Волчья лодка

ВОЛЧЬЯ ЛОДКА
Сказка о силе мечты и технического прогресса. С побегами, погонями и перестрелками.


Проложили через лес железную дорогу и пристрастился волк по ней бегать, потому что поезда ходили редко, а из пункта А в пункт Б попадать стало гораздо удобнее – и заблудиться нельзя, и зимой, по шпалам рыщучи, не так увязаешь в снегу, как без них. Главное же преимущество состояло в том, что теперь можно было не опасаться охотников. То были глухие места; народ, населявший окрестные деревни, отличался поразительною темнотой и склонностью к суевериям, так что паровоз представлялся местным жителям хтоническим чудовищем и наводил на них неодолимый иррациональный ужас. Вечерами при свете лучины бабы пересказывали мрачные предания о том, как железное огнедышащее исчадие ада с пылающими глазами уволакивает в преисподнюю зазевавшихся путников; мужики же предпочитали делать огромный крюк по торфяникам, лишь бы обойти рельсы стороной. Ни один из них не дерзнул бы охотиться близ страшной линии, передвигаясь вдоль которой волк чувствовал себя отныне в полнейшей безопасности.

Как-то летом трусил волк по шпалам к куме. В одном месте железная дорога выходила из леса в широкую долину реки Титурелевки.  Бежит волчок между рельсами, а навстречу по просёлочной дороге цыгане кочуют. Раздобыли где-то подводную лодку и тащат её сдавать в металлолом. Кобылка светло-серая тонконогая изо всех силёнок надрывается, еле тянет такую махину, хоть и на катки поставленную. А волчок очень технику уважал. Увидал подлодку – аж обомлел и такое молвит слово: «Братцы-цыгане, отдайте мне подводную лодку, на что вам она? А я в ней жить стану, по морю-окияну плавать да в поднебесье летать, приделавши к ней крылья на манер аэроплана. Она одна мне для всего сгодится и серую жизнь мою скрасит воплощённой мечтой». Отвечают цыгане: «Мы её на металлолом сдадим, три с полтиной выручим. Коли заплатишь нам столько же – забирай». «Нет у меня ни трёшки, ни полтины,  ни кошелька, ни карманов, – огорчился волк. – Мы в лесу деньгами не пользуемся». «Тогда,  – сказали цыгане,  – иди с нами на ярмарку, попляшешь там денька три, заработаешь денег и подлодку выкупишь. Вот у нас и медведь имеется, будете вдвоём выступать». Волк и согласился: уж очень хотелось ему заполучить подводную лодку.

Пришли они на ярмарку, стали промышлять. Медведь пляшет, волк поёт, цыган в бубен бьёт, цыганка гадает, цыганчата деньги собирают (у почтеннейшей публики; иногда без её ведома). Видит волк, что занятие это прибыльное, и уж три с полтиной за три дня он наверняка заработал. Спрашивает о том у цыгана, а тот говорит: «Обожди ещё, волчок, послужи ещё денёк, полтора целковых тебе собрать осталось». Через день – та же история. Отвечает цыган: так мол и так, прибыля мы на всех, кто выступает, делим: тебе на рупь напеть осталось. Волк возмутился: «Да я уже на пятёрку, не меньше, напел! Отслужил я вам по чести за подводную лодку, отдавайте мне её, как обещали!» «Не со мной ты договаривался, иди до нашего старшого»,  – сказал хитрый цыган.

Пошёл волк к таборному старшому и стал речь держать: «Я зверь дикий, лесной. Неприлично мне по ярмаркам таскаться. Я и так себе на горло наступил, петь у вас согласившись, поелику мне жизненно необходима подводная лодка. Били мы по рукам на том, что в три дня заработаю я вам три с полтиною и подлодку выкуплю. А я уже отработал цельных пять дней, да меня всё не отпускают и моей лодки отдавать не хотят. Вы уж, ваше всецыганнейшее старейшинство, разберитесь со своими подданными, окажите Божьей твари, каковой я имею честь являться, милостивую разлюбезность, чтобы всё по справедливости управить!»  «А по справедливости,  – заявил таборный старшой, – ты у нас до конца ярмарки должон подвизаться, коли же заартачишься, посадим на цепь». Клацнул волк зубами, ощетинился шерстью, да делать нечего: без подлодки он не мог уйти, больно она ему в душу запала. Решил, скрепя сердце, дальше за неё служить.

Только ночью шепчет ему медведь: «Беги отседова, пока тебя и впрямь на цепь не посадили. Видишь, я в ошейнике? И тебе то же будет. Не получишь ты подлодки, хоть колесом ходи, хоть петухом кричи. Они нарочно тебя обманывают. Ты свои три с полтиной в первый же день заработал, не сумлевайся. Я-то знаю: нам, диким зверям, завсегда хорошо подают. Оно конечно, если хочешь добывать пропитание таким способом, то оставайся. Но ежели дорога тебе вольная волюшка, беги немедленно! Добром тебя не отпустят». «Спасибо, братец-медведь, за предостережение, только нельзя мне без подводной лодки уйти. Тем паче, что я её заработал. Зря, что ли, моим трудам пропадать?»  – сказал волк. «Лучше пропасть трудам, чем самому»,  – мрачно заметил собеседник. «Это мы ещё увидим,  – возразил волчок. – Лучше расскажи мне, как ты сам попал в этакую оказию?» «А чего тут рассказывать? Добыл меня охотник малым медвежонком, а цыгане у охотника выменяли на кармазинную атласную рубаху и полуштоф самогону». «Значит, ты у них сызмала?» – сочувственно спросил волк. «Само собой. Нешто взрослого медведя можно к пляскам приневолить? А в лес мне теперь путь заказан: ничего-то я не умею, кроме как на ярмарках людишек потешать. Пропаду я на свободе, да и стыдно перед своими показаться –  засмеют, пожалуй». «Ну уж это ты брось, – не согласился волк, – ничего тут нет позорного и вины твоей тоже нет. Хочешь, сбежим вместе? Вдвоём не пропадём. Утянем и подводную лодку, станем в ней жить». «Плюнь на эти бредни, приятель, да ступай в свой лес подобру-поздорову, пока не поздно»,  – махнул лапой медведь. Однако волк своих фантазий не отринул.

С тем пробрался он к месту, где стояла стреноженная тонконогая лошадка. Бедняжка не спала. Она тихонько плакала. «Кобыла, а кобыла, эй! Как там тебя?»  – вполголоса окликнул её волк. Лошадка молчала, продолжая плакать. «Отзовись, дело есть!  – настаивал серый. – Как тебя звать-то?» «Це-церли-ина»,  – всхлипывая, отвечала кобылка. «Ясно, Це-це. А хнычешь чего? Меня, что ль, напужалась? Это ты зря. Есть я тебя не собираюсь, у меня к тебе дельце иного рода. Только гляди, не шуми, не то худо будет!» «Куда уж хуже,  – жалобно протянула несчастная Церлина,  – и не боюсь я тебя вовсе: если ты меня и съешь, то тем избавишь от нынешней горестной участи, коей нет печальнее. Не видать мне больше ни любимой конюшни, ни дорогого хозяина, ни нашей усадьбы, ни родного полка! Уморят меня эти изверги непосильной работою или на живодёрню сдадут. Так что лучше уж съешь меня: и тебе польза, и мне избавление от напрасных терзаний». «Да ладно, будет тебе избавление,  – сказал волк. – Ты мне нужнее в качестве тягловой силы, а не жратвы. Поможешь нам с мишаней, а потом ступай куда хочешь. Обещаю, что мы тебя не тронем, коли окажешь нам содействие. А что с тобой приключилось?» «Мы с хозяином служили в гусарском полку. Ах, что это была за упоительная жизнь! Как роскошно смотрелся верхом на мне мой хозяин! А как заботился обо мне! Как играл на ветру его ментик, когда мы скакали! Поистине, в целом мире не бывало зрелища великолепнее нас. И вдруг всё рухнуло в одночасье из-за неё!» «Другую кобылу, что ль, завёл, а тебя цыганам сбагрил?»  – удивился волк. «Конечно, нет! Я ведь не из простых лошадей, я очень породиста и дорога. Но коварная Зизи обольстила моего бедного хозяина и погубила меня навеки!» «Кобыла?!»  – опять не выдержал волк. «Да не перебивай ты! – обиделась Церлина,  – а то не стану дальше рассказывать. Когда выдавался свободный день, хозяин частенько ездил в город – разумеется, на мне. Я была не единственной его лошадью, но самою изящной и красивой, а он любил пофорсить. Привяжет меня, бывало, неподалёку от шляпной мастерской «Безумства Мари», где работала модисткой эта Зизи (так он её называл, остальные же звали Зинкой Инфернальницей). Возможно, ты знаешь эту мастерскую. Она находится по соседству с домом купца Хрячкина, где в первом этаже размещается ресторация «Сатир», а выше  – меблированные нумера под вывеской «Пос. пол. от. ф.», или попросту «Посполот». Сие означает «Послеполуденный отдых фавна»: у художника, что вывеску рисовал, фавн вышел таким дородным (вероятно, автор перепутал фавна с Вакхом), что слова целиком не поместились, и живописец заявил, что за предложенную Хрячкиным плату готов написать лишь девять букв, а Хрячкин решил сэкономить и оставил надпись в таком виде (впоследствии непросвещённый народ стал думать, что «посполот»  – это название или имя нарисованного на вывеске существа). В Посполоте, в третьем этаже,  и проживала вышеназванная вульгарная особа, а в «Сатире» они нередко ужинали с моим хозяином. (Данное низкопробное заведение, недостойное моего благородного владельца, обыватели, в силу своей необразованности не знающие слова «сатир», переименовали в «трактир Сортир»: что ж, вполне заслуженно).

