Продолжаю подборку о Нобелевских лауреатах. Возможно, кому-то из любителей поэзии будет интересно.
Чеслав Милош (1911- 2004) – 22-ой Нобелевский лауреат-поэт в моей подборке, прозаик, эссеист, переводчик. Один из величайших польских поэтов. Кроме Нобелевской премии (1980), у него есть множество других престижных наград. Его произведения переведены почти на два десятка языков. Он почетный доктор многих университетов США и Польши, почетный гражданин Литвы и Кракова.
Родился 30 июня 1911 года в имении Шетени, на берегу реки Невяжи, Ковенской губернии, Российской империи, в дворянской семье. В детстве несколько лет (с 1914 по 1918) провел в Сибири, поскольку там работал его отец. Окончил польскую гимназию имени Сигизмунда Августа в Вильне (1921—1929), а затем юридический факультет Университета Стефана Батория: учился сначала на гуманитарном отделении, потом на отделении права и социальных наук. В печати Милош дебютировал стихотворениями «Композиция» и «Путешествие» в студенческом журнале «Alma Mater Vilnensis» в 1930 году. Он - один из основателей поэтической группы «Жагары», которое дало начало направлению катастрофизма в польской литературе. Характерной особенностью поэзии катастрофистов было мрачное предчувствие грядущих изменений в Европе и во всем мире. В 1933 году выходит первый поэтический сборник Милоша «Поэма о замороженном времени» (иногда её ещё называют «Поэмой о застывшем времени»). В 1934 году Союз польских писателей в Вильне наградил его премией имени филоматов за поэтический дебют.
Несколько раз встречался он в Париже со своим дальним родственником Оскаром Милошем, французским поэтом, который произвёл на него неизгладимое впечатление. С 1935 года работал на радио в Вильне, через год был уволен за левые воззрения. В 1936 году выходит второй сборник поэта – «Три зимы». В нём впервые появляются свободные стихи, которые позже станут основной формой выражения в творчестве Чеслава Милоша.
Выдержанный в поэтике катастрофизма, сборник вызвал широкий резонанс – о нем писали важнейшие критики того времени: Стефан Наперский, Людвик Фриде, Константин Трочиньский, Игнаций Фик.
Казимеж Выка писал о Милоше:
«Он на голову выше своих ровесников и поэтических соперников. Перед ним стоит задача не только в масштабах его поколения… Это задача в масштабах поэзии, которая не уходит, когда уходит ее время».
В 1937 году после поездки в Италию поэт переехал в Варшаву, где начал работать на радио.
В сентябре 1939 года с группой работников радио отправился на фронт. Во время вступления Красной армии на польскую территорию находился во Львове, бежал в Румынию, затем в Вильно, а после ввода войск Красной армии на территорию Литвы тайно перебрался в Варшаву, где жила его будущая жена Янина. На первый взгляд, как сказали бы мы сейчас, у него не было чёткой линии поведения, хотя во время немецкой оккупации, работая сторожем в университетской библиотеке, активно участвовал в подпольной культурной жизни. Его книга «Стихи» под псевдонимом «Jan Syru;» в 1940 году была опубликована подпольным издательством польского сопротивления.
В годы Второй мировой войны Милош и его брат Анджей (1917-2002) жили в Вильнюсе и Варшаве. Они активно участвовали в спасении польских евреев. Для одной из семейных пар, бежавших от фашистов, Чеслав Милош нашел убежище в столице. Кроме того он, написав ставшее широко известным стихотворение «Campo di Fiori», одним из первых среди деятелей польской культуры отреагировал на восстание в Варшавском гетто в 1943 году. Однако в подготовке вооруженного Варшавского восстания 1944 года Милош не участвовал, отнёсся к нему и его руководителям критически. Во время подавления восстания гитлеровцами Милош был арестован. После освобождения вместе с женой Яниной поселился в деревне недалеко от Кракова. Там они жили до конца Второй мировой войны. Стал одним из редакторов ежемесячного литературного журнала.
В 1945 году он издал сборник стихотворений, написанных до войны и во время оккупации. «Спасение» стало одним из важнейших сборников польской поэзии XX века.
После войны поступил на дипломатическую службу. В 1945—1951 годах служил в министерстве иностранных дел Польской Народной Республики в качестве атташе по культуре в Нью-Йорке и Париже. В 1947 году в Вашингтоне родился его сын Энтони (Антон).
