Ярослав Сейферт (1901 — 1986) – 23-ий Нобелевский лауреат-поэт в моей подборке. Фамилия его читалась и переводилась по-разному. Можно встретить написание Сайферт или даже по-немецки: Зайферт. Но все это фамилия одного и того же поэта. Он единственный литератор Чехословакии, который получил Нобелевскую премию по литературе в 1984 году. Номинировали на Нобелевскую премию в 1936 году и Карела Чапека, но этой премии не удостоили писателя чисто по политическим мотивам. Шведские академики сочли неприкрыто антинацистский роман «Война с саламандрами» оскорбительным для нацистских руководителей Германии, всего через два года разделивших и захвативших Чехословакию.
Ярослав Сейферт родился 23 сентября 1901 года в предместье Праги Жижкове в семье управляющего магазином. Рано начал помогать отцу и разносить товары по городу. Его юность — время активного самообразования и работы над собой. Ярослав даже не окончил гимназию (по некоторым источникам – школу), однако он уже в 20 лет с блеском переводил с французского и русского, редактировал периодические издания, много писал сам. Начал работать журналистом. Сначала он был сотрудником коммунистической газеты «Rudе prаvo».
Первые стихи Я.Сейферт опубликовал в 1919 году, а уже в 1920-ом (по другим источникам - в 1921-ом) вышел его первый сборник «Город в слезах». Он был написан под влиянием настроений после Первой мировой войны, и здесь ощутим мотив бегства: если мир распался и царит беспорядок и хаос, то лучше всего убежать в любовь. И, хотя к власти в 1920 году пришел Масарик, один из наиболее демократичных лидеров Европы, авангардисты «Группы девяти», основанной Ярославом Сейфертом, начали склоняться к революционному пафосу. И Сейферт не только поэт, но и коммунист, один из лидеров чешского авангарда. Его стихотворения наполнены верой в построение нового мира. Поэтический почерк Сейферта уже видится в первой книге: стихи не были просто агитками - он романтизирует борьбу за лучшую жизнь для всех. По словам братьев Стругацких, даётся «счастье для всех даром», и эта формула поэту была очень близка. Цель революции – счастье, и каждый отыщет своё.
В ранних произведениях Я. Сейферта встречаются и прекрасные лирические стихи. Он был первым чешским поэтом, который в своём творчестве использовал приемы наивной живописи Йозефа Лада, глядя на окружающий мир нарочито наивным детским взглядом.
Вообще, в книгах Сейферта того времени: "Сама любовь" («Только любовь»- 1923), "Медовый месяц" (1925), «На радиоволнах» (1926) - почерк поэта становится более разнообразным. Кроме возвышенной лирики, воспевающей романтику любви, экзотику странствий, поэт пишет о реалиях большого города. Им он в прошлых сборниках противопоставлял деревенскую природу. Появляются экспериментальные стихи, в которых разрушаются логические связи, господствует усложнённая метафора, тексты строятся на основе каламбура. Новизну жанра подчёркивали даже различные шрифты, использованные в книге. В поэзии Сейферта нарушен дух серьёзности и патетики, который царил до того времени в чешской поэзии. Ведь поэзия – дело веселое и нескучное. Но вкус к экспериментам и легкость восприятия жизни у Ярослава Сейферта очень быстро прошли.
В это же время, в 1922–1925 годах, поэт стал редактором сатирического журнала «Sr;atec», а в 1925-ом в составе официальной делегации по экономическому и культурному сближению с новой Россией побывал в СССР – в Москве и Ленинграде. Стихи о России войдут в сборник «Соловей поет плохо» (1926). Они противоречивы как тематически, так и стилистически. Отзывы из СССР относительно "успехов сталинизма" разочаровали Сейферта в коммунистических идеалах. До 1927 года поэт работал в коммунистическом книжном издательстве, однако в коммунистической партии Чехословакии усиливалось влияние Москвы. В 1929 году он подписал письмо шести литераторов-коммунистов против большевистской партии, за что его из компартии исключили (по другим источникам, вышел сам из рядов КПЧ в знак протеста против сталинизма). Сейферту, как поэту, была ненавистна цензура. Он вступил в социал-демократическую партию, стал редактором театрального журнала "Новая сцена" (1930) и продолжал литературную деятельность в качестве журналиста. Однако в этом же году выходит его поэтическая книга «Почтовый голубь». В ней, отвергнув идеологическую ангажированность, Сейферт стал просто человеком, чьё творчество питали как национальные исторические источники, так и собственное детство, любовь, человеческие отношения, бытие человечества во всей сложности.
