Эудженио Монтале (1896 — 1981) — итальянский поэт, прозаик, литературный критик. Он 20-ый лауреат Нобелевской премии по литературе (в поэзии) в моей подборке и 3-ий лауреат в Италии.
Эудженио Монтале родился в многодетной семье совладельца небольшой торговой фирмы. Биография Монтале не богата событиями. 25 ноября крещен в церкви св. Фомы. До тридцати лет живёт в Генуе, там, где родился. Вехи его жизни таковы:
1902-1907— будущий поэт учится в начальной школе. В 1905 году — первые летние каникулы в Монтероссо. 1908-1910 — учеба в частной школе с техническим уклоном, затем в коммерческом училище. Когда мальчику было 14 лет, он серьезно заболел, не смог ходить в школу и стал много читать: итальянских классиков, французскую художественную литературу, книги Шопенгауэра, Кроче и Бергсона. 1911-1915 — учится в Королевском техническом училище им. Виктора Эммануила. Предполагалось, что Эудженио, как и его отец, станет коммерсантом, но коммерция нисколько не интересовала молодого человека. 1915 — начинает брать уроки пения у баритона Эрнесто Сивори. Какое-то время юноша хотел стать оперным певцом, но передумал и, когда ему было около двадцати лет, занятия музыкой забросил. К тому же Монтале понял, что и практической деятельностью он заниматься не будет. Становится завсегдатаем генуэзских библиотек. и каждое лето проводит на семейной вилле на Лигурийской Ривьере, живописный берег которой запечатлен во многих стихах.
1916 — пишет свое первое известное стихотворение — «Погрузиться в caд, ища прохлады...». Когда Италия вступила в первую мировую войну (1917), Монтале трижды признавался негодным по состоянию здоровья к военной службе, проходит обследование в госпитале и, призванный в армию, приписывается к пехотному полку, направляется в школу младших офицеров в Парме. 1918 — воевал офицером пехоты на австрийском фронте. Через два года он демобилизовался и, вернувшись в Геную, всерьез занялся литературой: 1921 — Возобновляет уроки пения с маэстро Сивори. 1922 — поэтический дебют: журнал «Примо Темпо» публикует стихотворение «Прибрежья» и стихотворный цикл «Аккорды». 1923 — со смертью маэстро Сивори прекращаются занятия пением. В 1922 году участвовал в создании недолго просуществовавшего литературного журнала, начал писать в генуэзских журналах и газетах; его статья об итальянском прозаике Итало Звево (1925) произвела впечатление, и между двумя писателями завязалась переписка, продолжавшаяся до смерти Звево.
С появлением в 1925 году первого поэтического сборника «Панцири каракатицы» о поэте заговорили всерьез. В это время в итальянской поэзии господствовал вычурный пышный стиль Габриэле д'Аннунцио. В отличие от него Эудженио Монтале избегал риторических излишеств, его стихи отличались ясностью и конкретностью, нетрадиционной образностью. «Мне хотелось писать обнаженно, только самое главное. Я стремился дать единство в разнообразии – и избавиться тем самым от всего лишнего», – писал поэт. Итальянские критики единодушно считали «Панцири каракатицы» законченным оригинальным произведением, освобожденным от литературных условностей.
Во Флоренции, куда Монтале переехал в 1927 году, он находит «культуру, идеи, традиции, гуманизм». Некоторое время поэт работает в издательстве «Бемпорад». В письмах этого времени жалуется на восьмичасовой рабочий день, не оставляющий времени для занятий литературой (как у критика, у него уже есть имя, и его критические статьи охотно печатают в престижных литературных журналах). Затем, в 1928 году, назначается директором знаменитой научной библиотеки Габинетто Вьесе, где он проработал десять лет. Хотя жалованье Монтале получал небольшое, место его вполне устраивало: поэт имел в своем распоряжении огромную библиотеку современной литературы. В эти годы его стихи и эссе регулярно появлялись в литературных журналах.
1928 — «Раковины каракатиц» выходят вторым, расширенным, изданием с предисловием известного критика Альфредо Гарджуло. 1931 — выходит третье издание «Панцирей». Получает премию «Антико Фатторе». 1932 — новая книга — небольшой сборник «Таможня» и другие стихотворения. 1933 — знакомится с американкой Ирмой Брендайс, которая, надолго став его музой, предстает под именем Клиция во многих стихах поэта. В начале 30-х годов Монтале сошелся с молодой красивой иностранкой, а через несколько лет поэт познакомился с Друзиллой Танци, однако женился на ней только в 50-е годы. Детей у них не было, Друзилла Монтале умерла в 1963 году.