В 1948 году в журнале «Творчество» Милош опубликовал свой «Моральный трактат».
В конце 1950 года вернулся в Польшу. Очень негативно воспринимал изменения, происходившие после войны в стране, где укреплялся сталинизм. Второй сын Ян Петер родился в США в 1951 году. Когда Чеслав Милош находился в официальной командировке в Париже, он не смог получить визу в охваченные маккартизмом США. Отказался возвращаться в Польшу и получил во Франции политическое убежище . В серии «Biblioteka “Kultury”» вышли его новые книги: в 1953 году знаменитый сборник эссе «Порабощенный разум», поэтический сборник «При свете дня» и роман «Захват власти», в 1955 году роман «Долина Иссы», в 1957 году - «Поэтический трактат». В период оттепели в 1957 году стихи Милоша выходили и в польской прессе, встречая одобрение критиков. Но после этого на протяжении многих лет его произведения были доступны только в самиздате. В Париже жил до 1960 года, сотрудничая с журналом Ежи Гедройца «Культура». В этом же году по приглашению двух американских университетов выехал в США и стал профессором славистики в Калифорнийском университете в Беркли.
Работа в вузе позволила ему популяризировать польскую литературу в США. Помимо своих очередных книг («Король Попель и другие стихи», «Человек среди скорпионов», «Зачарованный Гутя»), в 1965 году он опубликовал на английском языке антологию послевоенной поэзии Польши в собственном переводе под заголовком «Postwar Polish Poetry». Роль Милоша как переводчика и популяризатора польской поэзии – в том числе стихотворений Збигнева Херберта – трудно переоценить.
Среди важнейших переводов Милоша «Бесплодная земля» Т.С.Элиотта, письма Симоны Вейль и фрагменты Библии («Книга псалмов», «Книга Иова», «Песнь песней», «Мегиллот», «Евангелие от Марка», «Апокалипсис»).
В 1973 году вышел в свет сборник стихотворений Милоша в английском переводе, благодаря которому американский читатель смог узнать Милоша не только как эссеиста и переводчика, но и как поэта. Через год был издан новый стихотворный сборник «Где солнце восходит и куда исчезает». В 1977 году вышли «Земля Ульро» и «Мой век» - книга разговоров Милоша с Александром Ватом.
В 1974 году Милош получил премию польского Пен-клуба за выдающиеся достижения в области перевода.
Всего за годы творчества Милош издал 24 поэтических сборника на польском языке, а также несколько романов и множество эссе. В 1980 году был награжден Нобелевской премией «за то, что с бесстрашным ясновидением показал незащищенность человека в мире, раздираемом конфликтами». Всемирная известность сделала возможным издание его книг и в Польше.
В одном из авторских предисловий сам нобелевский лауреат Чеслав Милош пишет: "Я рассказываю о себе, но это не исповедь. Я стремлюсь отстраниться от своей персоны и пользуюсь ей как собирательным образом поколения. Эта книга - приключения моих мыслей вместе с соблазнами марксизма".
Обширное поэтическое наследие Милоша, создававшееся на протяжении семидесяти лет, не позволяет охарактеризовать его в нескольких предложениях. Это поэзия чувств и интеллекта, бытовых деталей и исторического синтеза, поэзия метафизическая и вместе с тем тесно связанная с биографией автора. Сферу интересов Милоша наглядно иллюстрируют названия трех его важных поэм: «Моральный трактат», «Поэтический трактат» и «Теологический трактат». Стилистическая разнородность происходит от стремления к «форме более емкой», а также от упрямой «погони за действительностью». Знаток его творчества Ян Блонский так характеризовал поэта в 1980 году:
«Нобелевская премия – это признание не только таланта Милоша. Это награда за его стойкость и верность внутреннему голосу, который провел его сквозь ловушки истории и круговорот биографических событий. Его язык прозрачен и светел, но поэзия – темная, запутанная во всем своем богатстве. Если сравнивать эту поэзию с музыкальным инструментом, то только с органом. Орган имитирует все звуки, но он остается органом. Он создает музыкальное единство – так же, как стихи Милоша складываются в поэтическую вселенную, в которой загадочным образом сосуществуют ирония и гармония, романтические мотивы и интеллектуальная строгость, умение использовать десятки диалектов и безошибочно узнаваемый строй предложения, подкупающая чистота стиля, лишенного всего ненужного, несколькими штрихами рисующего целые миры».
