Хрестоматийное после алко-пати утро: раскалывается голова. Попытался встать, но бросил. От резких движений ураганы боли обрушиваются на мозг, попавший в похмелье. Головокружительные валы играют суденышком сознания; распростершись на постели, я стараюсь не шевельнуть и пальцем.
Ничего не хочется. Разве только живучей таблеткой раствориться в воздухе, став бесчувственным духом. А ведь нужно (где-то у меня был растворимый аспирин) доводить до ума скучную, немилую статью. Отчет о выставке новейших электрозасосов, мозговыжимателей и прочих пылесосов кошелька, хоть тресни, но вышли к завтрашнему утру. Полуживая статья прячется в ноуте, что живет на столе среди книг, незаметно поднимающихся выше и выше. Хорошо бы еще и кофе с лимоном!
Вчерашняя пьянка в полуподпольном, полуподвальном клубе «Чертова Жизнь», коктейльная вечеринка с названием «выстрелы в голову» (Headshots), накрыла меня, протащила по дну ночи и выбросила помятым на скалы утренних часов. Я пошел за компанию, знакомые ребята, ушлые, как все репортеры, узнали, что девушкам вход бесплатный. Значит, будет «куча вариантов». Варианты, в итоге, сосредотачивались всё больше на коктейлях и смешливой болтовне между собой, ну мы и напились. Коктейли были вкусные и в неимоверном количестве, бармены разбавляли их по-божески. Что ж, почему бы не продолжить в других местах? Результат оказался не только плачевен, но и довольно мучителен. Дорогая редакция подождёт. Ведь ждал же я столько лет, всю жизнь, тупо и бессмысленно ждал, чтобы создать что-то стоящее...
Лежу, как гусеница, в коконе комнаты. Нет, не буду пока выбираться. За окном весна распускается, – липкий липовый лист. Небо сгущается молочно-кофейными тучами. По крышам, стуча когтями, пробегает бродячий майский дождь. Столица облегченно, блаженно вздыхает, вылизанная его шершавым языком. Тучи опускаются за горизонт, облака тают, как пенка, и небо снова бездумно и глубоко.
Еще совсем недавно зима, поджав бескровные губы, держала город в ледовых рукавицах. Хрустальные кубы холодного воздуха неслышно перекатывались по ослепленным мертвенным софитом солнца улицам, улыбавшимся заиндевелой улыбкой. Звенел в ушах крепкий, как граненый стакан, мороз. Снег светло сиял в наряде декабря, хрустел под каблуками февральским искристым утром.
В те леденцовые дни я встречался с веселой снегуркой, почти каждый вечер таявшей в моих объятиях, смеявшейся нежным смехом, убегавшей мутным от метели утром по неведомым делам. Она не была влюблена, зато я к ней как-то болезненно привязался, – так примерзает ко льду рука.
Как всегда и бывает, мелочи, - ее серые глаза, даже в моменты страсти затененные легкой дымкой, манера смущенно, но все же порочно обнажаться, привычка быстрым движением ладони поправлять светлые волосы, - запали мне в душу. Вместе мы проходили выходные: гуляли по стонущим от сугробов улицам, забредая погреться то в насиженные гнезда кафе, то на выставки, где таращились на зрителя шедевры каких-нибудь концептуалистов, шли на концерт в собор, или в джаз-клуб, в районном маркете выбирали на вечер красное или белое, завершая день на отлично, - сложением тел. В будни могли встретиться вечером и пойти, смеха ради, в один из культовых Аймаксов, на ту или иную кино-новинку, превознесенную до небес. Мы даже проморгали наступление весны, за всем этим весельем. И вдруг всё рухнуло. Кто бы знал, почему. Парочка тягостных телефонных разговоров, одна жалкая, краткая встреча, и девчушка моя растаяла, растворилась в потоке жизни.