1938 — за политическую неблагонадежность Эудженио Монтале, не пожелавшего вступить в фашистскую партию, увольняют с поста директора «Кабинета Вьессе». Незадолго до этого, понимая, что будет уволен, Монтале пишет одному из друзей: «Какой выход у меня есть, кроме револьвера и... парохода?» (он подразумевает под «пароходом» эмиграцию). В 1939 году вышел второй сборник его стихов «Обстоятельства», в котором ощущается отрицательное отношение к фашизму, хотя в стихах больше говорится о любви, чем о политике. В то же время во многих стихотворениях дают себя знать судьбоносные общественные события накануне Второй мировой войны. Книга была восторженно встречена прогрессивной критикой и читателями — особенно, молодыми. Когда Муссолини сосредоточил в своих руках большую власть, Монтале отошел от общественной жизни, в это время он изучает западную литературу, переводит Шекспира, Мелвилла, Юджина О'Нила, Т.С. Элиота, Уильяма Батлера Йейтса. В первые годы Второй мировой войны он пишет страстные лирические стихи, собранные в сборнике «Финистерре». 1943-1944— в доме Монтале находят приют его друзья, вынужденные скрываться от преследований фашистов. О том, чтобы опубликовать в Италии сборник «Финистерре», отразивший в части стихотворений антифашистские и антивоенные настроения Монтале, не может быть и речи. Тайно вывезенная в Швейцарию рукопись издается в Лугано. 1945 — Комитет Национального Освобождения назначает Монтале членом Комиссии по культуре и искусству. 1946— начало сотрудничества в респектабельной миланской газете «Коррьере делла сера». 1948 — Эудженио Монтале зачисляют в редакторский штат «Коррьере делла сера», и он переезжает в Милан. Там он работает литературным редактором, музыкальным критиком и журналистом широкого профиля в одной из ведущих итальянских газет «Коррьере делла сера». 1949— участие в Европейской конференции деятелей культуры в Лозанне. 1950 — Монтале присуждается литературная премия «Сан Марино». 1952— участие в Международном Конгрессе за свободу культуры в Париже. В третьем поэтическом сборнике Монтале «Буря и другое» (1956), который считается многими критиками его лучшим и наиболее представительным произведением, преобадлают те же темы, что и в ранних книгах поэта: ссылка, расставания, одиночество, поиски своего «я». Выходит также книга лирической прозы «Динарская бабочка». Монтале вручается литературная премия «Мардзотто».. 1959— Монтале награждается французским орденом Почетного Легиона. 1962— к полученным ранее знакам признания прибавляется Международная премия «Фельтринелли», присуждаемая Национальной Академией Линчей. 1966— выходит «Аутодафе» — сборник ранее опубликованных в периодике статей о литературе и искусстве. 1967 — за вклад в итальянскую культуру Монтале получает звание пожизненного сенатора. 1969 — выходит книга путевых очерков «Вдали от дома». 1971 — выходит «Сатура» — сборник стихотворений, написанных в 1962-1970 годах. 1973 — Издательство «Мондадори» публикует новую поэтическую книгу Монтале — «Дневник 71-го и 72-го». Эти книги и «Тетрадь за четыре года» ( 1977) отличаются большей доверительностью и юмором, чем предыдущие. По приглашению Британского Совета посещает в марте Англию. Выходит «Тетрадь переводов», в которой представлены переложения с английского, французского, испанского, каталонского.
Эудженио Монтале был награжден Нобелевской премией по литературе в 1972 году «за значительное достижение в поэзии, которая отличается огромной проникновенностью и выражением взглядов на жизнь, напрочь лишенных иллюзий». Признавая глобальный пессимизм Монтале, член Шведской академии Андерс Эстерлинг тем не менее в своей речи отметил, что «смирение поэта содержит в себе искру уверенности в продолжении жизни, в преодолении препятствий». Само название Нобелевской лекции Монтале «Может ли еще существовать поэзия?» подчеркивает его пессимистические взгляды. Однако поэт утверждает, что, как свидетельствует история, искусство уничтожить невозможно. Выступая с Нобелевской лекцией, поэт подчеркнул: «Я здесь потому, что писал стихи».