В 1981 году поэт приехал на родину и получил звание доктора honoris causa Люблинского католического университета. В 1981/82 учебном году в Гарварде он читал курс лекций по современной поэзии.
Награждён двумя Национальными медалями США в области искусств (1983 и 1989 годы). Израильским национальным мемориальным центром Яд ва-Шем Чеслав Милош был причислен к праведникам мира за помощь евреям во время Холокоста.
В 1989 году Милош снова приехал в Польшу. С тех пор он посещал родину всё чаще, пока Краков не стал его домом наряду с Беркли. Поэт сотрудничал с различными изданиями.
В 1993 году окончательно вернулся в Польшу. Был награждён рядом литературных премий, в 1994 году получил орден Белого орла.
В независимой Литве стал почётным членом Союза писателей.
13 февраля 1995 года получил литовский орден Великого князя Литовского Гядиминаса (степень «Гранд-офицер»). До конца жизни он много писал.
С 2000 года выходит «Собрание сочинений» Милоша. В последние годы жизни издал новые стихотворные сборники: «Это» (2000), «Второе пространство» (2002), «Орфей и Эвридика» (2002).
12 февраля 2003 года награждён памятным знаком за личный вклад в развитие трансатлантических отношений Литвы.
Несмотря на неожиданные повороты в судьбе Чеслава Милоша, его имя и творчество останутся в мировой литературе.
Умер он 14 августа 2004 года и был похоронен 27 августа в церкви святого Станислава в Кракове.
Поэту было 93 года.
***
Статья подготовлена Аникиной Галиной из разных источников Интернета.
Фото взято там же.
Есть немало переводов стихов Чеслава Милоша.
Я остановилась на переводах из «Нового мира» (№ 12, 2013). Вступительная статья к переводам оттуда же. Позже добавлю ещё переводы разных поэтов.
Переводы с польского Натальи Горбаневской, Виктора Куллэ и Александра Тимофеевского
ЧЕСЛАВ МИЛОШ (1911 — 2004)
Этой публикации предшествовал
Международный конкурс на лучшие переводы Чеслава Милоша (2011), в котором приняли участие 120 переводчиков из 12 стран мира. Председатель жюри конкурса Наталья Горбаневская составила сборник переводов победителей и некоторых участников состязания, который должен быть издан в конце текущего года.
За возможность настоящей публикации благодарим сына поэта Тони Милоша и председателя фонда «За вашу и нашу свободу» профессора Николая Иванова. Особая благодарность — Наталье Горбаневской, которая предоставила для нашей рубрики только что переведенные ею стихи из посмертной книги Чеслава Милоша.
Вослед напечатанным в текущем году переводам стихотворений… «Стихи разных лет» Чеслава Милоша продолжают представление нашим журналом новых переводов стихотворений нобелевских лауреатов, выполненных современными русскими поэтами.
Из книги «Последние стихотворения» (2006)
Стесняюсь
Стесняюсь сочинять стихи
занятие нескромное
к читателю подлизываться
чтобы похвалил
Лучше б я заговорил
словами не такими
чтоб никто в своем уме
меня слышать не желал
[2003]
***
Не раскрывать запретное. Сохранить секрет.
Раскрытая тайна людям вредит.
Это как в детстве комната с привиденьем
и нельзя открывать дверь.
И что б я нашел в этой комнате?
Одно тогда, другое теперь,
когда я стар и так долго писал про всё,
что глаза увидят.
Но я научился: лучше, приличней всего
замолчать.
18 ноября 2002
***
Неудержимая стихия,
как бы то ни было, не такая,
как полет журавля, походка тигра,
подводный пляс кашалотов.
Во сне я видел города из стекла и металла,
неустанные материалы ума.
Музыка сфер, музыка скрипки и флейт.
То, что продолжается,
когда рождаешься и умираешь.
Над слепыми порывами материи,
над токами в теле
угря, пираньи, акулы, дабы разинули
пасть и пожрали добычу.
В храме полно идолов и бесеняток
с огромным множеством имен и хвостов.
***
Флейта крысолова
Может, всё-таки плохо, что распадается
само понятие долга перед родиной?
Что усердные прислужники и высокооплачиваемые
палачи
не только не будут наказаны, но сидят
по своим виллам и пишут записки,
ссылаясь на приговор истории?
Вдруг обнаружилась небольшая страна, населенная
маленькими людьми, годная быть провинцией,
имперски управляемой издалека.