Однажды, когда хозяин сидел с Зинкой в «Сор…», пардон, в «Сатире», а я по обыкновению дожидалась его на улице, откуда ни возьмись выскочили два цыгана, в одно мгновение отвязали меня от коновязи и насильно увели с собой, как я ни отбрыкивалась. Напрасно я отчаянно ржала, призывая хозяина, напрасно кусалась и лягалась – всё было тщетно, меня похитили. В тот же день и в том же городе меня попытались продать, но случайно проходивший мимо аптекарь Чёкин заметил меня и поднял шум. (Его аптека, в простонародье именуемая «черепушкой Чёкина» или просто «Черепком», по причине вывески с изображением черепа и выползающей из него змеи, стоит наискосок от шляпной мастерской, поэтому неудивительно, что он сразу меня узнал). Благодаря этому почтенному горожанину я была почти спасена, однако изворотливым конокрадам удалось ускользнуть со мною вместе». «А ты бы упёрлась всеми четырьмя копытами и встала бы как вкопанная – они б тебя с места не сдвинули. Ты же всё-таки лошадь, хоть ножонки у тебя и тоненькие»,  –  дал волк запоздалый совет. «Увы,  – вздохнула Церлина,  – воры надели на меня уздечку с таким мундштуком, что малейшее неповиновение с моей стороны причиняло мне ужасную боль, и я была вынуждена покорно следовать за ними. Так я очутилась в таборе. Когда цыгане поняли, что продавать меня в городе слишком опасно, а в сельской местности хорошей цены за меня не дадут, ибо зачем чистокровная скаковая лошадь в крестьянском хозяйстве, да и нет у деревенского мужика таких денег, их взяла досада. Я была бесполезна для них, и тогда они стали меня использовать как обычную рабочую скотину. Ведь я досталась им даром, чего меня жалеть! Они решили извлечь хоть какую-то выгоду из моего похищения. Вскоре они раздобыли где-то ту самую штуку, которую мне, как ты видел, пришлось волочить, выбиваясь из сил. А когда я сделаюсь ни на что не годна, они сведут меня на живодёрню». И Церлина вновь залилась слезами.

«Понятно,  – подытожил волк. – Нам надо бежать. А штука, которую ты таскаешь, называется подводная лодка. Я выкупил её у цыган, ибо она мне жизненно необходима, но они не хотят её отдавать и заставляют меня работать на них. Я сейчас убеждаю медведя присоединиться к побегу: думаю, он согласится. Но без подводной лодки я не уйду, и ты мне поможешь её заполучить, а я помогу тебе вернуться к хозяину. Договорились?» Церлина утвердительно кивнула.

День прошёл в обычных ярмарочных трудах. Расплачиваться с волком по-прежнему никто не собирался, однако тот не унывал и посвятил медведя в свои планы, поведав ему о ночном разговоре с Церлиной. «Когда все уснут, мы втроём впряжёмся в подлодку, утащим её и окажемся на воле. Лодку спрячем в лесу, кобыле поможем разыскать хозяина (возможно, он и сам её ищет), а потом, если хочешь, живи у меня». Слегка поразмыслив, медведь согласился. Ему давно опостылело танцевать под цыганский бубен и улюлюканье зевак. Звери условились, что сигналом к побегу будет фраза «Весь табор спит» (её предложила Церлина). Предварительно волку надлежало обойти табор и убедиться, что фраза соответствует действительности. (Волк, будучи вольнонаёмным, имел возможность сравнительно свободного перемещения по биваку, к тому же цыгане надеялись, что он, не добившись платы и тяготясь своим положением, сам уйдёт, оставив им и заработанные деньги, и подводную лодку).

И вдруг вечером табор, вместо того, чтобы вкушать отдых от дневных забот и готовиться ко сну, пришёл в необычайное движение и оживление. Волк придержал лапой пробегавшего мимо шустрого цыганчонка, дабы выяснить у него причину радостной суматохи. «За маменькой, тятенькой, бабушкой и всеми нашими из города прислали. Штабс-ротмистр Недотыкомский гуляют, цыганский хор к себе требуют. То-то разживёмся!»  – с воодушевлением сообщило чумазое дитя и вприпрыжку помчалось дальше. Волк озадачился, как отразится сие новое обстоятельство на его дерзновенном замысле. Если цыгане решат прихватить с собой их с медведем, то ничего не получится. К счастью, цыганский хор отбыл без животных, зато в полном составе, так что в таборе остались лишь старики да старухи, не способные по ветхости ни к пению, ни к музицированию, и малые дети. Церлину тоже не взяли: во-первых, она была приставлена к подводной лодке, транспортировкой же людей занимались другие кони; во-вторых, похитители опасались появляться с нею в городе. «Судьба на нашей стороне!»  – ликовал волк. Едва последние звуки таборной жизни утихли, он осторожно прошёлся между кибитками, внимательно осмотрелся и направился к нетерпеливо ожидающим его медведю и кобылке. «Весь табор спит! – шепнул им волк. – И вообще, братцы, нам несказанно повезло: в таборе мало кто остался, одна детвора да старичьё. Прочие отправились в город для увеселения некоего штабс-ротмистра Недотыкомского, если я правильно запомнил». «Ах! – воскликнула Церлина, закатывая глаза, – это он!» «Кто?»  – не понял волк. «Мой хозяин! Неблагодарный! Быстро же он утешился, в то время как я гибну в злой неволе. А сколько я для него сделала! Брала призы на скачках, вызывала всеобщее восхищение, приумножала его престиж и внешний лоск! С моей помощью он пускал окружающим пыль в глаза. Хотела бы я знать, на ком он сейчас ездит – неужто на этом соловом ничтожестве, Астианакте?» «Да будет тебе! Не время сейчас об этом думать. А хозяин – почём ты знаешь, может это он с горя загулял? Ну, там отвлечься, развеяться…» «…Вместо того, чтобы совершить всё возможное и невозможное для моего спасения: обратиться в полицию, учинить розыск; наконец, наказать виновных!»  – с негодованием прервала его Церлина. «Эй, граждане, так мы бежим, или как?»  – встрял медведь. «Бежим, бежим!» – подхватил волк. Они с медведем кое-как взгромоздили подлодку на катки, запрягли Церлину и впряглись сами.

Тройка благополучно выехала на дорогу. Было уже совсем темно. Тонкий молодой месяц и ясные звёзды украшали небо. Чутьё безошибочно вело волка в сторону родимого леса. Гнаться за беглецами было некому, и мало-помалу их тревога улеглась, да и тёплая тихая ночь действовала умиротворяюще. «Вот мы и на свободе, друзья! Да здравствует свобода!» – торжественно провозгласил волк. И тут впереди послышалось слабое бряканье. Навстречу тройке, везущей подводную лодку, бодро шагала коза. На её шее болтался бубенчик. Кроме его звяканья, по мере приближения козы вскоре стало возможно расслышать и песенку, которую та напевала:

«Владелец мой Сидор весьма нерадив –
Не кормит меня и не холит.
А я бы хотела под сенью олив,
В прекрасной Элладе, на воле,
Средь миртов и лавров вести хоровод
С дриадами, нимфами леса,
Без страха, что Сидор зарежет вот-вот
Меня, гад, во имя прогресса!»

Дорога была не слишком широка, и везущая подлодку тройка практически перегородила её, так что козе поневоле пришлось остановиться. В темноте она с трудом разглядела сначала медведя, потом волка, а между ними – лошадь, и оценила ситуацию по-своему. Вообразив, что два хищника поймали жертву и собираются расправиться с нею, храбрая коза не испугалась, но пригнула голову, выставила рога и крикнула лошади: «Не дрейфь, волчья сыть, травяной мешок! Нас теперь двое! Я мала, да бодлива! Я их рогами забодаю, ты ногами залягаешь, коли рыпнутся. Медведя, если что, беру на себя. Я от Сидора ушла, а уж с этими разбойниками как-нибудь справлюсь!» «Что вы, сударыня! – возразила Церлина,  – это мои друзья. Они ничуть не опасны ни для меня, ни для вас. Но кто вы?» «Я – Сидорова коза!  – гордо объявило отважное парнокопытное. – Я их на рога подниму, три раза переверну, о землю гряну  – из них и дух вон! Я от Сидора ушла!» «Ладно, ладно, это мы уже слыхали,  – поморщился волк, которому были неприятны нахальные козьи речи. – Следуйте, мадам, своей дорогой и не задерживайте нас, мы спешим». «Ага, знаю я, куда вы спешите! – не унималась коза.  – Сейчас в лес свернёте да кобылёнку сожрёте. А ты, дура, уши развесила. Лучше послушай меня, со мной не пропадёшь – я от Сидора ушла!» «А мы от цыган сбежали!»  – вступил в разговор медведь, Церлина же продолжала: «Поверьте, сударыня, вы глубоко заблуждаетесь! Это благороднейшие звери. Нас сплотило общее несчастье, и теперь мы помогаем друг другу. Если пожелаете, присоединяйтесь к нам, только умоляю, удовлетворите наше любопытство: кто таков этот Сидор, коего вы беспрестанно вспоминаете?» Сидорова коза, наконец, поверила кобыле и сменила гнев на милость. «Ну, коли так, пройдусь, пожалуй, с вами немного: мне ведь всё равно, куда идти. А что это вы прёте такое огромадное?» «Подводную лодку, которую я заработал, но цыгане не хотели её отдавать, а она мне жизненно необходима!»  – пояснил волк. «А-а, вона как!»  – уважительно протянула коза и предложила впрячься тоже, но росту она была малого, пристегнуть её было некуда, и ей дозволили просто идти рядом и развлекать других своей историей. Вот что она рассказала:

