Обе лесные прогулки Самохина не задались.
То ли забыл он дорогу к ягодным местам,
то ли лес не захотел признавать чужака —
а только небо к обеду стало свинцовым на вид,
сыпанул дробно холодный осенний дождик,
настроение испортилось — какое тут гуляние!
Самохин приехал в родное Данилино один,
поселился в старом дедовском доме на отшибе,
быстро привык к мышиным шорохам в подполье,
наколол дров, натаскал вёдрами хорошей воды —
всё вокруг усадьбы было ему понятно и знакомо,
хоть и заросла округа полынью выше пояса.
Деревня теперь стояла на две трети пустой,
приземистая, ветхая и совсем состарившаяся.
День за днём бродил он окрест по голым лесам,
тщетно пытаясь отыскать следы своего детства,
степенно здоровался с местными жителями,
с трудом узнавая в их лицах знакомые черты.
Не поленился Самохин сходить на кладбище,
порадовался обихоженности знакомых могил,
погоревал у свежих, помянул своих дружков —
там-то и вспомнил он про старое захоронение,
найденное им как-то в густом лесу под Рудней
по чистой случайности — в поисках грибов и ягод.
Русскими эти лесные места стали при Екатерине,
а до того пятьсот лет претендовали на них
то Литовское княжество, то Речь Посполита.
С тех пор остались имена смоленских шляхтичей —
Селецкие, Калакуцкие, Кишко-Жирские...
Сам граф Потёмкин родился где-то неподалёку.
У могильной плиты помещицы Кишко-Жирской,
бывшей женой дальнему родственнику Потёмкина,
вспомнил Самохин о заброшенном кладбище,
найденном на горке недалеко от руднянского бора.
Про странное кладбище за много лет позабыли —
сосны проросли сквозь железные кресты и решётки,
утонувшие почти с головой во мху сизого цвета.
Мох проваливался под детскими ногами, как пена.
Самохин вспоминал таблички с именами на латыни:
Карлы, Розы, Марты — немцы? евреи? латыши?
Бабушка говорила, что хоронили там нерусских,
а вот кого и когда — поди-ка теперь узнай.
Самохин выбрал день, взял с собой топор, лопату,
отшагал пару километров — и на тебе, дождец!
Кладбище было уже совсем рядом, подать рукой,
что-то интересное проблёскивало сквозь сосны,
но бродить по лесу вымокшим до нитки не хотелось.
Самохин нашёл местечко у перекрёстка дорог,
решив спокойно переждать природные напасти —
он укрылся под скрещенными кронами сосен,
пропускавших на землю редкие капли дождя,
облюбовал старый пень и уселся перекурить.
Пейзаж был знаком Самохину с самого детства.
Слева внизу виднелась река, за ней деревня,
здесь раньше стояли мельница и деревянный мост,
построенный самохинским прадедом при НЭПе.
Мельницу отобрали, благополучно загубили,
прадед, инженер от Бога, попался на жульничестве,
менял вещи на золото и сдавал в Торгсин —
"стукнули" на прадеда добрые люди,
попал он на карандаш, ушёл по этапу в Юргу.
— Да, короший был человек Иван Николаевич.
Ты головой-то не верти, не верти зазря, мил человек.
Я здесь давно живу, местность караулю, так сказать.
Ты почто сюда припёрся с этакими инструментами?
Трогать мертвецов не надо, оне такого не любють.
Были как-то городские, залезли в пару могилок,
а там свой демон, заморский — страшно закончилось.
Тебе из любопытства? То господские могилы, да.
Здесь на горочке стояло при царе большое имение,
жили бароны немецкие с латышской прислугой.
Дурные крестьяне барский дом спалили дотла,
а бароны добро припрятали, закопали тут, рядом.
Вот и вся история, да. Ты спрашивай, чего надо!
Хочешь, клад тот покажу? Тьфу, письма разные...
Самохин сидел, не понимая — явь это или сон.
Дождь заканчивался, облака расползались.
Невероятное облегчение вдруг приподняло его,
он захихикал, в голове завертелся сумбур,
Самохин пытался связать мало-мальский вопрос,
но только трясся и хрипел, как юродивый.
— Эх, не успели поговорить, ай-яй-яй! Бывает.
Если кто в первый раз со мной пообщается,
то может его вот так до смерти затрясти, да.
А ты подумай о матушке, она болеет у тебя,
Вот, видишь, отпускает понемногу! Ничаво!
Я ведь много чего интересного знаю, да.
Хочешь, расскажу, где поповский клад закопан?
Он у тебя в огороде, под самым носом лежит!
А ещё знаю про твою прабабку интересное,
хочешь, расскажу? Ты сходи на хутор ваш,
что на той стороне деревни в сосновом бору,
там всё сгнило давно, одна малина, рвы да змеи,
под берёзиной откопаешь шкатулку жестяную,
да не вздумай открыть — в мешок и сюда неси...
Струсил Самохин, не пошёл на дедов хутор.
Что и где закопано — пускай там и лежит.
Сколько больше не ходил он на перекрёсток,
но голоса не слышал. Наверное, почудилось.
Перед самым отъездом решил поправить забор,
вынул два столба, а под третьим нашлась нора.
Самохин ткнул туда палкой, полез руками —
с трудом вынулся сгнивший тряпочный свёрток.
Уже догадываясь, что это такое,
Самохин развернул черноту и обомлел —
туда кто-то бережно упрятал иконы и обряды.
Ночью ему приснилось давно умершие люди.
Они смеялись, плакали, ругались, любили,
пили чай у дома под молодыми соснами.
И странный мальчик в косоворотке с ремнём
с весёлым любопытством наблюдал за Самохиным.
Под утро Самохин проснулся ни свет ни заря,
сунул лопату в мешок и пошагал на хутор.