Так, может, не ошибался Жан-Жак Руссо,
советуя, прежде чем освободить
рабов, вначале просветить их и образовать?
Чтоб не обернулись стаей мордочек,
ищущих жратвы, пока подходит
крысолов со своей флейтой и ведёт их
в какую захочет сторону.
Флейта крысолова играет чудо-музыку,
всё больше времен «Нашей малой стабилизации».
Она обещает глобальное кино и блаженные вечера
с банкой пива перед экраном телевизора.
Минет одно, может, два поколения, и юные
откроют неизвестное отцам чувство стыда.
И будут искать образцы своего бунта
в давно забытом антиимперском мятеже.
***
Материализм, конечно же.
При условии, что он будет в меру диалектическим.
То есть сумеет жонглировать сердцем и головой,
душою и телом, жизнью и смертью.
Что не будет избегать последних вопросов
и признает равенство важных доводов верующих и неверующих.
[28 ноября 2002]
Перевод Натальи Горбаневской
***
Свидание
Замёрзшим полем в предрассветной мгле
Лежал наш путь. Крыло зари вставало.
Вдруг заяц сиганул из-под колёс!
Один из нас махнул ему рукой.
Давно то было. Нет уже в живых
Ни зайца, ни хозяйки той руки.
Любовь моя, куда всё исчезает:
Мгновенный жест, дорога, шелест наста —
Я не скорблю, но просто вопрошаю.
Вильно, 1936
***
Вальс
Уже зеркала начинают круженье,
Огнями расцвёл затуманенный зал.
Глянь: сотня свечей зрит своё отраженье
И бал умножается сотней зеркал.
Всё в розовой дымке дурманящих яблонь,
И трубы подсолнухов раскалены.
Но кажется: образ Распятия явлен
В кружении чёрного и белизны.
Призывные шёпоты, шёлк шелестящий,
Под ним — нагота. Но об этом — молчок.
И перья, и жемчуг в пространстве летящем…
Зажмурясь, я в ритме кружусь как волчок.
Десятый год нового века. Песчинки
В часах счёт столетьям ведут. Невдомёк,
Что грянет час гнева, сойдутся причины,
Горящим кустом станет смерть на порог.
А где-то в глуши уже скоро родится
Поэт, что не им посвятит ремесло.
Путь Млечный ночами на крыши садится
И псами в ольшаниках брешет село.
Его ещё нет, он лишь тянется к жизни,
Но вы с ним, прекрасная, обречены —
Незримым — навечно в том вальсе кружиться
В легендах и в смраде грядущей войны.
Он шепчет тебе из пучины кровавой
Истории: «Глянь же и взора не прячь».
Неясно: печаль на челе или слава,
И что мелодичнее — вальс или плач.
Раздвинь занавески — и в оцепененьи
Вглядись, что в грядущем нам всем суждено.
Там вальс позолотою листьев тускнеет
И зимняя вьюга сандалит в окно.
Сквозь занавес вспоротой ночи узри
Над миром чужим отблеск жёлтой зари,
По льдистому полю бегущие толпы
И ужас беззвучный, распяливший рты.
По полю, достигшему края небес,
Убийства кишат, кровью выкрашен снег.
Лишь трупы недвижимы в каменном сне,
И дымное солнце над ними встаёт.
Река, лишь отчасти прикрытая льдом.
Рабы по брегам маршируют чредой.
Над синею тучей, над чёрной водой,
Над солнцем краснеющим — отблеск бича.
Глянь: там, на том марше, в одной из шеренг —
Сынок твой. Щека под тряпицей кровит.
Он рот обезьяньей ухмылкой кривит.
Как счастлив он в рабстве! Как громко орёт!
Пойми, у страданья есть некий предел,
Когда лишь улыбка способна спасти,
Когда человек забывает почти
За что он сражался, и с кем, и зачем.
Есть в скотском покое мучительный миг,
Когда видишь звёзды и зори с утра.
Другие мертвы — а тебе не пора.
Как медленно ты обречён умирать.
Очнись и забудь! В этом зале так зыбко —
Глаза и улыбки, круженье огней.
Подсвечники в ста зеркалах отразились,
И нет ничего кроме вальса вовне.
Тебя не коснётся ни мука, ни горе.
Пред зеркалом встань с восхищённым лицом.
Заря со двора звёзды выгонит вскоре,
И весело сани звенят бубенцом.