«Мой хозяин Сидор постоянно изобретает всякую дребедень. То автоматический ощипыватель кур, то керосиновый насос, то многофункциональную чесалку для шерсти, льна и волос, то электроверетено на тысячу оборотов, то колёсный утюг, то коромысло с изменяемой стреловидностью, то непромокаемые онучи, то телескопическое дышло, то гидравлическую блоходавилку, то пневматическую мухобойку, то устройство для герметизации лаптей, то самоходные валенки с подогревом. И ровным счётом ничегошеньки-то у него не получается. Вернее, получается такое, что хоть из дому беги. То взорвётся что-нибудь, то загорится, то просто сломается при первом же испытании. Мало того, что ему необходимые материалы потребно закупать, а закупать не на что, и он домашние орудия портит да утварь переводит, так он недавно печь разворотил, сарай случайно спалил, колодец обвалил – одним словом, сущее разорение в хозяйстве наступило. В избе уже ни сесть, ни лечь не на что, есть нечего и не из чего, а ему и горя мало. «Ещё маленько,  – говорит,  – доработаю свои гениальные творения, опередившие эпоху, да в город поеду и запатентую. А потом мне за них премию дадут – новый дом справим». Пока он их доработает, камня на камне не останется и семья по миру пойдёт. Жена с ним ругалась-ругалась, но окончательно её добила самодвижущаяся собака на гусеничном ходу. Сидор похвалялся, что её-де не надо кормить, а двор охранять она будет не хуже натуральной. (Хотя охранять там, его стараниями, давным-давно было нечего). Как включил он эту собаку, а она возьми да и потеряй управление. Опрокинула изгородь, задавила соседского индюка, потом развернулась и давай двор перепахивать! Раскатала гусеницами огород – ни капусты, ни репы;  луковки завалящей  – и той не осталось, всё с грязищей перемешано! Сидор за ней гонялся-гонялся, насилу остановил. А мы в последнее время с одного лишь огорода только и получали скудное пропитание. У Сидоровой жены, понятно, при виде сего катаклизма терпение лопнуло, и она насовсем ушла жить к своей мамаше, с коей Сидор давно был не в ладах. А меня оставила при непутёвом, дабы тот с голоду всё-таки не загнулся. По правде говоря, от жизни такой я уже не доилась, и Сидор надумал меня продать. Ухаживать за мной ему было неохота и некогда, держать меня негде (сарай к тому времени сгорел), и отправились мы на торжище. Целый день простояли – никто на меня не польстился, ибо виду я из себя не имела, а цену Сидор запросил несусветную, поелику деньги ему были нужны не только на еду, но и на приобретение неких важных деталей и инструментов.

Время шло, мы успели побывать на нескольких базарах в разных сёлах и один раз даже на городском рынке, да всё без толку. Сидор же, вместо того, чтобы заняться поисками средств к существованию, думал только о техническом прогрессе, патентах и премии. Вконец оголодав, решил меня зарезать и заготовить мясо впрок. С этою целью стал конструировать «приспособление для гуманного умерщвления мелкого рогатого скота» и параллельно – паровой котёл для приготовления тушёнки. Об этом я узнала от кота (сама-то я в жилые помещения не вхожа): он видел чертежи с соответствующими надписями и металлические заготовки, сделанные из косы и другого сельхозинвентаря.  Сами понимаете, что я сочла за благо не дожидаться, когда машинка для умерщвления будет готова. Тем более, зная не понаслышке, как действуют хозяйские изобретения, я сильно сомневаюсь, что умерщвление получилось бы «гуманным». Вот, иду теперь, куда глаза глядят».

«Слушай, твой Сидор мне бы пригодился,  – сказал волк. – Мужик мастеровитый, технически грамотный, а мне подлодку до ума довести надо. Осмотреть на предмет, не требует ли она ремонта, не протекает ли; а кроме того, есть у меня блестящая идея приделать к ней складные крылья, чтобы она могла то по морям плавать, то по воздухам летать. Давай-ка, познакомь меня с этим самородком!» «Ни за что! – отрезала коза. – Если я к нему вернусь, мне оттуда живой уже не выбраться. Он машинку убивственную, чай, достроил. А связываться с ним не советую, у него руки-крюки. Я ж говорю, что ни одно из его приспособлений нормально не работает – всё сикось-накось и через пень-колоду; с большим или меньшим радиусом поражения в зависимости от размеров аппарата. Ежели лодка попадёт в Сидоровы грабли, можешь распрощаться с ней навеки: не починит он её и не усовершенствует, а доконает».

Лес постепенно обступал дорогу с обеих сторон. Угроза преследования давно миновала. Сдружившиеся в короткое время животные, домашние и дикие, беззаботно болтали о том – о сём. Небо чуть заметно просветлело – близился рассвет. Пора было сворачивать в лес, и тут волк понял, что подлодка не пролезет в чащу. «Стоп! – скомандовал серый. – Выпрягайся, мишаня, да покажи свою силушку. Придётся валить деревья, иначе нам подлодку в лес не затащить».

Долго ли, коротко – выкорчевал медведь мешавшие передвижению деревья, расширил звериную тропу, и подводная лодка была надёжно укрыта от глаз людских в дремучем лесу. Занималась заря; звери, утомлённые событиями минувшего дня и ночи, в изнеможении растянулись на густой пружинистой траве, а Церлина немного по ней покаталась, радуясь освобождению. Вскоре всех четверых сморил сон.

Проснувшись, компания озаботилась выработкой плана. «Жрать охота»,  – сказал медведь. «Кто б спорил, мне тоже!»  – подтвердил волк. У лошади и козы подобных затруднений не возникало: в их распоряжении была чудесная поляна с сочной травой. «В таборе нас каждый день кормили»,  – печально произнёс медведь. «Не хнычь, косолапый! Никакие дармовые харчи не сравнятся с пьянящим чувством свободы! Кстати, не такие уж они были и дармовые – вспомни, как тебе приходилось плясать за еду. Ты ещё ни дня не жил на приволье, зато потом, когда поймёшь, что это за штука – свобода, ты ни на что не захочешь её променять! Между прочим, в этом лесу берёт начало Титурелевка: она вытекает из озера с ключами. Это недалеко. Идёмте все туда; мы с мишаней наловим себе рыбы, а вы, милые дамы, освежитесь чистейшей, кристальной водой».

Так и было сделано. Наевшись и напившись, звери принялись обсуждать план дальнейших действий. «Я обещал Це-це, что помогу ей вернуться к хозяину, ежели она поможет мне кантовать лодку, – сказал волк. – Она свою часть договора выполнила, теперь мой черёд. Поскольку от цыганчонка я узнал, что Недотыкомский в городе, туда и нужно отправить кобылу». Бедная Церлина задрожала мелкой дрожью, запрядала ушами, заперебирала тонкими ногами: «Я боюсь идти туда одна! Меня снова могут схватить конокрады!» «До самого города я тебя проводить не смогу, сама понимаешь. Я зверь дикий, лесной; в городе мне нельзя показываться, переполох начнётся, прибить-пристрелить могут»,  – сказал волк. И тут вызвалась бесстрашная Сидорова коза. «Я её провожу и в лучшем виде к хозяину доставлю!  – решительно заявила она. – Я мала, да бодлива, пусть только попробует кто-нибудь нас тронуть!»  На том и порешили. Половину пути волк и медведь взялись сопровождать кобылку с козою, дабы служить им защитой от своих сородичей-хищников; на подступах же к городу охранная функция полностью переходила к Сидоровой козе, зарекомендовавшей себя смелой воительницей.
Никто не повстречался четвёрке животных на пустынном пути. Заканчивался и обрамляющий дорогу лес. Вечерело. На краю леса им надлежало разделиться, но сперва они пожелали переночевать вместе в последний раз  – с тем, чтобы наутро лошадь и коза со свежими силами быстро дошли до виднеющегося вдалеке города.

Утреннее прощание было трогательным. Коза, волк и медведь подбадривали робкую Церлину, натерпевшуюся от похитителей и смертельно боявшуюся попасться им снова. «Мы с мишаней пока не будем далеко отходить, а посидим здесь, на краю леса. В случае опасности скачи к нам обратно, мы тебя в обиду не дадим!»  – сказал волк. «Да,  – добавила коза,  – ты, главное, никого к себе не подпускай, в руки не давайся, скачи сюда что есть прыти, а я прикрою твой отход». Кобылка немного успокоилась, нежно простилась с волком и медведем, и восемь копыт резво застучали по дороге.

Недаром говорят, что страх притягивает опасность. Своими переживаниями Церлина словно сама навлекла на себя беду. Когда они с Сидоровой козой прошли две трети расстояния, то есть находились уже гораздо ближе к городу, нежели к лесу, впереди показались знакомые кибитки. Дело в том, что ярмарка как раз завершилась, о чём звери, конечно же, знать не могли, и табор откочёвывал к новым местам промысла. Несчастная кобыла пришла в смятение. Скакать назад – далеко, не успеть. Заметят, да пожалуй, догонят. Козе в одиночку, при всей её незаурядной отваге, целый табор не раскидать. Как быть? «Живо сойди с дороги!»  – скомандовала не растерявшаяся коза. (Она вообще ни при каких обстоятельствах не теряла самообладания. Суровая жизнь на механизированном Сидоровом подворье закалила её). Объятая паникой кобыла совсем обезумела. Напарнице пришлось подталкивать её в нужном направлении.

На глаза козе попался стог. Проворно выкопав в нём рогами подобие пещерки, она велела Церлине зарыться в сено, а сама спряталась за стогом и, выглядывая из-за него, принялась скрытно следить за дорогой. Когда проехала последняя кибитка, и поднятая пыль успела осесть, Сидорова коза позвала приятельницу: «Выходи, уже можно!» Однако обезумевшая от страха лошадь наотрез отказалась покидать убежище. Не будем осуждать её за это и упрекать в малодушии: она слишком настрадалась. Тщетно коза уговаривала Церлину, суля ей скорое воссоединение с любимым хозяином и убеждая, что все злоключения позади – та была не в силах превозмочь свой ужас перед конокрадами. «Дорогая подруга,  – прерывающимся голосом проговорила лошадь,  – будь так добра, сходи сама к моему хозяину, передай ему весточку от меня, и, буде он захочет меня видеть, приведи его на это самое место. Я буду ждать вас здесь, хотя мне невыносимо страшно оставаться в одиночестве. Но ещё страшнее выйти на открытую местность, где меня могут увидеть изверги, от коих я чудом спаслась. У меня подкашиваются все четыре ноги при одной мысли об этом, и я не в состоянии сделать ни шагу. Милая, душечка, ангельчик! Разыщи моего хозяина! Если же он вероломно меня позабыл, мы с тобою вернёмся к нашим друзьям, медведю и волку».