Смерть первого президента Чехословакии Т. Г. Масарика и в то же время вектор политики Бенеша с профашистским правительством, когда Чехословакия была оккупирована Германией, стали потрясением для Сейферта. В 1937 году большой отклик в обществе нашел цикл стихотворений поэта - «Восемь дней».
С 1933 по 1939 год Сейферт был редактором отдела культуры в утренней ежедневной газете «Ranni noviny». Как профессиональный журналист, он сотрудничал с газетой коммунистов "Рыжее право", а также с издательством компартии.
В тяжелые для Чехии времена Второй мировой войны, когда страна была оккупирована немецкими войсками, появились сборники «Погасите огни» (1938), «Веер Божены Немцовой» и «Одетая светом» (1940), «Каменный мост» (1944) и стихи о Пражском восстании «Каска глины» (1945). В них отразилось стремление поэта найти опору для сопротивления захватчикам в корнях чешской истории и культуры и красоте Праги. Они были очень конкретны по смыслу и образности и укрепляли веру в бессмертие народа.
Если в книге «В светлой одежде» («Одетая светом» - 1940) он погрузился в глубокую историю, то в сборнике «Каменный мост» поэт раскрывает образ моста на Влтаве, который объединяет два берега, не разъединяя их, — так должно быть и в жизни народа, чешского и словацкого, не разъединённого ни хронологически, ни территориально... Гимном Пражскому восстанию 1945 года, участником которого он был, стала книга «Шлем из глины, в которой звучит благодарность Красной армии и воспоминания о поездке в Москву. "Мертвые в Лидицах" поэта часто сравнивают с «Герникой» П. Пикассо или же с седьмой симфонией Дмитрия Шостаковича...
В послевоенные годы, когда Чехословакия стала сателлитом СССР, по мнению Сейферта, он стал аполитичным поэтом, поскольку ситуация в стране изменилась и появились новые цензоры, которые знали, как должны писать чешские литераторы. А именно, радостно и весело, замечая во всем только положительные тенденции. Главная его тематика к тому времени определилась довольно чётко — обо всём, что находится вне политики. Чувствительный ко всему прекрасному, он в "Песне о Викторке" (1950) даже старался создать идеал женской красоты. Интеллектуальные интересы Сейферта и глубокое знание истории родного края, особенно, столицы, проявились в сборниках "Моцарт в Праге" (1951) и "Прага" (1958). И все же остаться в стороне от событий того времени он не смог.
Оказалось, что "не всякое здоровье выдержит социалистический реализм". К этому прибавилась также тяжелая болезнь. С 1954 года поэт замолчал на целых девять лет. Несмотря на это, он был окружен почётом, а в 1955 году даже получил Государственную премию имени Клемента Готвальда за сборник 1954 года «Мамочка».
В своей речи (1956) на съезде Союза писателей Чехословакии, произнесенной в контексте разоблачение культа личности Сталина, Сейферт призвал писателей говорить правду, выступил за свободу творчества: «Если замалчивает правду кто-либо другой, это может быть тактическим манёвром. Если замалчивает правду писатель - лжет!»