.Критики отмечают, что в своей поэзии Монтале не капитулирует перед отчаянием, а продолжает поиск. В 1975 году в «Букс эброд» («Books Abroad») Уоллес Крафт писал, что «желание Монтале справиться с отчуждением невыполнимо, ибо человеку не дано ни вернуть прошлое, ни проникнуть в смысл существования». Монтале стремился не к жизненной, а к художественной правде, утверждает Крафт
. Отмечая, что Монтале был «не легким» поэтом, английская романистка и критик Ребекка Уэст приходит к выводу, что он был вне литературных течений. «Его трудовая поэзия, – пишет Уэст, – не предлагает решений экзистенциальных и духовных проблем, которые она анализирует; главное для поэта – человеческая личность, ее важность, «каждодневная пристойность», как выразился сам Монтале.
В творчестве поэта ощущается постоянное стремление избегать «красивой поэзии». Музыка его стиха ближе к современному разговорному итальянскому языку, чем к литературному. Однажды с характерными для него краткостью и сдержанностью поэт высказался о своем творческом методе: «Я не ищу поэзию. Я жду, когда поэзия посетит меня».
Монтале стал пожизненным членом итальянского сената (1967), получил несколько итальянских литературных премий, а также почетные дипломы университетов Милана, Рима и Кембриджа.
12 сентября 1981 года Эудженио Монтале умирает в миланской больнице св. Пия X.
Иосиф Бродский в эссе о Монтале «В тени Данте» говорит об огромном вкладе поэта в итальянскую поэзию.
Статья составлена мной на основе нескольких источников в Интернете.
Фото взято в Интернете - в свободном доступе.
***
Подборка стихов и стихотворение в прозе «Посещение Фадина» Эудженио Монтале взяты из журнала «Иностранная литература» (№12, 1996) в переводе Евгения Солоновича
***
Зло за свою держалось непреложность:
то вдруг ручей, задушенный до хрипа,
то выброшенная на берег рыба,
то мертвый лист, то загнанная лошадь.
Добра не знал я, не считая чуда,
являемого как бы ненароком
то в сонной статуе, то в облаке далеком,
то в птице, звавшей улететь отсюда.
***
Вы обо мне судили
только по оболочке,
суть же внутри, в середине,
а не в заглавной строчке.
Не оболочка ли, кстати,
стала всему виною?
Был лишь сургуч печати
между вами и мною.
Стойте, а как же предвестие
важного поворота?
Не говорило ли что-то
о новой в жизни главе?
Так кора и осталась
как бы моей подноготной,
пламя так и питалось
простотой приворотной.
Не наступите часом,
это не тень, я сам.
От себя оторвать бы с мясом
ее, подарить бы вам.
***
Как добрая примета,
как весть о новом дне
зубчатый контур пальмы
на позолоченной зарей стене.
За стеклами теплицы
в дремотной тишине
шаг легкий, словно по снежку… Все это —
ты, повторение тебя во мне.
***
Камыш, который с алым
пушистым опахалом
прощается весной,
стезя на дне овражка, эскадрильи
стрекоз над черной быстриной и пес,
не ведающий колебаний, лезть ли
в колючки за поноской, —
сегодня здесь нет ничего похожего,
не то что там, где вспышка горячей
и туча ниже, там, где продолженье
ее очей — скрещенье двух лучей
вдали.
И время не стоит на месте.
Челка
Пусть остается челкою прикрыт
твой детский лоб, оставь ее, не трогай:
о небе над моей земной дорогой
пусть сердцу говорит и говорит.
Мне светит твой нефритовый браслет,
сон лихорадочных видений полон,
когда его не охраняет полог
любви — сегодня, здесь, где мира нет,
пока мертворожденным не до мира,
и если зарастает дно муаром,
тогда спустилась ты недаром
сюда, кочующая Артемида,
и беспокойное твое чело
зарю недаром ночи предпочло.
***
Посещение Фадина
Миновав Мадонну дель Орто и пройдя немного портиками центра, я свернул в улицу, что поднимается к больнице, и вскоре появился там, где больной не ожидал меня увидеть, — на террасе обреченных, лежавших на солнце. Он заметил меня сразу и, похоже, не удивился. Его недавно обритые волосы торчали обычным ежиком, лицо сильнее осунулось, на скулах красные пятна, в запавших глубже, все еще красивых глазах горячечный блеск. Я пришел без предупреждения и в неположенный день: даже его Карлины, «музыкального ангела», не могло быть там.
Море внизу было пустынным, на берегу виднелись разрозненные, марципановой архитектуры, виллы нуворишей.