«Ладно,  – согласилась коза,  – мне, конечно, не трудно до города прошвырнуться, коли ты совсем идти не можешь. Только как я твоего-то найду? Я ж его отродясь не видывала, к тому же и города не знаю». «Ах, нет ничего проще! – воскликнула обрадованная  лошадь. – Кутить ему больше негде, кроме как в «Сатире». Ступай по центральной улице; как дойдёшь до Гостиного двора, свороти налево, потом направо, мимо женской гимназии; за нею будет сквер, и церковь, и бульвар, по которому дойдёшь до небольшой круглой площади с неработающим фонтаном посередине. Спросишь дом купца Хрячкина – тебе всякий покажет, да и сама увидишь. В первом этаже располагается ресторация «Сатир», а в двух остальных  – меблированные нумера «Послеполуденный отдых фавна», в просторечии рекомые «Посполот». Ещё из ориентиров: рядом с домом Хрячкина находится шляпная мастерская «Безумства Мари» под вывеской, изображающей даму в причудливой шляпке, украшенной птичками, и с надписью «Лучшие шляпы из Парижа», а через площадь  – аптека Чёкина с черепом и змеёй (в просторечии именуемая «Черепком» или «Черепушкой Чёкина»). Изготовлением «шляп из Парижа» занимается «милашка Зизи», она же «Зинка Инфернальница»  – причина всех моих бедствий. Если в «Сатире» моего хозяина нет, загляни к шляпницам и постарайся узнать, где мадемуазель Зизи. Коли в мастерской, значит, мой хозяин уже отбыл к месту службы (полк сейчас за городом на манёврах, стоит летним лагерем). Но ежели этой аферистки на работе не окажется, тогда хозяин наверняка у неё в Посполоте, где она квартирует в третьем этаже. Чтобы подать ему весть (зовут его штабс-ротмистр Недотыкомский Третий), тебе нужно будет проникнуть в Посполот, а это непросто – животных туда не пускают». «Не боись, проникну. Где наша не пропадала!»  – без тени сомненья сказала коза, подмигнула Церлине для поднятия её духа и лихо зашагала по направлению к городу.

К полудню Сидорова коза достигла городской окраины. Главная улица пересекала город с севера на юг, и коза без труда отыскала её. Куры, утки, гуси, поросята, не говоря уже о бесчисленных собаках и кошках, чувствовали себя в городской среде весьма вольготно, так что появление мелкого парнокопытного на центральной улице ни у кого из местных жителей удивления или неудовольствия не вызвало. На козу не обращали внимания, и это её устраивало. Она деловито шла вперёд, внимательно разглядывая здания и читая попадавшиеся на них вывески. «Чтобы наверняка проникнуть в нумера, мне, пожалуй, придётся прикинуться человеком»,  – размышляло умное животное.

С этой мыслью коза нарочно свернула в маленький безлюдный переулок и попыталась идти на задних ногах. Первые шаги дались ей нелегко, но мало-помалу она освоила прямохождение. «Отлично! – подумала коза.  – Осталось раздобыть человечью одёжу». Впрочем, для начала следовало обнаружить искомый объект. Что и было сделано часа через полтора.

Сидорова коза вмиг узнала дом купца Хрячкина с жирным «послеполуденным фавном» на одной вывеске и нагло ухмыляющимся захмелевшим сатиром – на другой; по соседству располагались и «Безумства Мари», и «Черепушка Чёкина», и высохший фонтан посередине пыльной площади: словом, всё в точности совпадало с описанием Церлины – ошибки быть не могло. «Итак, мы на месте,  – сказала себе коза. – Вперёд!»

Приблизившись ко входу в ресторацию, Сидорова коза прислушалась. Изнутри доносилось нестройное пение:

«Мы ходили в «Посполот», «Посполот», «Посполот»
Отдохнуть от всех забот, всех забот, вот!

Заглянули и в трактир, да, в трактир, эх, в «Сатир»,
Знаменитый на весь мир, на весь мир, да!

Пили ром, портвейн, аи, херес, пунш и лафит,
Голова теперь болит, лоб горит, вот!

Для поправки мы потом в «Черепушку» пойдём,
Купим спирту и нальём, вновь нальём, да!»

«Ага! Внутри идёт славная попойка; похоже, наш греховодник здесь!»  – смекнула коза и сделала попытку просунуться в дверь. Путь ей преградил грозный швейцар с окладистой бородой, смахивающий, по меньшей мере, на Кудеяра-разбойника в старости. «Пшла отсель, с-скотина! Крупный и мелкий рогатый скот в заведение не допускается!»  – заорал он, вытаращив глазищи. «А безрогий?»  – съязвила коза, однако вынуждена была ретироваться, ибо швейцар потянулся за стоявшей в углу у двери метлой (он был отчасти и дворником, так как рачительный Хрячкин уважал экономию и лишнего персоналу не держал).

Нимало не расстроившись, коза обогнула дом купца и за углом наткнулась на привязанного к коновязи щеголеватого жеребца соловой масти, в дорогой сбруе и с военной выправкой. «Эй, паря, – обратилась она к нему,  – ты, часом, не из гусарских коней будешь?» «Именно!»  – горделиво подтвердил соловый, оглядывая неказистую собеседницу с любопытством и одновременно свысока. «А не знаешь ли ты штабс-ротмистра Недотыкомского Третьего? У меня к нему шибко важное дело»,  – продолжала коза. Жеребец воззрился на неё с удивлением. «Это мой хозяин!»  – наконец сказал он, недоумевая, какое дело, да ещё и важное, может быть у такой замухрышки к его шикарному владельцу. «Ишь, как мне повезло! – обрадовалась Сидорова коза. – А позвать его можешь?» «Да как же я позову? – возразил жеребец. – Хозяин в ресторации сидит, коней туда не пускают…» «Коз тоже,  – вздохнула коза. – Слышь, паря, а чего твой Недотыкомский ещё и третий? Я думала, по номерам одних только государей-анпираторов величают». «Довольно странно не знать простых вещей,  – с оттенком презрения к козьему невежеству заметил соловый. – В нашем полку в разное время, помимо моего хозяина, служили ещё два его старших родственника  – дядя и брат. И оба, соответственно, тоже Недотыкомские. Вот их всех и пронумеровали во избежание путаницы». «А-а,  – протянула коза,  – ясно. А ты с кобылой Церлиной знаком? Которую цыгане украли? Передай своему хозяину, что она спасена; я знаю, где она прячется, и могу проводить к ней вашего штабс-ротмистра хоть сейчас. Для того и пришла». К изумлению Сидоровой козы, соловый жеребец при этом известии не проявил ни малейших признаков радости. «Фи, Церлина – капризная, взбалмошная, высокомерная кобыла, слишком много о себе воображающая! Считала, что я ей в подмётки, то есть в подковы, не гожусь. Однажды я подкатился к ней с изъявлениями искренней любви и приязни, но она так взбрыкнула, что я тут же раскаялся в опрометчивом поступке. Гордячка кичилась своей породой. Ей, видите ли, масть моя не нравилась. Она надменно заявила, что приличный конь не может себе позволить быть соловым; дескать, лишь крестьянскому мерину свойствен столь заурядный окрас. Надеюсь, похищение послужило ей хорошим уроком и сбило с неё спесь!»  – закончил гусарский конь. «Как ты можешь так говорить! – возмутилась коза. – Да ты знаешь, чего она в таборе натерпелась? Её заставляли грузы возить, будто она ломовая лошадь. Она бы там копыта откинула, ежели б не сбежала». «И поделом! Пусть не задаётся»,  – отвечал соловый, чем привёл простодушную козу в негодование. Она уже собиралась высказать бессердечному жеребцу всё, что о нём думает, однако сдержала порыв гнева, рассудив, что не стоит окончательно ссориться с конкурентом Церлины до тех пор, пока не выудишь из него максимум сведений. «Ладно, это ваши с ней дела, мне без разницы, кто на кого зуб имеет,  – сказала коза с деланым равнодушием. – Меня послали к вашему общему владельцу Недотыкомскому, и я просто выполняю поручение. Скажи мне, как я могу его увидеть? В котором часу он обычно выходит из ресторации?» Жеребец заржал. «Спроси чего полегче! Он может и вообще сегодня оттуда не выйдет. Когда он кутит, да ещё и с проказницей Зизи, то ничего наперёд знать нельзя. Он, небось, потом ночевать останется у ней в Посполоте». «А ты как же, тут на улице всю ночь проторчишь?»  – озадачилась коза. «Ну уж нет. Меня в таких случаях уводят на Хрячкинскую конюшню; там и покормят, и почистят: хозяин-то мой для Хрячкина – клиент не из последних, так что обо мне заботятся надлежащим образом»,  – самодовольно пояснил жеребец.

Из разговора с ним коза усвоила, что Недотыкомский – в «Сатире», коварная Зизи там же, а ей, козе, туда никак не попасть и весточку штабс-ротмистру не передать. Да ещё неизвестно, в каком он состоянии – не исключено, что лыка не вяжет. «Я во что бы то ни стало должна проникнуть в заведение!»  – постановила про себя Сидорова коза и решила переодеться дамой.
Расставшись с жеребцом, она снова прошлась под окнами ресторации. Оттуда нёсся женский смех со взвизгами и разухабистая песня  –

«Мне отменно поспалось
В Посполоте,
Я увяз там, словно лось
Во болоте!

ПРИПЕВ:
Наш любимый Посполот
Хлеще, чем Венерин грот!
Эх-ма, ой-ля-ля,
Йо-хо-хо, гип-гип ура!

День и ночь мадеру пил
И малагу.
Чуть родимчик не хватил
Бедолагу.

ПРИПЕВ.

Пусть в утехах жизнь течёт
И в веселье.
Не заглядывай вперёд:
Там – похмелье!»