Вновь заговорил поэт в середине 1960-х годов, когда в Чехословакии началось изменение политического климата, которое назвали позже «Пражской весной». Но теперь это был совсем иной Сейферт. Он стал писать свободным стихом (верлибром), больше внимания стал уделять противоречиям и скоротечности жизни, относительно всего замершего, остановившегося. Даже позитивные ценности человека поэт подвергал сомнению. Во время Пражской весны была отменена цензура, но "социализм с человеческим лицом" просуществовал всего полгода. Неоднозначно отнеслись к поступку Сейферта, когда он после 21 августа 1968 года согласился стать руководителем Союза писателей. И все же правы те, кто утверждал, что он хотел спасти как литературу, так и многих коллег по перу. Но уже через год, как и в 1930-х годах, резко выступил против цензуры и был уволен с должности. В эти годы издаются сборники «Концерт на острове» (1965), «Комета Галлея»(1967), «Литьё колоколов» (1967). В 1968 году поэт получает еще одну Государственную премию.
Но «Пражская весна» кончилась, и поэт снова замолчал надолго. Ярослав Сейферт был слишком известен, чтобы подвергнуть его репрессиям, хотя поэт к тогдашнему тоталитарному режиму относился отрицательно, чего и не скрывал. В чешской поэзии сложилась ситуация: «Если не Сейферт, то кто же?» Поэтому его имя не запрещалось и не замалчивалось - выходили книги. В отличие от произведений таких «безнадёжных» диссидентов, как Вацлав Гавел, Павел Когоут или Богумил Грабал, стихи Ярослава Сейферта переводились и в Советском Союзе. В дальнейшем он печатался лишь за границей и в "самиздате", а в 1977 году поставил свою подпись, как и 500 других писателей, под Хартией прав человека и в поддержку Хельсинкских соглашений. В те годы Ярослав Сейферт много болел и в его поэзии ощущаются итоговые мотивы — человек с огромным духовным опытом создает просветленные, всепонимающие вещи, его взгляд не над событиями или ситуациями, а вырастает из них.
Только в 1979 году вышла его книга «Зонтик на Пикадилли». К тому времени его книги издавались во многих странах мира (до 1984 года на английском вышло три), и решение Нобелевского комитета ни для кого не было сенсацией.
Но в книге «Чумной столб»(1981), в которой Я.Сейферт воспринимает условия современной жизни, от былого оптимизма не осталось и следа. «Тогдашняя Чехословакия» показана как зачумлённая страна. В 1983 году вышел ещё один сборник - «Быть поэтом». Следующая книга воспоминаний вышла в 1981 году в Кельне, потом в Торонто и, наконец, в 1983 году добралась до Праги. Последние произведения Сейферта обращены к прошлому, но прошлое поэт воспринимает через призму современности, поэтому его воспоминания лишены внутреннего покоя. Они наполнены размышлениями о том, что происходит в мире.
Его книги издавались на Западе, а присуждение Я.Сейферту Нобелевской премии в 1984 году не вызвало со стороны партийного руководства такой истерической реакции, как присуждение этой награды Борису Пастернаку и Александру Солженицыну.
Нобелевская премия была присуждена чешскому поэту Ярославу Сейферту "за поэзию, которая обозначена свежестью, чувством и богатым воображением и свидетельствует о независимости духа и разносторонности человека". Больной поэт на церемонии вручения премии отсутствовал - её получила дочь поэта. Было подчёркнуто, что Я. Сейферт безупречно владеет поэтической формой и многое роднит его с европейским модернизмом, поэзией авангарда. Замалчивать вручение премии в Чехословакии не смогли, ведь его лекцию перепечатали во многих странах мира. Ярослав Сейферт на родине при жизни не имел заслуженной славы, как первый поэт-чех, лауреат Нобелевской премии.
Скончался великий чешский поэт Ярослав Сейферт 10 января 1986 года.
Похоронен на городском кладбище в Кралупах-над-Влтавой при огромном скоплении тайной полиции. На похоронах присутствовал будущий чешский президент Вацлав Гавел.
Материал подготовлен Аникиной Галиной по нескольким статьям Интернета.
Фото взято там же.
Стихов Ярослава Сейферта в современных переводах достаточно много -
для знакомства с творчеством поэта выбрала венок сонетов.
В окончательной редакции статьи, возможно, его заменю или добавлю другие стихи.