Варшава, 1942
***
Над «Записными книжками» Анны Каминской
Понял, читая, насколько я нищ и насколько богата она —
Любовью и состраданием, плачем и снами, молитвой.
Жила не слишком-то счастливо — зато в согласьи с собой
И близкими. Не предала союз живых и ушедших.
Радовалась цветам и травам, соснам, картофельному полю,
Запахам знакомой с детства земли.
Не стала великим поэтом — и в этом есть справедливость.
Морок искусства не для хорошего человека.
[1990]
***
Рецепт
Никаких признаний.
Жизнь так достала, что, рассказав о ней, я бы обрёл облегченье.
Я бы нашёл понимание у Несчастливцев бессчётных,
У кишащих на улицах пьяных, полубезумцев,
Заражённых проказой памяти, повинных, что существуют.
Что меня сдерживает? Может быть, стыд —
Ведь злоключенья мои совсем не картинны? Или упрямство?
Слишком уж в моде нытьё о загубленном детстве, о травмах и прочем.
Будь я хоть Иов на гноище — лучше смолчать
И принимать неизменный порядок вещей.
Нечто иное сковывает мой язык.
Тот, кто страдал, — не имеет права солгать. Никакого
Притворства, комедиантства, давленья на жалость.
Фальшь в душе узнаётся по фальши фразы.
Я уважаю стиль и не хочу рисковать.
Перевод Виктора Куллэ
***
Вальс (отрывок)
Звук вальса медленно вращает зеркала,
Подсвечник в танце уплывает в зал.
Кружась, за люстрой люстра поплыла,
Сто люстр зеркальных открывают бал.
Пылинки в воздухе, как яблонь лепестки,
Подсолнухи качающихся труб.
Крестов в агонии распятья широки,
Плеч чернота, плеч белизна и рук.
Из-под прикрытых век глядят глаза в глаза,
Шелк, тронув наготу, ах — шелестит…
Мир перьев, жемчуга, многоголосый зал, —
Призыв — ответ, и оборот, и ритм.
***
Песенка для одной струны
Я вдохновенья дар не уберег,
Что тут сказать, всему приходит срок,
И вдруг я понял, как я одинок.
Я шел куда-то. Дождик проливной
Слезами обливался надо мной.
Ты, дождик, добр, да я, знать, не такой.
Ко мне, должно быть, зрелость постучалась:
Чуть мудрости и маленькая жалость
К тому, что мной по жизни разбросалось.
Вон мой трамвай — задребезжал звонок,
Вон облако — прощальный шлет кивок,
Читаю о себе, что пишет Бог.
Из дней прошедших всеми позабытый
Вернусь на мост туманами повитый.
А облако, как голубок убитый.
Пусть я ребенок, пусть я буду стар,
Хочу спросить у Господа Христа:
Ты что, не хочешь, чтоб я счастлив стал?
Чтоб я писал, помех не замечая,
Иль как ребенка в люльке мир качая,
Молчал, людей улыбкой утешая.
Волна на Висле вдруг заколыхалась,
Была иллюзия, и та со мной рассталась,
Любовь распалась, ненависть сломалась.
Книг не напишет тот, кто страсть утратил.
Кто много думает, не вспомнит о дитяти,
Кто одинок, тому мы все некстати.
Встречает солнце ласточку-леталку,
Язык — скупец, слов скупердяю жалко,
Но он слагает песенку-считалку:
Где шумят тополя,
Спали три короля,
Дятел гвоздь забивает.
Короли разом сели
И три яблока съели,
Кукушечка зазывает.
***
Встреча
Мы ехали перед зарёй промёрзшим полем.
Багряное крыло уже вставало, но ночь еще черна.
Вдруг заяц пробежал через дорогу,
Один из нас взмахнул рукою, заяц!
Давнишний случай, нынче нет в живых
Ни зайца, ни того, кто на него указывал.
Куда, скажи, родная, это делось:
Блеснувшая в ночи рука, сугробов шелест и бег полозьев?
Я не грущу, я просто размышляю.
***
Счастье
Как мягок свет! над розовым затоном
И рощей мачт. Калачиком свернувшись,
Канаты отдыхают. Там, где в море
Ручей сочится, у мостков, запела флейта.
Возле древней арки
Показались людей фигурки,
Одна в косынке красной. И деревья,
И башни, и в рассветной дымке горы.
Перевод Александра Тимофеевского