«Да уж,  – подумала коза,  – нелегко будет вытащить его из вертепа разврата. А между тем, Церлина ждёт, изнемогая от страха. Бедная!» Тревога за оставленную в сене подругу заставила козу ускорить шаг. Незаметно для себя через несколько минут она очутилась в скверике за гимназией.

В укромном уголке, на скамейке, под густыми кустами сирени притаились три ученицы. Они были поглощены тем, что слюнявили пальцы и возили ими по обложке толстого латинского словаря. Обложка была обтянута бордовым коленкором; ткань линяла; полученною таким образом краской легкомысленные девицы наводили себе румянец на щеках и подкрашивали губки, по очереди глядясь в маленькое зеркальце на костяной ручке. Козу осенило. Она подкралась сзади и гаркнула из-за спинки скамьи: «Ах вы пигалицы, стрекулистки-вертихвостки малолетние! Вместо того, чтоб учиться, уроки прогуливаете? Библиотечную книгу портите? Развратом занимаетесь? Всё директрисе доложу, пускай вас из гимназии исключат за недостойное благонравных барышень поведение!» Девчонок как ветром сдуло. Второпях они обронили на скамью и зеркальце, и обслюнявленный словарь. Козе только того и надобно было. Довольная произведённым эффектом, она последовала примеру гимназисток, а именно: полизала обложку словаря и потёрлась об неё сначала одной, потом другой щекой, а заодно и губами. Посмотревшись затем в зеркальце, коза пришла к выводу, что теперь у неё почти человеческий облик, надо только одеться поприличнее. Гимназические принадлежности она оставила на месте, рассчитывая, что юные ветреницы вернутся за своим имуществом. Словарь не был нужен для осуществления её замысла, да и латыни она не знала; а зеркальце, за неимением кармана или сумочки, ей некуда было положить. Сидоровой козе определённо везло: на другой скамейке она нашла забытый какой-то рассеянной прелестницей кружевной зонтик и тонкие летние перчатки. Но где взять платье?

В задумчивости бродила коза по улочкам и переулкам, пока на задворках одного добротного особняка не увидала, что прислуга развешивает для проветривания и сушки барское добро. Улучив момент, Сидорова коза сдёрнула с ближайшей верёвки лиловый гродетуровый капот и была такова! «Принесу потом назад, когда дельце обстряпаю»,  – успокаивала себя честная коза, ведь доселе ей не доводилось брать без спросу чужие вещи. Однако сейчас был особый случай.

Приодевшись таким манером и встав на задние ноги, коза спохватилась, что ей нечем прикрыть от посторонних взоров рога: необходим головной убор! Тут она вспомнила о разлучнице Зизи и о шляпной мастерской и вернулась на площадь с иссякнувшим фонтаном. Поскольку рога могли моментально выдать её животную сущность, коза заслоняла их зонтиком. Во всём остальном она ничем не отличалась от добропорядочных и даже зажиточных горожанок. Её аккуратные парные копытца, которые она тщательно начистила пучком травы, вполне могли сойти за чёрные лаковые туфельки и цокали по мостовой не хуже каблучков. А на передние (ныне – верхние) конечности она напялила перчатки. Околачиваясь неподалёку от «Безумств Мари», Сидорова коза дождалась, когда на пороге случайно показалась одна из работниц мастерской, и поспешила к ней, как будто только что подошла и не имеет времени зайти внутрь. «Милочка,  – елейным голоском обратилась коза к коллеге Зинки Инфернальницы,  – у мадемуазель Зизи лёгкая мигрень, и она просила прислать ей на дом последнюю из сделанных ею шляпок: она хочет чуточку её доработать, причём срочно. Вы можете передать шляпку со мной, и я тотчас снесу её по адресу». Девушка пожала плечами, немного удивившись Зинкиной причуде, однако поверила козе и вынесла ей коробку с прехорошенькой шляпкой. Про себя она истолковала намерения Инфернальницы иначе: «Хочет, небось, сперва сама покрасоваться в обновке – к тому же в театр сегодня собиралась. И не боится, шельма, что г-жа Бекасникова на ней там свою шляпку и увидит!»

Сидорова коза, убедившись, что за нею не наблюдают, зашла за угол и нацепила шляпку на рога. «А эта куртизанка имеет вкус! Ишь, какую милую вещицу состряпала»,  – мысленно отметила коза. Теперь она была во всеоружии и могла идти на приступ «Сатира» и «Посполота».

Решительно вступила Сидорова коза в здание, принадлежащее купцу Хрячкину. Направо от двери был вход в ресторацию, а прямо – широкая лестница, ведущая в нумера. В ресторации стояла тишина. Слышался только шорох веников и шлёпанье мокрых тряпок по полу: очевидно, пирушка завершилась, и в заведении наводили чистоту и порядок. Коза прошествовала мимо швейцара (того же самого, но на сей раз почтительно-предупредительного) и стала подниматься по лестнице на третий этаж. Там она осведомилась у коридорного, где можно увидеть господина штабс-ротмистра Недотыкомского Третьего. «Как прикажете-с доложить их благородию?»  – угодливо спросил коридорный. «Мадемуазель Козетта Амалфеевна Сидорова! Да скажи, что по неотложному делу касательно его собственности»,  – велела посетительница. Коридорный вскоре вернулся и со словами «Пожалуйте-с!» проводил козу к двери под номером 18.

Постоялец поднялся навстречу гостье и отрекомендовался: «Штабс-ротмистр Недотыкомской Третий!»,  – ловко звякнув шпорами. «Чем могу служить Вам, сударыня?»  – учтиво добавил он, изысканным жестом с грациозным полупоклоном приглашая «мадемуазель Козетту» проходить и садиться. (Для человека после изрядной попойки он имел, как ни странно, довольно свежий вид: всё-таки профессионализм и опыт  – великая вещь!) Не успела коза изъяснить цели своего посещения, как из-за двери в смежный, 17-й, нумер раздался игривый голосок: «Душка Тютик, иди к своей кисаньке!» Недотыкомский заметно смутился. «Я по делу о похищении вашей лошади»,  – начала коза, однако тот же голосок, только теперь уже с нотками нетерпения, повторил: «Кусик-усатик, иди же ко мне, я соскучилась!» Недотыкомский заёрзал, но судьба дорогостоящей кобылы была ему небезразлична. Метнувшись к смежной двери, он несколько фальшивым тоном заверил: «Иду, сокровище моё, иду! Обожди минутку!» «Я знаю, где находится украденная у вас…», – продолжала коза, и вновь была прервана голосом из-за двери, уже не на шутку раздражённым: «Мюмик противный, мне надоело ждать! Что ты там копаешься?! Нам сегодня ещё в театр ехать, забыл?» Недотыкомский занервничал. Коза и сама не собиралась тянуть волынку и спешила перейти к сути, однако ей не дали этого сделать. Дверь в смежный нумер распахнулась, Недотыкомский побледнел: на пороге стояла разъярённая модистка, на глазах меняясь в лице и из «шалуньи Зизи» превращаясь в неистовую фурию Зинку Инфернальницу. С грубой бранью, коей мы не смеем привести в данном повествовании, она набросилась на «мадемуазель Козетту» и своего, как она вообразила, неверного возлюбленного. «Да что же это такое! – вопила Зинка,  – ни на секунду нельзя этого кобеля без присмотру оставить! Полюбуйтесь-ка на него! К любой юбке цепляется, как репей к собаке! А тебе, шалава нарумяненная, я сейчас всю харю раскрою!» «Я мала, да бодлива! Я от Сидора ушла!»  – издала традиционный боевой клич Сидорова коза, на мгновение забыв, что ей надлежит скрывать своё козье естество. Впрочем, Зинка пропустила мимо ушей эти несколько странные в устах дамы слова. Её внимание было приковано к другому факту: она заметила на незнакомке своё последнее, недавно законченное изделие, которое ещё не успели отослать заказчице. «Ах ты, дрянь, мерзавка, воровка! Мало того, что хахаля моего увела, так ты ещё и шляпку мою стырила! Да я тебя так отделаю, что родная мамаша не узнает!» И Зинка, с непостижимою для такого, в сущности хрупкого  создания, силой занесла тяжеленный стул над головой мнимой Козетты, рискуя безвозвратно погубить собственное произведение, декорированное пёрышками и нежными туберозами палевого шёлка; Недотыкомский успел перехватить руку своей темпераментной подруги (быть замешанным в скандале с возможным смертоубийством ему вовсе не улыбалось); Сидорова коза, воспользовавшись этой паузой, выскочила в коридор и, путаясь в шуршащем шелку, поскакала вниз по лестнице. Визит не удался, задание было провалено.

На безопасном расстоянии от «Посполота» Сидорова  коза остановилась отдышаться. Все её мысли в этот миг были о Церлине. Как она там, в стогу – в одиночестве и страхе? Внезапное озарение снизошло на «Козетту»: «Пойду в полицию и заявлю, что мне известно местонахождение украденной лошади Недотыкомского! Пускай за нею пошлют и вернут её владельцу». С сим намерением коза направилась в контору квартального надзирателя.

В конце рабочего дня народу в конторе уже не было. Письмоводитель переписывал какие-то бумаги, квартальный надзиратель пил чай с лимоном и читал газету, а его помощник откровенно скучал, покуривая папироску. «Господа! Я знаю, где находится украденная у штабс-ротмистра Недотыкомского кобыла!»  – с порога выпалила коза. Блюстители порядка оживились и с интересом взглянули на посетительницу. «Так-с, так-с, любопытно! – промолвил квартальный надзиратель, отрываясь от газеты. – Извольте изложить ваши показания в письменном виде». Письмоводитель подвинул козе лист бумаги, чернильницу и перо, но та сказала: «Пардон, милостивый государь: я страдаю расстройством зрения, а очков с собою не взяла. Прошу вас собственноручно записать показания с моих слов». И она принялась диктовать.

