Они были плохими актерами, которые уже давно забыли как свой текст, так и то, что это всего лишь игра.
Слившись со своими ролями они, теперь, просто жили на сцене. Ролей было много и каждый из них знал не только свою, но и свободно мог заменить на сцене, любого другого. Иногда, устав от своей, участники действия – начинали исполнять чужую и веселились считая, что получается лучше чем у того, кто играл ее всю жизнь. Пьеса была бесконечной и шла по кругу. Конец одной сцены 0 становился полноценным началом следующих, и пуская корни давая свежие побеги сюжета, казалось бы, совершенно незначительной репликой. Сценарий постоянно менялся, и актерам приходилось непрерывно импровизировать, подстраиваясь под неожиданные ходы своих партнеров. Они забыли и о зрителях, уже целую вечность – играя сами для себя.
А зрители были. Они удивлялись и радовались вместе с актерами, пытаясь угадать следующее решение, а зачастую придумывая собственное.
Зрители были разными.
Некоторые: заглядывали в театр мимоходом и торопливо шли дальше, бормоча себе под нос что-то о недостатке времени и множестве повседневных дел. Другие: пытались уловить сюжет по одной из увиденных сцен. Но потом, пораспрашивав соседей – понимали, что действо началось слишком уж давно и, расстроившись, – уходили, не особо желая разбираться в том, что у них там и как.
Третьи: потихоньку пытались выяснить у тех, кто сидел сейчас поближе к дверям то, что было раньше и на чем закончилось хотя бы вчера, искренне удивляясь известию о том, что действие, как оказывалось, еще ни разу не прерывалось, а идет уже – с начала времен. Были и завсегдатаи.
Они приходили ежедневно и знали актеров по именам. Их места в зрительном зале – всегда уважительно пустовали. Если кто-то из новеньких, по незнанию, и занимал одно из них, тогда тихо, что бы не нарушать течение игры, его просили освободить не своё. Шепотом, но достаточно настойчиво утверждая, что они здесь с самого начала и поэтому, совершенно точно, имеют право на это место. Что, мол, с другого им не так хорошо видно. Что оттуда «все не так, как они привыкли видеть» и поэтому они не могут уловить сюжет. Новенькие подчинялись и вежливо, без долгих уговоров, пересаживались: уж очень больно тыкались в их ребра острые локти тех, кто были здесь давно. Но иногда старожилы вдруг сами пересаживались: толи из любопытства, толи устав косить на сцену с одного и того же места. Затаившись на новом месте – они становились новенькими и бывало, что их прогоняли местные. Тогда они нехотя поднимались и, неуклюже сгорбившись, начинали, перемещаться по залу в поисках нового места, втихаря кляня себя за потерю прежнего. Иногда, случайно найденное в темноте кресло – оказывалось даже более удобным, чем те, что были у них до этого.
Они радовались и затихали, постепенно забывая то, где были еще вчера. Иногда, неожиданно вспомнив о недавнем происшествии, они пытались вернуться обратно. Тихонько кряхтя и непрерывно извиняясь – осторожно шли между рядами, выспрашивая: не помнит ли кто, где их места были прежде?
Кто-то шипел на них и советовал пошевеливаться, кто-то советовал спросить у других, а иной, невразумительно ткнув пальцем в пустоту, начинал крутиться и вытягивать шею, пытаясь не пропустить происходящего в это момент на сцене. Иногда их поиски оказывались удачными и они находили свое, прежде потерянное место. Им радовались, приветливо кивали, по-быстрому пожимали руки, стараясь не отвлекаться от игры актеров. Они и сами торопились усесться поскорее: действие не прекращалось ни на мгновение. Вернувшись на свои, знакомые до мозолей, места – они успокаивались чувствуя себя дома. Но очень скоро начинали скучать, сравнивая знакомое с тем, что им недавно пришлось испытать.
Соседи сидели крепко, но с удовольствием выслушивали их тихие рассказы о том, как было «там», уважительно качали головой и поражались их смелости, в тоже время, не отрывая напряженного взгляда от сцены.
Кто-то из потерявших место, вел себя иначе и, выпрямившись в полный рост, - начинал выкликать их темноты своих прежних соседей. Услышав ответ – уверенно шел между рядами и никто особо не пытался высказываться на его счет.
Бывало, что он бодро вышагивал по спинкам кресел, иногда даже наступая сидящим на головы и плечи, но это не особо никого заботило. Кто успевал пригнуться, кто терпеливо ждал, когда наконец-то переступят на соседа… Кто как... Были и те, кто возмущались. Их резко обрывали, требовали не мешать смотреть и, в тоже время, кто-то на миг отрывался от сцены и начинал наблюдать за происходящим в зрительном зале. Равнодушных не было.