Венок сонетов «Прага», не публиковавшийся по понятным причинам в те годы в Чехословакии, впервые был опубликован не в подлиннике, а по-русски, в предлагаемом здесь переводе, в журнале «Континент» № 4 (Париж, 1975).
Вторая русская публикация – в журнале «Иностранная литература» (1989) (со статьей Ф. Яноуха о творчестве Ярослава Сейферта), третья – в антологии «Строфы Века – 2» , и четвертая – в книге Василия Бетаки «Избранное» (стихи и переводы) (Петербург, 1998).
(Венок сонетов)
1.
О, Прага! Ты – вина глоток!
Стократ повторено и спето
Не потускнеет имя это,
Как вздох любимой, как зарок.
Снимите каменные шлемы,
Сирены, прочь привычный вид!
Ведь всё равно, хоть мы и немы,
Сирена совести гудит!
Но если рухнет Прага в прах,
А я один на черепках
Останусь неутешным сыном,
Я буду эту пыль глотать...
Оставь хоть на душе печать,
Когда пожрут тебя руины!
2.
Когда пожрут тебя руины,
И ветры вступят в спор с водой
За пепел красоты былой,
За всё, что страх оставит, сгинув –
Ты станешь песней на волне,
Рисунком на струе воздушной,
Письмом для вечности грядущей
В моей неясной глубине;
И если мне стоять у края,
А смерть нависнет, отмеряя
Секунду за секундой срок,
Не выйду я за стены эти –
Пусть голод с ног собьёт, как ветер,
И кровля рухнет на порог!
3.
И кровля рухнет на порог,
А мне – блуждать среди туманов
Вокруг Собора... Без каштанов
Я б выжить все равно не мог!
Мне все ветра твои знакомы,
Весной, подняв засохший лист,
Фиалку – влажный аметист –
Открою у любого дома.
Ты – облако: ты каждый миг
Являешь мимолётный лик
Изменчивой, как дым, картины...
Стой хоть на сводах катакомб,
Стой, если хлынет ливень бомб,
И кровь размоет комья глины!
4.
И кровь размоет комья глины –
Казалось мне, когда броня
Гремела, площадь накреня,
А переулки возле Тына
Хрипели сдавленно, когда
Орудия ревели в Летне,
И защищая башню, ветви
Ломались, рвали провода...
Но всё-таки надежды слово
И крест на фоне пепла злого
Взгляд на челе твоём найдёт.
И Влтава под стеной твоею,
Косой, ложащейся на шею...
Не выйду из твоих ворот!
5.
Не выйду из твоих ворот,
Как вышли те, которых страхи,
Отчаянье иль призрак плахи
Или неверие ведёт.
Благодарю за ломоть хлеба,
За ржавый нож, за вкус беды,
За каплю той святой воды,
Что из кропильницы – как с неба.
Здесь и платка случайный взмах
Мне больше даст, чем чей-то флаг.
Стихи бессонными ночами
Читаю четырём стенам.
Но даже Время – в тягость нам.
Ждать буду вместе с мертвецами.
6.
Ждать буду вместе с мертвецами,
Пока не порастёт травой
Синь, наспех сшитая весной
Стиха мгновенными стежками.
Друзья мертвы, и дом мой пуст,
Но я покинуть их не в силах:
Клочки травы на их могилах
Расскажут больше чьих-то уст.
Во мне – их сны, их боль, их смех.
Поблекли платья женщин тех,
Что где-то танцевали с нами...
Но в ложе вдруг бинокля блик...
Плащ на углу... О, я привык
Под зноем ждать и под дождями
7.
Под зноем ждать и под дождями,
Что Прага вынырнет из тьмы,
А ветер кружево зимы
Иными сменит кружевами.
Апрель. И солнце льёт опять
Молочный отсвет из кувшина.
Возьми же ветку розмарина,
Скажи мне, где свиданья ждать?
Когда на Старой башне Тына
Часы ударят половину –
Она перчатку расстегнёт.
Под выщербленной аркой этой
Я жду – как тени жаждут света,
Как тот, кто у калитки ждёт.
8.