Помощник квартального надзирателя тем временем склонился к уху своего начальника и вполголоса проговорил: «Фома Никодимыч, не кажется ли вам подозрительною эта особа? Откуда бы ей знать о местонахождении пропажи, если только она сама не связана с похитителями? Возможно, через неё мы выйдем на конокрадов и переловим их всех». «Да какой же ей, помилуйте, резон, коли она сама связана с ворами, вредить своим подельникам?» – удивился квартальный надзиратель. «Мотивы могут быть различные,  – продолжал нашёптывать поручик. – Направить розыски по ложному следу – во-первых; во-вторых, преступники могли столкнуться с невозможностью сбыть украденную кобылу: ведь однажды, как вы помните, бдительность аптекаря Чёкина сорвала подобную попытку; наконец, нельзя исключить и конфликта внутри банды. Возможно, это сведение личных счётов на почве ревности либо месть вследствие разногласий при дележе барышей. Я бы её задержал. У нас есть шанс раз и навсегда положить конец незаконной деятельности шайки конокрадов!» «Хм… – задумался квартальный надзиратель – Да вы, голубчик, – голова-а!». «А откуда вам, сударыня, известно о судьбе кобылы штабс-ротмистра Недотыкомского?» – слегка прищурившись и вперив в козу проницательный взгляд, осведомился он затем. Ответить Сидорова коза не успела.

Дверь с грохотом отворилась, и в комнату опрометью влетела Зизи. «Меня обокрали!»  – истошно кричала она, имея в виду шляпку с туберозами, и тут нос к носу столкнулась с «Козеттой». «Ах, и ты здесь, потаскуха?»  – завизжала модистка. «Непристойными словами в присутственном месте не выражаться! – строго изрёк Фома Никодимыч. – Если вы имеете претензии к этой даме, потрудитесь изложить их письменно, в установленной форме».  Инфернальница проигнорировала замечание и продолжила поносить Сидорову козу: «Сама напаскудничала, а на меня ябедничать прибёгла? Не верьте ей, я её пальцем не трогала! А вот она у меня спёрла шляпу, которая и теперь, как видите, на ней! Эта шляпа больших денег стоит, я её для артистки оперы, госпожи Бекасниковой делала!» Квартальный надзиратель и его помощник переглянулись. Последний состроил многозначительную мину, как бы говоря: «Вот видите – я был прав!» «Вяжите её! Арестуйте её! Тюрьма по ней плачет! – бушевала Зинка. – Она мошенница, аферистка, лгунья, распутная тварь! Ещё жаловаться на меня посмела, бесстыжая! Да я тебя по судам затаскаю, на каторге сгною, шлюха!» «От шлюхи слышу!»  – парировала коза. Вконец рассвирепевшая модистка сорвала с ненавистной «соперницы» шляпу. Изумлённым взорам присутствующих открылись рога. Сидоровой козе терять было нечего, надо было спасаться. Она скинула с себя гродетуровый капот, отшвырнула зонтик, содрала перчатки, встала на четыре ноги и пустилась наутёк. «Оборотень, оборотень!!!»  – возопил письмоводитель не своим голосом и на всякий случай полез под стол (якобы за упавшим карандашом). «Нечистая!»  – подтвердил, размашисто крестясь, квартальный надзиратель. Зизи пронзительно заверещала и даже хотела упасть в обморок. Поручик, помощник квартального надзирателя, несколько раз выстрелил вслед беглянке, но, к счастью, промазал, ибо, хотя в целом и сохранял присутствие духа, однако тоже был несколько взволнован зримым проявлением потусторонних тёмных сил. Одна пуля чиркнула Сидорову козу по рогу, отколола от него самый кончик и высекла искры. «Святой водой её надо!»  – сообразил Фома Никодимыч, но святой воды в конторе не имелось.

Оглушённая выстрелами коза стремглав неслась по городу, не разбирая дороги. Лишь за городской чертой она постепенно успокоилась и поплелась полями, озираясь в поисках знакомого стога. Смеркалось. Только теперь ощутила коза, насколько устала. По её подсчётам, она давно уже должна была достигнуть того места, где стоял стог с Церлиной. И действительно: в поле, справа от дороги, что-то темнело, однако было оно заметно ниже стога. Коза побрела по высокой траве к темнеющему холмику и так наткнулась на притаившуюся Церлину. Кобыла лежала, поджав ноги и пригнув голову к земле. Её спину прикрывал, будто попонка, клок сена. «О, привет!  – обрадовалась коза. – А где стог?» Церлина обрадовалась едва ли не больше. Она проворно поднялась и сделала движение, точно выбираясь наружу из дупла или норки, и вдруг в изумлении замерла и стала себя оглядывать то с одной, то с другой стороны. Наконец она смущённо произнесла: «А и правда – где же стог? Неужели я весь его съела?! Понимаешь, я целый день сидела в сене и понемногу жевала его. Мне было очень страшно, а когда ешь, страх не так чувствуется». «Понятно! – гомерически расхохоталась коза. – Похоже, ты и впрямь сжевала целый стог!» Но тут она вспомнила о своём провале, враз перестала смеяться и, помрачнев, рассказала лошади без утайки о своих городских злоключениях: «Представляешь, я и в Посполот сумела пробиться, а эта зараза Зинка всё испортила! А потом меня из-за неё чуть не пристрелили. Больные, нервные люди! Вот, кусок рога отшибло». Церлина привычно захлюпала. «Не распускай нюни! – приказала коза. – Зачем тебе возить этого охламона? Пусть соловый дурак его на себе таскает. Вернёмся к волку с медведем, заживём все вместе на воле!» И в сумерках пошли они к лесу.

Волк и медведь как раз собирались на ночь глядя уходить с опушки, (где на всякий случай поджидали в течение дня козу и кобылу), в глубь лесов – к спрятанной в чащобе подводной лодке. Они вообразили, что Церлина благополучно возвращена владельцу, а коза, будучи животным всё-таки более домашним, нежели диким, пожелала остаться в городе и, быть может, также обрела хозяина или хозяйку. «Пошли, волчок,  – сказал медведь,  – ждать больше незачем, они не вернутся». Едва друзья снялись с места, как ветви позади них зашуршали, и Сидорова коза весело прокричала: «Здорово, ребята! А вот и мы! Чай, скучали без нас?» И на радостях все стали обниматься.

Вчетвером дружно зажили они в подводной лодке. Когда же настала осень, смутная тоска и беспокойство овладели Церлиной. Однажды она призналась подруге в своих сомнениях: «Не представляю, как мы будем зимовать в лесу? Ведь я не олень, пропитание из-под снега добывать не умею, да и ты, наверное, тоже. Кто же заготовит нам сена на целую зиму? У волка даже косы нет, да и неловко обременять его подобными просьбами. Медведю хорошо, он заляжет спать, а мы погибнем от голода». «Я-то не пропаду, корм себе найду,  – отвечала неунывающая коза. – Могу и коры поглодать, и из-под снега нарыть чего-нибудь. Много ли мне надо, я привычная – у Сидора впроголодь жила. А вот с тобою и впрямь беда».

Посовещались с волком и медведем. Волк сказал: «Кабы достать косы, мы с мишаней, пожалуй, успели бы до зимы накосить и насушить достаточное количество сена. Есть тут – правда, неблизко – одно селение, Недотыквино. Нешто туда попробовать сунуться? Позаимствуем две косы, а после вернём. Оно, конечно, опасно. На собак можно напороться, а то и на ружьё…» «Разве Недотыквино где-то здесь?! – вскричала Церлина. – Это же поместье моего хозяина! Вернее, его маменьки. И фамилия Недотыкомские пошла от этого наименования. Сначала были Недотыковские. Потом одну букву заменили для благозвучия: дескать, не пристало дворянам вести свою фамилию от бахчевой культуры, к тому же плохо уродившейся – недотыквы. Дело в том, что тамошние поселяне пытались разводить тыквы. Но, очевидно, природно-климатические условия – болотистая почва, малое число солнечных дней в году и затяжные дожди – не слишком благоприятствовали сему начинанию, потому что тыквы не вызревали, урождались мелкими, кособокими и малосъедобными. Одним словом, это были недотыквы. Отсюда берёт начало и название деревни, и усадьбы, и фамилия предков моего хозяина». «Ну надо же! – поразились слушатели. – Раз это ваше поместье, давай ты там и перезимуешь? А весной вернёшься в лес». «Я одна заблужусь!»  – захныкала Церлина. «Да ведь туда по железной дороге добраться можно! – догадался волк. – Она чуток раньше поворачивает, не доходя до Недотыквина, но ежели доехать до этого поворота, а там слезть, то пройти пешком останется всего-ничего. Я видел отличную дрезину. Мы все на неё сядем и отвезём Церлину на зимовку в её родовое имение Недотыквино!» «Ура!»  – закричали с воодушевлением звери. Отправку Церлины на зимовку решили не откладывать, пока погода не испортилась. Постановили выступить в поход на следующий же день.

Лесами звери вышли к железной дороге, вдоль и поперёк изученной волком. Волк знал один тупичок, где стояла чудесная дрезина. Все разместились на ней с комфортом и двинулись в направлении Недотыквина, с энтузиазмом распевая под стук колёс тут же сочинённую песенку:

«Чтобы лошади Церлине
Средь зимы не околеть,
Едут с нею на дрезине
Серый волк, коза, медведь.

А когда весна в долины
Принесёт цветов красу,
Возвращения Церлины
Будем ждать в родном лесу!»

День был погожий, почти по-летнему жаркий; но берёзы уже начинали золотиться, рябина – краснеть, а жёлуди – падать. В садах дозревали поздние яблоки. В тот год был удивительный яблочный урожай.

Олимпиада Львовна, почтенная родительница штабс-ротмистра Недотыкомского, сидела со своей кузиной, недавно прибывшей из города, на лужайке перед усадебным домом. Дамы были заняты приятной беседою и, кроме того, помещица руководила процессом варки повидла и приготовления пастилы из насыпанных грудами тут же, на расстеленных рогожах, яблок.

