Как-то летом на совещаньи,
Я однажды в Хабаровске был
И заведующий крайздравотделом
Меня в свой кабинет пригласил.
Предложил мне на выбор работу:
Или быть всей Чукотке начмедом,
Или стать корабельным врачом.
Полагая, что должности эти,
Будут мне в самый раз, по плечо.
И после недолгих раздумий,
Я решил флотским доктором стать,
А Чукотку, Курилы, Камчатку,
Многократно смогу посещать.
Долго ждал я обещанный вызов,
Но упорно работал и жил,
Долгожданный приказ из крайздрава,
Наконец, в декабре поступил.
Выезжал я из Комсомольска,
На дворе был трескучий мороз,
Было радостно, также и грустно,
Что в приморье мой поезд повёз.
По приезде во Владивостоке,
Я как будто в весну угодил.
На дорогах журчали потоки,
Валенки я на ботинки заменил.
Получив на корабль назначенье,
Начал в роль постепенно входить,
Лечить людей без промедленья,
За качеством питания следить,
И профилактикой болезней заниматься,
Санитарии нормы соблюдать,
Чтобы мои морские братцы
От болезней не могли страдать.
Плавал я на разных теплоходах:
На «Владивостоке», «Луначарском» и на «Ильиче»,
Первые два были сухогрузы,
А «Ильич» был пассажирским лайнером еще.
На сухогрузах был одним врачом я,
А на огромном «Ильиче» второй был врач-
Он звался Канцельсон Володя,
Замечательным он был и не трепач.
В штиль, но чаще в непогоду,
Мы ходили в разные порты,
Расположенные в Арктике, а также и в Приморье
На параллелях северной и южной широты.
Возили мы людей и грузы,
Но как-то раз везли коров,
Чтоб обеспечить молоком детишек заполярья,
Чтоб каждый был и сыт, и весел, и здоров.
А члены экипажа в рейсе этом
Сметаною питались с творогом;
Как будто в масле сыр катались
И обпивались свежим молоком.
От диеты мы такой отвыкли,
Ведь питание на судне не ахти-
Овощи сушёные: картофель и морковка,
От такого не взыграет аппетит.
На судах особый распорядок,
По расписанью вахты, трапеза и «Адмиральский час»,
Испокон заведенный порядок,
Он экипажем выполнялся как приказ.
«Адмиральский час» - был сон после обеда,
Ввёл его известный адмирал
Нельсон, в это время где бы не был,
Вместе со своей командой спал.
Я, морской болезнью не страдая,
Старался также днём на час заснуть,
Такой морской обычай соблюдая,
Вестибулярному прибору давал возможность отдохнуть.
Обычную умеренную качку
Свободно и легко переносил,
Когда же налетали шторм и шквалы,
Удержаться на ногах порою не хватало сил.
Если ночью океан бесился
И хлестал в борта девятый вал,
Никому спокойный сон не снился,
В том числе и я из койки вылетал.
Если буря продолжалось много суток
И людей выматывала наповал,
Здесь уж было не до шуток,
Каждый это время проклинал.
В 52-ом году трагедия случилась,
Внезапно океан взбесился и завыл,
Обрушилось цунами на Курилы
И Северокурильск почти до основанья смыл,
Любопытно, что за 2 часа до этого событья
Лошади, коровы начали ломать загоны и хлевы,
Чувствуя инстинктом быть или не быть им,
Устремились на ближайшие холмы.
Люди этому не придали значенья
Или роль сыграла просто лень,
Многие испытывали страшные мученья,
Большинство погибло в этот день.
Но нередко океан бывал спокоен,
Завораживая дивной красотой,
Как уставший после битвы воин,
Умиротворенье навевая и покой.
Наверняка, и это всем известно,
Когда отважный Магеллан его пересекал,
Спокоен был и тих великий океан,
Поэтому великий первооткрыватель,
Наверно Тихим океан назвал.
Побывал я в Ледовитом океане дважды,
Иногда и летом там стоит тяжёлый лёд,
И поэтому обычный сухогруз с командою отважной
Без подмоги ледокола не пройдёт.
Носом ледокол на льдины налезает,
Давит многолетний и тяжёлый лёд,
Многотонной тяжестью его ломает,
Чтобы корабли могли идти вперед.
Однажды, так же, с ледоколом,
Мы пробирались трое суток в порт Певек,
Нам эти льдины стояли в горле комом
И этот тяжкий рейс запомнился навек.
Не испытал я кораблекрушенья,
Наверное, судьбой хранимый был,
Но с чувством страшного волненья,
Рассказы слушал тех, кто катастрофы эти пережил,
Я видел в Арктике полярное сиянье,
Полнеба радугой переливалося вокруг,
Чаруя глаз загадочным мерцаньем,
То затухая, а то вспыхивая вдруг.
Перевозили мы гражданских и военных,
А иногда специальный контингент,
Везли их под усиленной охраной,
И это были зэки или уголовный элемент.
И вот в один рейс из Певека,
Везли несколько сотен ЗК,
Везли их обычно в твиндеках
И тревоги тот рейс не внушал нам пока.
Внезапно в твиндеке раздались
И крики, и стоны, и вой.
А значило это, что зэки подрались,
Резню учинив меж собой.
И в результате воровской разборки,
Пять трупов из твиндека извлекли,
Пришлось матросам выполнять эту приборку
Палубы от крови, что из трупов натекла.
В другой раз из Арктики везли мы
Две-три сотни также заключённых,
Людей, судьбою обречённых,
Так как почти все они были больны.
Раком лёгочным, туберкулёзом
Заболели эти люди под землёй,
Тут уж не помогут никакие слёзы,
Их везли на материк, чтоб кончили там путь земной.
В море их немало умирало
Так и не дождавшись солнца и тепла,
В океан их с грузом отпускали,
Где холодная могила их ждала.
Как врач, подписывая акт о смерти,
Иногда в характеристиках прочесть я мог,
Что иные на фронтах сражались безупречно,
Но сгубил их беспощадный рок.
Когда во Владивостоке из рейсов я с океана приходил
Всегда встречался с родными,
В их доме я тёплый приют находил.
Полянские дядя и тётя, их дети Люся, Алла и Борис
Владивостока были старожилы,
Здесь всю жизнь прожили и здесь же родились.
Моя мама и детство и юность
Провела также в здешних краях,
А отец её, Горкин Иван, был десятник,
Строил крепость в окрестных горах.
Почти каждый раз, когда в рейсы
Корабль наш в море выходил
Внезапно появлялся самолёт американский
И низко над нами кружил.
Однажды над одним из наших сухогрузов
На бреющем полёте пролетали янки,
Матрос прицелился в него из швабры,
Наверно с озорства, а может с пьянки.
В ответ американец саданул из пулемёта,
Но к счастью ничего не навредил,
Лишь показал кулак в иллюминатор самолёта,
Вот так американец с русским пошутил.