Он ко мне приходил и, нет,
Строгость его нарочитая,
При улыбке такой разливала свет,
Что любовь я мгновенно считывала.
Были загнуты кончики острых его рогов
Как изогнута древняя лира,
И от твердых и гулких его шагов,
Раздавалась музыка мира.
Взгляд суровым казался лишь потому,
Что рога спускаясь по бровным дугам
Придавали вид свирепый ему,
Отпугнуть всех тех, кто не другом
К нему подходил. Любопытством
И ради тщеславия и забавы,
Откровенным бесстыдством,
Его не щадил, в поисках легкой славы.
Был он мудр еще с детства,
С рождения. От того ль
Одиночество спутник его угрюмый,
И такая тоска по родству и боль,
И глаза преисполнены страстной думы.
Но когда улыбался, его лицо
Загоралось факелом, огневищем,
Не дитя своим ненавидим отцом,
С сердцем боли, родительским пепелищем.
Чтобы сердца трепет его сберечь
От дразнящих мальчишек и издевательств,
Был построен сад, не об этом речь,
Чтоб под натиском обстоятельств
Оградить целый мир от него-не то,
А его защитить от дикого мира,
Бестиарий людской, ужасное шапито,
Балаган для радости-боль Сатира.
Сад прекрасный проектировал сам,
Переходы, ротонды и лабиринты,
БиблиОтека, театр, занятия по часам,
Свитки, собственная Септуагинта.
Дети, да, к нему привозили детей,
Не зашоренных представлениями о нормальных.
А Тесей? Нет его не убил Тесей,
Ни убийства, ни торжеств погребальных.
Дети там возрастали в его садах,
Получая заботу и должное воспитание,
Он печалился лишь о быстро идущих годах,
Отведенных так мало ему в мироздании.
И никто не хотел забывать его дом
Самовольно, заметьте, его оставив,
И Тесей, покидавший его с трудом,
Обманул целый мир, в смерть поверить заставив.
Нет, чудовищем не был он никогда,
Был ранимым мальчишкой до самой кончины,
В это трудно поверить, наверное, да,
Но не верить, не вижу особой причины.