Астеничный март кашлял, чихал, страдал от истерик, но его швырнули в предпоследний сугроб, и дело с концом. Падшим ангелом рухнул на землю апрель. Резко запахло мокрой землей, и наконец обнажились асфальтовые чулки тротуаров. Взъерошенные люди, разбрызгивая лужи, суетясь, побежали по делам, вся полураздетая юность защебетала что-то любовное. Дома стали выглядеть как новые, деревья, зимой сутулившиеся под тяжестью снежных пальто, расправили кроны, подняли ветки и зазеленели. И вот – май (держи, не потеряй!).
Вздымаются занавески, надуваемые губами ветра, взлетает их ажурная белизна; медленно умирает утро, отрешенно и нежно. Звенит в голове недосып. Бархатный, но крепкий черный кофе. Какая чашка? – третья. Попытка вытащить себя из похмельного болота, на манер одного барона. Заплетающиеся мысли, блуждающий взгляд, язык во рту ворочается слепым Полифемом. Хорош, нечего сказать, как же будешь заканчивать статью? Включив ноут, пробежал ее глазами, стыдливо поморщившись, брезгливо отмахнулся (работе – время, в лес она не убежит).
Без традиционного русского лекарства все ж не обойтись. В холодильнике, знаю точно, ждут меня (бока в прохладных каплях) несколько банок импортного пива. С характерным чмоком вскрываю одну, и лью в себя золотое солодовое топливо. Тут же мягкие, вельветовые волны прокатываются по мозгу, смягчая нервные окончания. Вернувшись в комнату, опадаю в кресло. Раз пошел такой отдых – вруби телевизор, выведи его из комы. Ну, что там? Фильм. Засмотренный до сального блеска сюжет легко скользит по сознанию, сдобренный пивом. Стрельба, борьба, потери и откровения, раны, находки, сокровища и махинации... ну конечно же, ничего нового ни под луной, ни под солнцем. Вдруг зарыдал телефон.
Глупенькое сердце затрепетало, как крылышки у капустницы. Это она, неужели, невозможно, это она, она! Наконец-то! Здоровается задорно и вместе с тем нежно, милым голоском: я скучала, правда, очень скучала; всё время думала о тебе. Старалась тебя забыть – изо всех сил! Но не смогла! Я тоже, отвечаю, не смог тебя забыть... Договариваемся встретиться и погулять, зайти, может быть, в одно из тех любимых кафе.
Так всё и было, клянусь. Только - в другой реальности, в одном из параллельных нам миров. А в этом я швырнул ни в чем не повинный телефон на стол. Звонил приятель, банальный приятель, никто более; но, господи, сколько боли! Я откинулся в кресле и замер манекеном, под скрежет и взрывы телевизионной погони. Узоры обоев извиваются и дрожат. Сердце бьется вновь, всё в любви.
Бесконечная фраза тротуара делится переулками и перекрестками на слова, дробится шагами на четкие слоги. Я все же попался на майский обман. Черт с ним, с похмельем! Выйдя из дома, встретил обворожительную весну, раскрывшую мне объятья. Чисто вымытые лица витрин, город, словно протертый тряпочкой, но уже покрывающийся тонкими слоями новой пыли, важность подъездов, за крепко сжатыми дверьми скрывающих щербатые лестницы, лица фасадов, купеческие, дворянские, комиссарские (конструктивизм!), размалеванные яркими бутиками, вздрогнувшие сережки на молоденькой березке в соседском сквере, - всё это ежесекундно дарит весна, как бесценный подарок. Недоразвитая статья, убогий гомункул, с тихим всхлипом исчезла в корзине. И вообще весь этот рекламофильный, ложно-позитивный, искусственно-научный журнал проживет как-нибудь без меня и моей души. Деревья махнули на него клейкой, остро пахнущей листвой.
