из сборника «Морские гроздья» (1976)
*
[Эдварду Брейтуэйту]
I
Мой народ начинался, как некогда море,
не с существительных, не с горизонта,
с прибрежной гальки под языком,
с непривычного взгляда на звёзды.
Но теперь мой народ уже здесь,
в грустно-масляном взоре Леванта,
во флагах индийских полей.
Начинал я совсем без памяти,
начинал я совсем без будущего,
я искал лишь момента, когда
горизонт разрежет мозг надвое.
Не нашёл я момента, когда
горизонт разрезал мозг надвое —
ювелиру из Бенареса,
камнерезу из Кантона,
как тонет леска, горизонт
тонет в памяти.
Неужели мы сплавились в зеркале,
бросив души свои позади?
Ювелир из Бенареса,
камнерез из Кантона,
мастер бронзовых дел из Бенина.
Морской орёл горланит со скалы,
мой народ начинается, словно скопа,
с этого крика,
с ужасающей гласной,
с громкого «Я»!
За нами выгибалось небо, как
история сгибается над леской,
и пена отступала,
в руках не оставляя ничего,
лишь палочку, которой мы в песке
писали имена, а море снова
стирало их — нам было всё равно.
II
Когда они назвали здесь заливы
заливами,
они смеялись или тосковали?
В неокультуренных лесах,
в необработанной траве,
куда им было деть изящество,
как не в насмешки?
Где их кастильские дворы?
Как память колоннад Версаля,
тут высажены кормовые пальмы
с коринфской капителью,
обидно-уменьшительные,
а маленький Версаль —
всего лишь план строительства свинарника
и поставщик имён для мелких яблок,
для винограда кислого
изгнания.
Их память стала горькой,
но имена остались;
Валенсия сияет
фонариками апельсинов,
Майяро проросло
в обугленных подсвечниках какао.
Они не могут оставаться
людьми, не признавая права
быть существительным за каждой вещью.
И Африка смирилась
и, повторив, их изменила.
Послушайте, детишки, и скажите:
момбин: свиная слива,
черешня: позаброшенная вишня,
залив, бэй-ля: залив,
зелёным свежим голосом, каким
они когда-то были изначально,
как силой ветра пригибает вниз
естественные наши устремления.
Здесь пальмы величавее Версаля,
не сотворённые людьми,
колонны величавее Кастилии,
свалили их не люди,
а просто червь, не надевавший шлема,
но вечный император,
и, дети, посмотрите же на звёзды
над рощами Валенсии!
Не Орион,
не Бетельгейзе,
скажите мне, на что они похожи?
Скорее отвечайте, арапчонки!
Сэр, светлячки застряли в чёрной патоке.
2023 (перевод)
*
Derek Walcott. Names
[from Sea Grapes, 1976]
[for Edward Brathwaite]
I
My race began as the sea began,
with no nouns, and with no horizon,
with pebbles under my tongue,
with a different fix on the stars.
But now my race is here,
in the sad oil of Levantine eyes,
in the flags of the Indian fields.
I began with no memory,
I began with no future,
but I looked for that moment
when the mind was halved by a horizon.
I have never found that moment
when the mind was halved by a horizon —
for the goldsmith from Benares,
the stonecutter from Canton,
as a fishline sinks, the horizon
sinks in the memory.
Have we melted into a mirror,
leaving our souls behind?
The goldsmith from Benares,
the stonecutter from Canton,
the bronzesmith from Benin.
A sea-eagle screams from the rock,
and my race began like the osprey
with that cry,
that terrible vowel,
that I!
Behind us all the sky folded,
as history folds over a fishline,
and the foam foreclosed
with nothing in our hands
but this stick
to trace our names on the sand
which the sea erased again, to our indifference.
II
And when they named these bays
bays,
was it nostalgia or irony?
In the uncombed forest,
in uncultivated grass
where was there elegance
except in their mockery?
Where were the courts of Castille?
Versailles' colonnades
supplanted by cabbage palms
with Corinthian crests,
belittling diminutives,
then, little Versailles
meant plans for a pigsty,
names for the sour apples
and green grapes
of their exile.
Their memory turned acid
but the names held;
Valencia glows
with the lanterns of oranges,
Mayaro's
charred candelabra of cocoa.
Being men, they could not live
except they first presumed
the right of every thing to be a noun.
The African acquiesced,
repeated, and changed them.
Listen, my children, say:
moubain: the hogplum,
cerise: the wild cherry,
baie-la: the bay,
with the fresh green voices
they were once themselves
in the way the wind bends
our natural inflections.
These palms are greater than Versailles,
for no man made them,
their fallen columns greater than Castille,
no man unmade them
except the worm, who has no helmet,
but was always the emperor,
and children, look at these stars
over Valencia's forest!
Not Orion,
not Betelgeuse,
tell me, what do they look like?
Answer, you damned little Arabs!
Sir, fireflies caught in molasses.
*