Украинские власти уничтожили одиннадцать
миллионов книг на русском языке.
Из новостей
Мертв духом и разумом плох,
Кумир допотопных религий,
Пресыщенный кровью Молох,
Свой гнев обращает на книги.
Их вновь поспешили поднесть
Чудовищу вместо закуски.
Поистине страшная месть
Всему, что писалось по-русски!
Руками прельщенных пайком,
Чей выбор совсем не случаен,
Вершили расправу — тайком,
Во мраке безлюдных окраин.
Так нелюди в Бабьем Яру,
От мира таясь воровато,
Предать приказали костру
Останки убитых когда-то.
Но впору терновый венец
Поэтам хорошим и разным.
Прозаики сочли бы конец
Сюжету вполне сообразным.
И долго пред Анною Керн
Курилась бумага сырая,
Она ж, неопальна, как терн,
Горела в ночи, не сгорая.
Предвидя печальный финал,
Напрасно пытался Печорин
Окончить заветный журнал:
Он сгинул, от копоти черен.
Сумел избежать, говорят,
Ударов чугунного града
В морях гончаровский фрегат,
А тут — запылала «Паллада».
Но бросила искры во тьму
С забытых высот батарея,
И тень колыхнулась в дыму
От знамени князя Андрея.
Жаль, порваны тысячи уз,
Жестока неправая кара,
И нынче гуманный француз
Дитя не спасет из пожара.
Зловонная гарь поплыла
Над музыкой хрипов и стонов.
Базарова сжег, и дотла,
Адольфов огонь, не антонов.
Как висельник, в пухе перин,
Глядит исподлобья по-волчьи,
Взглянул напоследок Щедрин
И выплеснул порцию желчи.
Писателя вещий дневник
Коробился в скорби вселенской.
Алеша безвольно поник,
И гордо воспрял Верховенский.
Ударил по вишням топор,
Раневская скрылась, уехав,
И кровью захаркал костер,
Как сам угасающий Чехов.
Огонь догорел, а потом
Сгустились чернильные тени.
Рассеялся белым дымком
Над черным кострищем Есенин.
Исторгли пронзительный вой
Бесстыдницы, звери и бесы
И вскорости с Лысой горой
Простились для дьявольской мессы.
Металл загремел о металл,
Послышалось лязганье танка:
Он угли в степи разметал,
Как сердце упрямого Данко.
Стучись же, развеянный прах,
В сердца, преклоненные долу!
Как пар с окровавленных плах,
К небесному взвейся престолу!