Как тот, кто у калитки ждёт,
Терпением смиряя муку,
Кому в протянутую руку
Лишь дождь за каплей капля бьёт –
Жду. Ветер сдует покрывало.
Едва заметная заря
Блеснёт в окне монастыря,
Утонет в глубине квартала.
Сирены, разве не весна?
И снова – серые тона?
Зачем вы зонтики раскрыли?
Иль Прагу суждено опять
На чей-то произвол отдать?
Пусть гибель вновь пророчит филин?
9.
Пусть гибель вновь пророчит филин,
И по ступеням в тёмный храм
Мы ощупью идём, но там
Лампаду мы не угасили!
И в эти роковые дни
Нам станет близок небывало
Холодный камень у портала
И гвозди, вбитые в ступни...
Но если к небу не дошла
Молитва той, кто так светла,
И взор поникнет, обессилен, –
И всё ж не смилуется Бог –
То значит мы – чертополох!
И пусть! Господен гнев всесилен!
10.
И пусть Господен гнев всесилен,
Когда бы вдруг он захотел
Чтоб грифы нашу плоть когтили,
Предать наш город туче стрел –
Возьми себе их! Вот стрела
В плаще булавкою нестрашной
Блестит, пока с высокой башни
Не рухнули колокола!
Одно боюсь лишь увидать я:
Среди руин обрывки платья...
Отринь же этот страх от нас!
Ведь нас могла б спасти от битвы
Твоя улыбка и молитва,
Одна слеза из этих глаз!
11.
Одна слеза из этих глаз
Нам станет крепкою стеною,
И снова дерево сухое
Распустится в урочный час.
Мотив неведомой весны
На чашечки цветов прольётся,
И цвет и запах к ним вернётся,
И звон блаженной тишины...
Ты, жизнь принёсшая с собой,
Как, наступив ногой босой,
Ты крылья сатаны сломала?
А те кто слаб – молись за них:
Одна слеза с ресниц твоих
Проклятье смоет с крыш усталых...
12.
Проклятье смоет с крыш усталых
Весенней Праги новый шум,
И бомбам не придёт на ум,
Что город мой когда-то знал их.
Жить не по каплям! В полный вздох!
С врождённым ощущеньем воли,
Быть – не для страха, не для боли,
Жизнь, а не смерть вписать в итог!
Спать на мече – не лучший сон,
Но безоружный обречён
Не спать совсем! И так случалось,
Что в безопасной тишине
И это я кричал во сне,
И всё, что на сердце осталось.
13.
И всё, что на сердце осталось
С тех рваных дней, когда позор
О совести твердил, как вор,
Грязь – в благородство наряжалась,
Когда обрушивался свет,
И разделив добычу, нечисть,
Над бездной вдруг вочеловечась,
Смеялась, что отчизны нет,
Когда людей, вдавив друг в друга,
Одним ремнём связали туго,
Чтоб груз тройной взвалить зараз,
Всё, что тогда, во мраке давнем,
Твердил слепым оглохшим ставням,
Я в песне сохраню для вас.
14.
Я в песне сохраню для вас
Её отчаянье ночное:
Мне ветер, без суфлёра воя,
Твердил, что вновь фонарь погас...
Но – хоть в огонь, хоть в темноту –
Я, как дитя, при ней повсюду,
Я это имя не забуду,
Как имя женщины, как ту,
Что так капризна и старинна –
В руках луна, как мандолина,
Как ту, что знает час и срок
На страже в каменном покое,
Куранты придержав рукою...
О, Прага! Ты – вина глоток!
15.
О, Прага, ты – вина глоток!
Когда пожрут тебя руины,
И кровля рухнет на порог,
И кровь размоет комья глины –
Не выйду из твоих ворот.
Ждать буду вместе с мертвецами,
Под зноем ждать и под дождями,
Как тот, кто у калитки ждёт.
Пусть гибель вновь пророчит филин,
И пусть Господень гнев всесилен –
Одна слеза из этих глаз
Проклятье смоет с крыш усталых,
И всё, что на сердце осталось,
Я в песне сохраню для вас.