Последняя остановка в пути. Кто-то из твоих случайных попутчиков (рабочих, продавцов, парикмахеров) успел незаметно опередить тебя, исчезнув со своих коек. Ты запасся несколькими связками книг, ты держал их на месте былого солдатского ранца — старые книги, вышедшие из моды, за исключением томика стихотворений, который я взял и который останется теперь у меня, как мы догадались оба, не признаваясь друг другу.
О чем мы говорили, я уже не помню. Ясно одно: тому, кто всегда жил по-человечески, то есть просто и тихо, незачем было разглагольствовать о высоких материях, вести отвлеченные беседы. Exit Фадин. Сказать теперь, что тебя больше нет, значит сказать, что ты перешел в другой мир, только и всего, хотя тот, где, задержавшись, обретаемся мы, представляется нам, при всем его безумии, единственным, в коем божеству дано проявлять свои божественные свойства, узнавать себя и испытывать, следуя назначению, недоступному для нашего понимания. (Выходит, и мы нужны божеству? Коль скоро это кощунство, увы, нам не привыкать богохульствовать и похлеще.)
Быть всегда среди первых и знать — вот что важно, даже если смысл действа от нас ускользает. Получивший от тебя этот высокий урок повседневного благонравия (добродетель, дающаяся труднее всего) может терпеливо дожидаться книги твоих реликвий. Впрочем, твое слово не было, возможно, письменным словом.
В теплице
Нет-нет и через лимонник —
топ-топ — протопает крот,
на серпе в розарии россыпь
хрупкой росы сверкнет,
ляжет крапинка кошенили
на желтеющую айву,
фыркнув, пони заржет… Или
это было не наяву?
Восторженный твой поклонник,
я тайно вздыхать привык,
о чем, как я мог догадаться,
ты ведала, и благодать
Божья на горстку живых
нисходила под райские звоны
и детские барабаны
сквозь шаровые молнии,
на тебя, на меня, на лимоны…
Годовщина
С тех пор как родилась ты,
я на тебя молюсь, моя лиса.
Блажен вчерашний мученик, открывший,
что светлая настала полоса!
Был мир в огне, и страх висел над крышей
твоей, моей, нещадно била дрожь.
Я наблюдал в просвете передышек,
как ты побегом молодым растешь.
Дар, о котором я наперекор помехам
мечтал не для себя, для всех,
мне одному достался здесь, где Богу
нет дела до людей, до сгустков крови
на ветках, вымахавших выше стрех.
В дыму
Сколько раз, сколько раз ждал тебя на вокзале
в холод, не говоря о тумане! Расхаживал
взад-вперед, покупая немыслимые газетенки,
неизменную «Джубу» куря до того, как ее
переименовали, — ну не дураки ли?
Поезд, что ли, опять перепутал, а может, его отменили?
Взгляд скользил по тележкам носильщиков, нет ли
твоего багажа. Ты всегда
появлялась последней. Шла невозмутимо
за последним носильщиком. Эта картина
повторяется неотвратимо во сне.
После дождя
Кто-то пишет как курица лапой на мокром песке.
Глядя по сторонам, я гадаю об авторе идеограмм,
но гадай не гадай — ни малейшего толку.
Может, утка усталая, проковыляв, наследила?
И китайцу бы расшифровать не под силу
эту грамоту, ну а уж мне и подавно.
Все сотрет ветерок, чуть подует. Неправда,
что природа нема, нет, она говорит без умолку,
остается надеяться лишь на ее не особенно пристальное
внимание к нам.
Пьеса
Спорят о пьесе:
одноактная, в трех действиях или в пяти,
со счастливым концом или с трагическим,
кто скрывается под псевдонимом автора,
если это псевдоним, а если нет —
не является ли сочинение коллективным,
не обрушится ли амфитеатр
под тяжестью парламентариев и прочих
обладателей пропусков и билетов,
вечный сон опустится или временный
на зрительный зал, содержит ли вещь
ответы на все вопросы или
не отвечает ни на один.
Кто-то бубнит, будто новый театр не нуждается
в актерах, а тем более в зрителях; кто-то злорадно
замечает, что пьесу уже играли,
что спектакль провалился и, если б не спонсоры,
бесспорно сошел бы со сцены; кто-то считает,
что занавес потихоньку от всех
давно опустили, что автор — верх
невежества, а директор театра —
реакционер. За разговором
длинная очередь дружно ждет
открытия кассы. Либо таблички:
«Все билеты проданы».
*****************************************