Были всякие. Театр был везде.
Сюжет на сцене порой перекликался с происходящим в зрительном зале.
Даже сами актеры иногда отвлекались от игры и предлагали зрителям обратить внимание на то, что происходило за пределами сцены. Действие переносилось в зал и прежние актеры – становились зрителями, которые с нетерпением ожидали развязки.
Театр – был подвижным: главная сцена непрерывно вращалась во всех возможных плоскостях и актерам – приходилось проявлять чудеса ловкости, чтобы удержаться на гуляющих подмостках, наспех при этом проговаривая заученный текст. Бывало, что они и срывались: тогда их роль – заканчивалась совсем уж неожиданно. Последняя реплика крутящегося в воздухе – была совершенно искренней. Правда, шла она не по тексту… Но все же – сказать успевал он много.
Зрители были разными.
Одни бесконечно радовались тому, что смогли попасть на представление. Сидели они тихо, постоянно опасаясь того, что могут быть не так поняты и бесцеремонно выпровожены из зала.
Другие – нарочито активны. С места и громко они обсуждали игру актеров, выкрикивали пожелания и давали участникам действия самые неожиданные советы.
Третьи, не выдержав очередной выходки актеров (которым, вдруг, снова пришло в голову поменяться ролями, прямо посреди начатой сцены, тем самым – разрывая, вроде бы, начинавший проступать сюжет) кидали в них недожеванными булками, яростно требуя все вернуть взад. Актеры – тоже были не промах и, перехватывая посылку, порой – направляли ее в лоб отправителю, чем вызывали недоумение одних и восторги всех остальных. И все равно: сильно обиженных – не было.
Случалось и так, что какой-то зритель, не выдержав напряжения сюжета, – выбегал на сцену, пытаясь переиграть ту сцену, что не понравилась, пока он был в зале. Кто-то, из таких активных,– так и оставался на сцене, равнодушно принятый актерами и зрителями, становясь полноценным участником действия.
Другого – изгоняли за нахальство и полную бездарность. Все были разными и реакции их были различны.
Некоторые обиженно уходили, считая себя непонятыми. Кто-то оставался, требовательно продолжая изучать чужую игру, в надежде когда-нибудь попробовать еще раз.
Случалось, что и сами актеры, увлекшись, - уходили со сцены продолжая начатую сцену в пространстве, сейчас недостижимым для зрителей в зале. И лишь по коротким репликам долетавших из-за кулис, они могли догадываться о происходящем там.
Актеры были в масках. Их фигуры скрывали пестрые балахоны, а искусство имитации было настолько совершенным, что никто и никогда так и не мог догадаться ни об их возрасте, ни о том кто сейчас перед ними.
Роли непрерывно переходили от одного к другому и каждый участник – придавал знакомому образу новый смысл. Женщины становились детьми, мужчины превращались ветер, мебель оживала, а птицы обретали черты людей. Иногда актеры, случайно вспомнив, что это всего лишь игра – покидали сцену. Они спускались в зал, занимали свободные места и уже через мгновение становились зрителями, как и все вокруг задаваясь бесконечными вопросами по возможному развитию событий там, где, каких-нибудь несколько минут назад – они были участниками, и знали все наперед. А теперь, сняв маски и сбросив балахоны – они становились такими же, как все вокруг и случалось, что навсегда забывали свои роли. Теперь их никто не мог узнать, да и сами они очень скоро начинали думать, что просто однажды куда-то ненадолго отлучились, и вот теперь – вернулись обратно.
Иногда, действие неожиданно для всех перемещалось в зал: актеры смешивались со зрителями и тогда, в густом, мимолетном переплетении костюмов, масок и лиц – было уже не разобрать вовсе, кто есть кто. Сюжет рассыпался на миллионы маленьких незаконченных сцен, в которых каждый играл свою роль. Кто-то сам, почтительно подбирал себе зрителей, другие, объединяясь, – назначали для себя актера, а многие оставались одни: заново переигрывая то, что не удалось ни им самим, ни всем тем, кто были вокруг. Действие разрасталось и теперь ему не хватало места в театре. Тогда наскоро взламывались стены и масса актеров-зрителей, тяжелой волной, выдавливалась на улицы.