Звери доехали до поворота. Дальше железная дорога уходила круто в сторону от Недотыквина, до которого от этого места было не более пяти вёрст. Медведя оставили при дрезине; волк, как единственное лицо, знающее дорогу, повёл лошадь к усадьбе, а коза просто пошла проводить подругу. «Знаешь,  – сказал ей волк, – буде представится такой случай, оставайся на зимовку и ты. Весной вдвоём возвратитесь. Зачем тебе терпеть лишения в лесу, особенно если зима выдастся суровой, как у нас часто бывает? Снег глубокий, ничего из-под него не выкопать; веточки глодать – тоже не выход, они все задубеют-заледенеют». «Посмотрим», – неохотно отвечала Сидорова коза, чувствовавшая себя уже достаточно одичавшей для лесной жизни и не желавшая расставаться с вольной волюшкой даже ради сытого брюха. «В общем, действуй по обстановке, – наставлял её волк. – Домашней животине всё же лучше на зиму перебраться в более цивилизованные условия».

Усадебный парк был обширен, запущен и не ограждён. Звери беспрепятственно вступили в него. Надобно сказать, что дела в имении шли из рук вон плохо. Весь скудный доход заботливая маменька отправляла своему вертопраху-младшенькому, дабы он вёл подобающий его родовитости образ жизни – например, сидел в театре не дальше четвёртого ряда партера, не носил самолично покупок из лавок, обшивался у самого дорогого портного, какого только можно было сыскать в захолустном городке, и всё такое прочее…  (Олимпиада Львовна весьма гордилась древностью их фамилии, происходящей от недотыкв. Кстати, три золотых тыковки в зелёном поле украшали дворянский герб Недотыкомских).

Волк указал на центральную аллею, обсаженную старыми липами: «Ступайте по ней, она приведёт вас к барскому дому. Мне же дальше идти нельзя». И коза с лошадью пошли по аллее.

Тем временем Олимпиада Львовна изливала душу перед родственницей. «Ах, Lise, mon ange, больше всего я боюсь, что он женится на этой кокотке! Он не на шутку ею увлечён, и уже давно. Ума не приложу, что делать. Быть может, съездить паломницею в Приболотный монастырь, помолиться перед чудотворным Заболотным образом и спросить совета у прозорливого старца Пахомия в Подболотном скиту?» Кузина улыбнулась: «Фи, душа моя, прозорливыми старцами увлекаются нынче одне купчихи, негоже уподобляться им. И зачем так беспокоиться? Ведь без разрешения командира полка Жорж не сможет жениться, а никакой командир в здравом уме такого разрешения не даст. Стоит ли терзаться? У Жоржика всего лишь блажь, и она пройдёт». «Ах, ma ch;re, я и сама понимаю, что ему не получить разрешения. Но от него всего можно ждать: а вдруг он ради женитьбы на этой блуднице бросит службу, карьеру и выйдет в отставку? Только вообрази, какой позор ляжет на весь род Недотыкомских!» Кузина опять усмехнулась: «Не думаю, что дойдёт до этаких крайностей. Жоржик любит блистать – не скучать же ему в деревне. Конечно, он не захочет заживо себя похоронить».  «Дай-то Бог! – тяжело вздохнула несчастная мать. – И всё же я не в силах успокоить себя доводами разума». «Изволь, милая сестрица: я тебя успокою. Сначала я не хотела рассказывать тебе об этом происшествии, чтобы не расстраивать твои нервы, и без того донельзя расстроенные, но теперь вижу, что напротив, избавлю тебя от тревог и мрачных мыслей,  – сказала кузина. – Знай же, что когда я была в городе, там как раз случился большой скандал. Эта особа застала кого-то у Жоржа и обвинила его в связи – представь себе! – с нечистою силой! Просто мракобесие какое-то. Ну да чего можно ожидать от пошлой, невежественной девицы. Говорят, она в полицию бегала; там нечистая сила, якобы, явилась видимым образом, завязалась перестрелка – одним словом, сплетни ходили самые нелепые. Отвратительнее всего, что на каждом углу трепали фамилию Недотыкомских. Но нет худа без добра. Эта дурочка настолько уверовала в нечистую силу и связь с нею нашего мальчика, что решительно бросила его. Он, правда, страдал, но теперь уже почти утешился. Я на правах старшей родственницы навестила его, побеседовала с ним о нравственности, и он во всём со мною согласился». «Благодарю тебя, бесценный друг мой, – прочувствованно проговорила Недотыкомская. – Однако что означают сии слухи о нечистой силе? Я живу здесь в глуши и ничего не знаю. А вдруг Жорж из любопытства пустился в изучение чёрной магии? Его могли заманить в какое-нибудь тайное масонское общество по распространению спиритизма и оккультизма! Он так любознателен и в то же время легковерен! Нет, я непременно должна ехать в монастырь к старцу Пахомию – речь идёт о спасении души моего бедного, заблудшего ребёнка!» «Полно, Липочка, что за вздор! – молвила просвещённая кузина.  – Ну какая нечистая сила? Чай, не в средневековье живём, слава Богу. Это всего лишь не стоящие внимания бредни необразованной девицы, упавшие на благодатную почву народных суеверий. Я уверена, что она просто-напросто обобрала нашего мальчика до нитки и решила поискать себе новую, более состоятельную жертву; дикую же историю о нечистой силе сочинила, дабы виновным в разрыве выставить Жоржа, а не себя самоё. Разумеется, монастырь ты можешь посетить, я тебя не отговариваю и даже, пожалуй, проедусь с тобою, но никакая опасность Жоржу со стороны нечистой силы не грозит, ибо никакой нечистой силы не было». «Конечно, не было! Потому что это была я!» – раздался голос Сидоровой козы. Выйдя из липовой аллеи и направляясь к лужайке перед барским домом, лошадь и коза услыхали окончание разговора двух матрон и сразу поняли, о чём идёт речь. Почтенные Липочка и Лизанька в полном изумлении уставились на двух приближающихся к ним копытных. Коза продолжала: «Вот, я привела вашу пропажу. И в город к её хозяину Жоржу тоже ходила я. Особа же, о которой вы изволили говорить, приняла меня за нечистую силу по причине рогов, а равно и собственного ея невежества». И Сидорова коза наиподробнейшим образом рассказала потрясённым дамам всё приключившееся с нею и Церлиной.

Растроганная Олимпиада Львовна не знала, как вознаградить самоотверженное животное. Несомненно, она была признательна козе не столько за возвращение домой кобылы Недотыкомского, сколько за избавление последнего от «роковых сетей, коими опутало его распутное создание, дщерь порока». Козе было немедленно предложено остаться в имении не только на зиму, но и навсегда, однако та, превыше всего ценя свободу, учтиво отклонила приглашение. Тогда преисполненная благодарности помещица от избытка чувств преподнесла Сидоровой козе свою последнюю драгоценность – изумрудный фермуар – и собственноручно застегнула его на козьей шее. Бескорыстная коза хотела было отказаться и от этой чести; впрочем, сообразив, что дорогостоящее ювелирное изделие может пригодиться членам зимовья зверей для преодоления бытовых тягот и житейских невзгод, после некоторых колебаний всё-таки приняла дар со словами:

«Зачем же козе
Убор изумрудный?
Она по стезе
Бредёт многотрудной.
Но ради друзей
Приму я ваш дар;
В зимовье зверей
Снесу фермуар.
И если зимой
Постигнет нас глад,
Убор дорогой
Отдам я в заклад.

И если зимою постигнет нас голод,
Менять вещь на пищу отправлюсь я в город».

«Козетта, дитя моё! (Вы позволите мне так вас называть?) – со слезой во взоре, проникновенно молвила госпожа Недотыкомская.  – Вы всегда можете рассчитывать на мою помощь в случае затруднительных обстоятельств. Помните, что здесь вы неизменно найдёте радушный приём, гостеприимный кров, тепло и пищу!» Коза учтиво поклонилась, подогнув переднюю ножку, подобно цирковой лошади; простилась с обеими дамами, поцеловалась с Церлиной и отправилась восвояси. Волк ждал её в конце липовой аллеи на краю парка. «А я уж думал, что ты останешься при барыне»,  – сказал он. «Гляди-ка, волчок, что мне подарили! – похвасталась коза. – Ежели зимою придётся нам туго, я схожу в город и продам либо заложу эту вещицу, а на вырученные средства мы сможем купить еды. Не пропадём, серый!»

При виде фамильной драгоценности Недотыкомских у волка загорелись глаза. «Слу-ушай,  – восхищённо присвистнул он,  – а давай лучше на эти деньги модернизируем нашу подлодку, усовершенствуем её конструкцию путём добавления к ней плоскостей и отправимся в кругосветное путешествие!» «Точно! – подхватила коза. – Между прочим, у меня есть давняя мечта – побывать в Греции, на родине козы Амалфеи, вскормившей Зевса; в дивном краю, «где мирт и лавр растёт, цветёт лимон и апельсин златой  –  (чего-то там) – сияет кожурой», как выразился один поэт (или даже два)». «Поэты – они народ такой, выразиться умеют! – уважительно сказал волк. – Ишь ты: лавр цветёт, мирт кожурой сияет – ну надо же, красотища какая! Хоть одним бы глазком взглянуть и я б не отказался!»

Увлечённо беседуя, они и не заметили, как дошли до поворота железной дороги. Медведя разморило под ласковым осенним солнышком, и он дремал на дрезине, но вмиг проснулся от голосов друзей. Все вместе поехали они домой, по дороге посвящая и медведя в свои планы. Медведь пожелал не отставать от козы и также принять участие в экспедиции. «Вы думаете, у меня нет мечты? У меня тоже есть мечта! Я хочу повидаться с дальней роднёй – белыми медведями – и полюбоваться северным сиянием! Завезём-ка мы козу в Грецию, пущай там зимует среди миртов и лавров; сами отправимся в Арктику, а на обратном пути её подберём, коли пожелает вернуться». «Я тоже хочу в Арктику! Я тоже хочу северное сияние!»  – заканючила коза. «Будут вам и мирты, будет и лимон. И северное сияние в придачу,  – постановил волк. – Но сначала необходимо реконструировать подводную лодку. Без неё мы далеко не уедем. И здесь, боюсь, нам всё-таки не обойтись без посторонней помощи. А из более-менее подходящих кандидатур я знаю, да и то заочно, только Сидора». Коза было заартачилась, ни в какую не желая знакомить своих новых друзей со своим бывшим хозяином, однако волк и медведь поклялись, что не отдадут её Сидору на заклание ни при каких обстоятельствах и в случае опасности встанут горой на защиту своей соратницы и отобьют её. Скрепя сердце, коза согласилась.

