятна
мягкое цветущее время
этого острого
ледяного без тебя утра
он ведёт себя так неприлично –
думают обо мне жители
этих двух домов –
вместо того чтобы побриться с утра
пьёт первый кофе перед окном, небритый
недаром от него спрятались лебеди
и даже маленький чёрный лебедь
спрятался между корнями орхидеи
в прозрачном горшке
невидимый на фоне субстрата
но (по секрету) я думаю
что он не прячется
а выкармливает цветок
опасным супом своей крови
чаинки
город кажется огромным гнездом с высоты птичьего полёта –
в него так и хочется упасть!
ты
особенно любишь крыши, а крыши дышат по ночам – знаешь?
тихо, едва-едва поднимаются шифер или черепица – совсем как жабры
и так же тихо опускаются, пугая разве что особенно наблюдательных птиц
мы с тобой – птицы, мы любим эти влажные после дождя дома-рыбины
мы сидим на крыше, немного мёрзнем и греемся, прижавшись друг к другу спинами
мы сидим так что я вижу луну а ты – нет
ты спрашиваешь: какая она, луна?
и я отвечаю:
она похожа на банку липового мёда, если смотреть точно сверху
она – если как следует присмотреться – совсем как лабиринт:
затянет – и не вырвешься
она похожа на то, как мы спим – свернувшись клубком
и птицы, пролетающие на фоне –
это чаинки в лёгком зелёном чае луны...
я долго ещё продолжаю и ты засыпаешь
я долго ещё продолжаю и после этого
дико медленная дорога домой
светлая дорога этой ночью – как раздвоенная рыбья кость в моём горле
я кашляю и иду по ней
держась руками за забор: ладонь седеет от мокрого бетона
она совершенно чужая
чужая словно дрожащие замёрзшие ладони деревьев
словно мокрый шарф на моём горле – ночная петля – ночная змея
это дико медленная дорога домой: каждый фонарь как старый знакомый
и только птичьи следы окурков
и только окурки птичьих следов
всё время меняют взаимные траектории
взаимность – вот чего нам с дорОгой не хватает
мы не такие как лепестки цветов
или как волны моря; или как волны мозга
мы настолько разные что она
может во мне застрять
а я
никак по ней не дойду домой:
веко тучи прикрывает бельмо луны
я словно засушенный лист между страницами домов –
перекладываюсь со страницы на страницу
пока ищу свой дом
но никак не различу его среди точно таких же соседних
каждый фонарь как старый знакомый
почти у каждого разбита голова
а из соседнего к моему дому вытащили потроха
и он умер истекая электричеством
по птичьим следам окурков
по окуркам птичьих следов
я независимо от себя самого
прихожу домой
отдираю с корнями влажное тело шарфа от шеи
выскребаю из горла кость дороги
выкашливаю кровь и останавливаю её наконец тёплым кухонным полотенцем
горьким лимонным соком
и жёлтым пластырем комнатного света
береговая рана
отсюда до моря крылом подать
кто-то замалчивает музыку
кто-то задерживает танец
вместо этого
ворочается имя твоё у меня во рту
кто-то засевает берег драконьими зубами
вместо этого
я выплёвываю по одному звуки твоего имени
пока песок без сознания
птица сшивает береговую рану
тучи
куда сползают эти тяжёлые ледники туч?
куда смещается это подбрюшье неба,
в котором шрапнелью застряли самолёт и две чёрных птицы?
от тебя, от меня, дальше на восток
ещё в школе, на новогоднем празднике
ты была сказкой
пока тебя не было, пока тебя не могли найти –
праздник был невозможен
Новый Год не настал бы, если бы ты не появилась
в этом затуманенном пространстве – я тоже шрапнель
я слепо двигаюсь к сердцу, как самолёты – пропарывая тучи –
к сердцу Жулян
я слепо двигаюсь к празднику, к радости
пронзая туман соединительных тканей
минуя твёрдые одинаковые здания рёбер, тёмные сосуды кустов
встретишь меня на остановке
29.11.5
Мне снился Богуш Золаи...
Остап Сливинский
мне снился Богдан Горобчук
который снился самому себе
блуждая по безграничному зданию
своего сна
бетонному вытянутому сдержанно затемнённому
словно полое оружие
и комариный хитин
мне снился он и было ощущение
будто все приграничные районы
сошлись в одном здании
превращая его – и мой сон в частности –
в совершенно своеобычный мир
зацикленный и замкнутый на обособленном Горобчуке
то есть на его и моём
сновидении
прокалывая пальцами мягкое стекло слишком старых даже для сна зеркал
выпуская ангелов сквозь поры в коже – она была тогда под водой
по которой ходилось легче всего
узнавая о новых преобразованиях мира над которым он не имел никакого контроля
срывая созревшие плоды
полынно-прозрачную как белый виноград смородину
и жёлто-прозачные под тоненькой кожицей яблоки
вынимая вещи из мешков на чердаке
оставляя на однообразных стенах
нечёткие всегда разные отметки
для того чтобы всё было нечётким и разным в этом совершенно своеобычном мире
погружая пальцы в мягкое стекло слишком старых даже для сна зеркал
Богдан Горобчук делал только одно –
снился мне
но какая же несправедливость: я проснулся
уже безо всякого ощущения
его присутствия
в голове
без его прозрачных под кожицей яблок и нечётких отметок
которые особенно понравились мне
в частности