Морось лёгкая застит глаза,
Мешая разглядеть твою фигуру.
Иду привычно. Без пути назад.
В руке сжимаю мятую купюру.
До остановки топать ещё полчаса,
А из прохожих – только пара пьяниц.
И кто захочет этот мир спасать,
Когда он полон стольких неурядиц.
Шаги не слышно – их скрывает гул,
Рождённый в сердце этого гиганта,
Что по ошибке где-то утонул,
Оставив имя гордое – Атланта.
Из фонарей работает лишь пять,
Ещё четыре сдавленно мерцают.
Кому на это нужно настучать?
Их что совсем-совсем не проверяют?
А в переулках корчится туман,
Скрывающий…неважно. Всё, забыли.
Идти ещё минуток двадцать пять
До остановки из далёкой были.
Мне нравятся их старые черты –
Бетонный козырёк, сплошные стены,
Отсутствие зарядок и рекламный щит,
Стоящий в отдаленье неизменно.
А морось перешла в реальный дождь.
Совсем промокла куртка и ботинки.
Глаза слипаются. Иду куда ведёшь.
Так холодно, как будто льдинки,
А не вода врезается в лицо.
Вот взять бы что-то тёплое погреться.
И руки холодом совсем свело.
Но взяться за руки здесь будет неуместно.
Слетают с окон свет, галдёж и смех,
А где-то даже звуки фильмов.
И блики падают на землю сонмом схем,
Сплетаясь с какафонией красиво.
Почти пришла. Я помню этот дом.
Отсюда надо повернуть налево,
Пройти ещё одним сквозным двором,
Дорогу перейти – и преуспела.
Спешу, иду, перехожу на бег,
Но не из страха даже опозданья,
А просто потому что человек
Невыносимо жадное созданье.
Невыносимо даже пять минут
Мне пропустить в бессмысленном блужданье
И погруженье в эту тьму.
Хочу движенье, свет, сознанье.