Часть пути до Сидоровой деревни тоже можно было преодолеть по железной дороге. Подводную лодку не без труда погрузили на дрезину и повезли. От леса до железнодорожной линии и от линии до деревни субмарину пришлось тащить волоком, что было нелегко, особенно в отсутствие лошади. Но медведь, окрепший на вольном воздухе и нагулявший жиру к зиме, превосходно справился с непростой задачей.

Сидор откровенно бедствовал. Раз в неделю жена приносила ему скромный продуктовый паёк, да сердобольные соседи изредка подкармливали. Дни и ночи он проводил за чертежами. Когда во дворе осторожно появилась коза, Сидор мигом узнал свою питомицу и обрадовался ей, как родной. «Козулечка-красотулечка! Родненькая моя! – вскричал он, бросаясь ей навстречу, – Вернулась-таки! Не забыла своего хозяина! Ты уж прости меня, я тебя обижать не буду. Ведь у меня только ты да Васька-кот и остались…» И он прослезился.

Сидоровой козе стало жаль своего несуразного владельца-изобретателя. «Ладно, чего уж там старое вспоминать,  – сказала она примирительно. – Мы вот привезли тебе на реконструкцию и модернизацию одну шикарную штуку. Отпирай ворота, а то она в калитку не пролезет. Только не пугайся, там волк с медведем, они свои ребята». Увидав настоящую подводную лодку, Сидор аж затрясся от восторга и нетерпения, однако быстро спохватился и закручинился. «Для модернизации сего глубоководного аппарата надлежит закупить много дорогостоящих деталей, материалов и инструментов, я же не располагаю для этого достаточными средствами»,  – потупясь и переминаясь с ноги на ногу, печально признался он. «А это ты видел?»  – подняв копыто, торжествующе указала коза на свою шею, обхваченную сверкающим украшением. «Ё-ё моё-ё!»  – выдохнул ошеломлённый Сидор, сроду не видавший вблизи подобных произведений ювелирного искусства.

Утром следующего дня Сидор и его коза пошли к железной дороге, достали из кустов дрезину, спрятанную волком, и поехали в город, где заложили в ломбард фермуар, после чего отправились закупать всё необходимое. (В продолжение их поездки волк с медведем оставались на Сидоровом дворе, охраняя подводную лодку). И закипела работа! Сидор с волком (при участии кота, в коем обнаружился незаурядный талант чертёжника),  сделали расчёты и чертежи и приступили к воплощению смелой мечты. Сидор увлечённо напевал услышанный в городе из репродуктора «Авиационный марш». Слова он частью не расслышал, а частью забыл, поэтому марш в его исполнении звучал примерно так:

«Мы рождены, чтоб с помощью науки
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крюки,
А в них вложил решительный топор!

Всё выше, и выше, и выше
Стремим мы полёт наших птиц,
И мне всякий раз снизу слышен
Восторженный лепет девиц!»

Рифма птиц с девицами переключала его мозги на другое произведение, также услышанное некогда по радио, и Сидор принимался горланить: «Я желал бы быть пенёчком!» (Слова он вечно перевирал, ибо для того, чтобы правильно запоминать всякие стишки, голова его была слишком занята иными материями).

Наконец воздушно-подводный корабль со складными крыльями был готов и успешно прошёл наземные и лётные испытания. Однако к тому времени успела наступить зима, все водоёмы замёрзли, а посему путешествие отложили до весны. Тем более, что один из его будущих участников – медведь – по обычаю залёг в спячку (спальное логово для него оборудовали в полуразрушенном пустом амбаре).

Сидор и волк, не теряя времени даром, поехали в город запатентовать «аэросубмарину», как назвали они своё детище. Сидор настаивал, чтобы в патент вписали соавторами и волка с котом, или, по крайней мере, одного волка – ведь без его идеи ничего бы не было! К сожалению, Главный патентовед отклонил сию весьма справедливую просьбу, сославшись на то, что выдавать патенты на имя животных – как диких, так и домашних, – не полагается из этических соображений. «Дабы менее способные и удачливые авторы изобретений, коим в патентах отказано, не чувствовали себя глупее, скажем, кота, коровы или барана, буде последние, в отличие от первых, патенты получат»,  – пояснил начальник Патентного бюро. «Почему права и интересы высокоодарённых животных должны ущемляться, подчиняясь интересам тупых людей, не заслуживающих патента?!»  – возмущался Сидор. «Потому что человек, даже самый тупой, это царь природы, и завсегда во всём превозвышенней любого животного!»  – отрезал, назидательно воздев перст, Главный патентовед. Сидор только плюнул, выходя из Бюро и пряча свеженький патент за пазуху. «Да зачем мне бумажка с печатью,  – успокаивал его волк. – Это ваши человечьи выдумки. А я осуществил мечту  –  тем и счастлив!»

Отметим, забегая вперёд, что разработкой аэросубмарины заинтересовалось военное министерство, и уже после отбытия звериной экспедиции Сидор получил изрядную сумму на постройку ещё одного экземпляра, который впоследствии с грандиозным успехом демонстрировался на Нижегородской ярмарке и на Всемирной выставке в Париже, в обоих случаях завоевав Гран-при. Отныне Сидор не знал нужды и был определён на службу по оборонному ведомству. Жена помирилась с ним, и даже тёща подобрела. Кроме того, разбогатев, он выкупил из ломбарда изумрудный фермуар и отослал его (с дозволения козы) Олимпиаде Львовне Недотыкомской с изъявлениями благодарности: мол, её фамильная реликвия помогла сразу нескольким существам достигнуть их заветных желаний.

Вернёмся же к финалу рассказа об осуществлении оных. Пришла долгожданная весна; медведь пробудился в амбаре; все приготовления к кругосветному путешествию были завершены. Коза спохватилась: «Надо предупредить Церлину, а то вдруг она собирается возвратиться к нам в лес? Нас там нет, а её могут съесть оголодавшие за зиму хищники. И потом, она обидится, если мы не пригласим её в путешествие на нашем корабле!» Василий Сидорович, кот, в данный момент свободный от чертёжных работ, взялся быстренько сгонять на дрезине в Недотыквино, пока участники экспедиции проводят заключительные испытания корабля. Вскоре он привёз полный искренней любви и нежности ответ Церлины, что она-де безмерно рада за своих дорогих товарищей, желает им счастливого пути, благодарит за весточку и охотно бы к ним примкнула, но не в силах бросить свою добрую хозяйку Олимпиаду Львовну, для которой является ныне опорой и компаньонкой. Письмо под диктовку кобылы писала собственноручно госпожа Недотыкомская, присовокупив в конце, в самых трогательных выражениях, просьбу сделать прощальный круг над усадьбой, дабы все её обитатели могли полюбоваться чудом техники. «И добро пожаловать к нам в гости по возвращении!»  – так заканчивалось послание, начертанное изящнейшим почерком на листе дивной, душистой, хрустящей бумаги с гербом в виде трёх тыкв.

За околицей Сидоровой деревни они взлетели. Все поселяне вышли их провожать. Сидор с котом вынуждены были остаться для дальнейшей напряжённой работы и не могли сдержать слёз, размахивая руками и лапами вслед удаляющемуся аэроплану (которому надлежало, по достижении моря, стать надводным кораблём и подводной лодкой одновременно). В считаные минуты покрыв незначительное для такого аппарата расстояние, аэросубмарина зависла над усадьбой Недотыквино. Вся челядь, от мала до велика, высыпала на луг перед барским домом, а на высоком крыльце с колоннами стояли кузины Липочка и Лизанька с кобылой Церлиной и махали кто чем мог: дамы – платками и чепчиками, Церлина – хвостом и гривой.

И замер внизу цыганский табор, когда летели они над полями; и на городской площади собрались все – рачительный купец Хрячкин и грозный швейцар «Посполота»; бдительный аптекарь Чёкин; Зинка Инфернальница, остепенившаяся после чудесного избавления, как она полагала, от нечистой силы и ставшая вести добродетельную жизнь, заодно управляя мастерской в отсутствие владелицы, укатившей в Париж то ли за новыми фасонами шляп, то ли по личным мотивам; вместе с Зизи и прочие работницы «Безумств Мари» глазели на пролетавшую над ними диковину. Как заворожённые, следили за полётом, задрав головы, гимназистки; и квартальный надзиратель Фома Никодимыч со своими верными помощником и письмоводителем; и штабс-ротмистр Недотыкомский Третий с артисткой оперы г-жой Бекасниковой; и даже его соловый жеребец Астианакт. А подводно-надводно-воздушный корабль пролагал в небесах свой путь к бирюзовому морю, где плещутся наяды,  и вскорости скрылся за горизонтом. Вдохновенную песнь пели волк, коза и медведь:

«Корабль воплощённой мечты,
На крыльях лети золотых
Над бездной дневной суеты
В чертоги светил неземных.

Под лунною лаской моря
Кораллы и перлы таят,
Серебряной рябью горя,
Качают беспечных наяд.

Простор океанских глубин,
И край олеандровых рощ,
И льдистых сверканье вершин
Являла нам разума мощь.

А ныне мы всё это зрим
Уже не во сне – наяву:
Несёт нас корабль-пилигрим,
Скользя сквозь морскую траву,

В полярном сиянье плывя,
Купаясь в туманностях звёзд –
Мы странствуем, грёзы любя,
Как любит весну певчий дрозд!»

Здесь заканчивается правдивая история о том, как сбываются прекрасные мечты.


Весна 2023.



Ю. А. Васнецов. Иллюстрация к сказке "Колобок".



*****


Подписывайтесь на канал "Союз пера и левкаса". Ссылка внизу титульной страницы.