В спектакль втягивался весь город. Играли на улицах и в квартирах: наконец-то получив возможность превращаться – люди и вещи меняли форму, взрывались, рассыпаясь искрами и обжигая толпу только для того, что бы, упав, - стечь по каналам, обращаясь то в камни, то в птиц, то в самих себя. Это длилось и длилось. Все были радостны и свободны, пока вдруг в один миг не решали, что хватит и снова становились теми, кто идет мимо. Встречая на улице продолжавших играть – деловито сообщали им, что уже пора прекратить. Кто-то – сразу останавливался и торопливо становился тем, кем был прежде, другие сопротивлялись и пытались продолжить начатое, но выглядели так одиноко, что быстро уставали от себя и понемногу затихали, теряя и силу, и желание.
С чувством легкой досады, но в тоже время облегченно они затихали, сливаясь с тысячами таких же остановленных и уставших. Действие возвращалось в театр: кое-как восстанавливались картонные стены, да завешивались холстами дыры, прежде служившие дверями. После недолгих препираний – прежние участники вновь разделялись на актеров и зрителей, а потом каждый занимал свое место. Через мгновение, наскоро сверившись с текстом и подсадив в будку суфлеров – они начинали работу. Действие началось вновь, чтобы не закончиться никогда.
На сцене – опять всё было не так: актеров представляли вначале, и было не очень-то и понятно то ли называли их роли, то ли имена. Все знали, что действие не прерывалось.
Просто, какое-то время, оно шло за пределами театра.
Просто прибавилось актеров.
Просто сменились декорации.
Но теперь – перемены закончились и можно было все начинать заново. Актеры сбились в кучу, но видно было только первого: он стоял раскинув руки и распахивая от края до края сцены пестрые полы своего широкого балахона заслоняя собой всех. Его звали: Мявре.
Режиссера в театре не было.
Из зала поднимался зритель, коротко раскланивался, давая всем понять, что он-то здесь уже давно, и точно помнит, как было прежде. Он и брал на себя роль Называющего. На сцене все менялось очень быстро: первого не то отталкивали, не то он и сам, подустав, отпрыгивал в сторону скрываясь за кулисами. На сцене появлялся второй, как оказывается, - просто стоявший за первым и скрытый прежде его пестротой. Роль второго была Ствопростран. Он тоже был в маске. Тот же цветастый бесформенный балахон: ну вылитый Мявре, вы-ли-тый. Казалось, что актеров было очень много, но похоже, они просто ловко подстраивались друг за другом и возникало ощущение их бесчисленности. Одного из них так и звали: Ностьбесчислен. Зрители, пытаясь уследить, или хотя бы запомнить их имена, очень скоро отказывались от этого, и мирно засыпали до тех пор, пока назвавшийся ведущим не закончит бубнить роли похожих друг на друга фигур и масок. А тот все ускорялся и не особо смущался, если вдруг забывал чье-то истинное имя, на ходу придумывая собственное:
- Звезды!
- Человек!
- Место во Вселенной!
- Ухо….
-Абракадабра
- Вольствиеудо!
- Ленная-все!
Не все имена удавались ему так уж хорошо, но старался он изо всех сил. Потихоньку, ведущий начинал сдавать: голос становился хриплым, имена повторялись. Наконец, неловко повернувшись, он спускался по ступенькам и растворялся в темноте зала, чтобы вновь стать зрителем и уже через миг забывал, что половину имен придумал сам, искренне возмущаясь, если не мог сразу разобрать того, кто же сейчас главный на сцене. Подталкивая соседей, он переспрашивал, как точно, зовут того или иного актера. Те, отвечали, а иногда и пропускали его вопросы.
Никто уже и не помнил, что это он,именно он, только что был в роли ведущего. Зрители были похожи друг на друга. Очень похожи.
В темноте зала они никогда не видели лиц тех, кто сидел с ними рядом и узнавали, скорее по голосам, силуэту, движениям и запаху.
Теперь выходя на сцену и начиная монолог, актеры сперва называли свою роль. Некоторые от души веселились, изображая из себя тех, кем не являлись, перевирали текст и жонглировали придуманными на ходу понятиями, даже сами, толком не успевая разобраться в том, что эти названия значат. Дабы не терять лицо (или маску) они многозначительно смотрели в зал, молчаливо предлагая зрителям подтвердить глубину и значимость их монолога. Многие в зале, с таким же молчаливым достоинством подтверждали, что, мол, им-то все понятно. Взрыв веселья превращал поиск – в фарс, реплики – в бред и те, кто всего миг назад знали и понимали всю глубину cказанного со сцены, облегченно вздыхали, что никто не успел этого заметить и клятвенно обещали себе в следующий раз – не спешить.
Первым на сцену вышел Мявре. Был краток.
Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я. Я.