Я иду к метро, и зреет во мне сложный и чудный плод. Город раскрывается, как раковина, из которой на берег нашего дня выходит воплотившейся богиней весна. Неожиданно, но ум мне прополоскал слегка прохладный, сладковатый ветер. Любопытные зрачки позже всех раскрывающихся почек удивленно всматриваются в жизнь. Воздух – нектар. Атмосфера кажется более пьянящей, чем допустимо для приличной столицы, и весь город пританцовывает, пытаясь справиться с внезапной свободой. Движения выходят резче и стремительней, я как на шарнирах, взмахиваю руками, вспарывая собою воздух.
Влетаю в классический бульвар, и невольно замедляюсь. Строгие стволы лип московского ордера, витые псевдо-античные ограды, там и здесь расположены скамейки, на которых отдыхают от забав нимфы и фавны текущего безвременья; всё это настраивает на философский лад.
Минут десять раздумчивым шагом, и вы попадаете в бульварное русло. На другой стороне, через улицу, на прежнем, но не своем, месте стоит Памятник, окруженный лавочками. Здесь и правда всегда много народу: митинг-пойнт. Главная улица распахивает объятия, но вместе с новой порцией пассажиров я попадаю в метро, в поисках той части столицы, где небо глубже пропитано весной.
Иногда лишь нужно вскрыть консервным ножом случая нечто, томившееся внутри, и оно вырвется с неудержимой силой наружу. А спусковой крючок может быть произвольным. Всякий журналист мечтает написать книгу, – гласит несмываемый штамп. Я тоже журналист, какая разница, неважно... Но что это, – вдавленное глубоко внутрь, запихнутое на душное дно души, стыдливо прятавшееся в подвалах подсознания, – стучится, требуя отворить? Странная, сладостная волна окатывает меня, как бесценная дрожь. Предвкушение неповторимого, предчувствие неописуемого, возрастание невообразимого. Внутреннее, коренное, истинное, нагое, - поднимается, затопляя шлюзы и дамбы головы, и с этим приливом я всплываю по эскалатору. Зомбифицированные пассажиры хлынули в мрачноватую ротонду выхода.
Вздрогнув и поведя плечами: вот и божий свет. Теперь пешком минут десять до входа. Эйфория весеннего проспекта: взрываются колкие, искристые мгновенья. Взбесившиеся солнечные лучи отскакивают от окон, блестящих боков машин, гудящих от счастья, прокалывают глаза. Невыносимая синева неба. Вдали показалась глупая морда трамвая, засмеявшегося радостным идиотским звоном. (Идем, идем сквозь большие, широкие, монументальные ворота, и затем сразу направо, вглубь немноголюдных территорий). Что же это происходит? Всякий повседневный образ здания, завороженные собой рекламы, любая витринная улыбка... Шепот чистой листвы, гравийная даль дорожки, захлебнувшийся весной небосвод... Весь невыразимый мир вскипает, лопается вдруг во мне, жаждая воплощения, крича о слове. Господи, дай мне умереть в Твоем тексте! Позволь выразить хоть малую долю того, что упорно молит о жизни! Теперь – никакой саморефлексии, одно драгоценное золотое безумие! Никакой шелухи и плевел, лишь спелые зерна слов, и невероятные джунгли мыслей! И роскошный сад воображения, и чайные розы образов!
Обнаруживаю себя в третьесортной части парка, на заблудившейся тропинке, среди широкоплечих деревьев. Пролетает бабочка из первых, улыбаясь лимонными крыльями. Тропинка хитро укладывается под ноги, и я следую по ней неизвестным путем, куда-то в глушь. Здесь шум города почти не слышен. В ясном сознании парка дрожит, звенит одна напряженная строка... Дугообразно раскинувшись над свежей листвой, еще клейко пахнущей, липнущей к пальцам и воздуху, она пульсирует, поражая невыраженной силой. Гласные голосят об огласке, согласные твердят о речи, и дух жарко дышит сквозь каждую округлую букву. Очень кстати забытая всеми древняя скамейка подставляет спину, истосковавшуюся по людям. Порывшись в рюкзаке, выуживаю потертый блокнотик, любимую ручку. И списываю строчку с неба, самого чистого черновика.
2003-2023гг