Словно лошадь худая на дальнем лугу,
одиночество ходит. Губами сухими
прикоснётся к руке, и тогда не солгу,
отдавая моё предпочтение схиме
в городских переулках, не в центре отнюдь.
Сколько лавочек тут, сколько старых пекарен.
Стоит лошади губы сухие уткнуть
мне в ладонь - понимаю, как воздух шикарен,
как прекрасен апрель без дождя и с дождём,
и на частных участках плодовые в пене
белоснежных цветов, и находится дом,
от которого к лугу стремятся ступени.
Там скамеечка рядом, присядь, погляди -
кухня летняя, рядом - дрова у сарая,
и усталый хозяин с крестом на груди,
на крыльце задержался - погода сырая.
Но доволен - травой зарастают луга,
там стреножена лошадь, хоть кожа да кости,
а своя, оттого и ему дорога,
он ей рад, словно чудом свалившейся гостье
из далёкого центра, где шум и бедлам,
где ругаются, мирятся - дым коромыслом,
где миряне всегда предаются делам,
и почти не найти предающихся мыслям.
Посмотри - вот набросив прошитый бушлат,
он выходит за лошадью старой, капризной,
потому что былые обиды шалят,
а житьё даже в схиме кончается тризной.
Он придёт, он погладит её, сам не свой,
скажет - что, заждалась? Ну, хитра, нахалюга.
И прижмётся лохматой своей головой
к одиночеству - лошади с дальнего луга.