Стихи Сигерсон Ирландской

Стихи Сигерсон Ирландской
ФЕЯ-ПОДМЕНКА И ДРУГИЕ СТИХИ ДОРЫ СИГЕРСОН
(МИССИС КЛЕМЕНТ ШОРТЕР)
 Декоративный разделитель трилистника

Джон Лейн Бодли-Хед Лондон и Нью-Йорк mdcccxcviii
Только одно из произведений следующего сборника появилось в более раннем томе писателя («Стихи» Доры Сигерсон; Эллиот Сток, 1893 г.). Остальные нашли убежище в «Longman's Magazine», «Pall Mall Magazine», «The National Observer» (г-на Хенли), «Cassell's Magazine» и многочисленных американских изданиях — «The Century Magazine», «The Bookman, «Бостонский летчик», «Человек-книжка» и другие. Автор хотел бы поблагодарить редакторов этих журналов и журналов за подразумеваемую доброту.

п. СОДЕРЖАНИЕ
Фея-подменыш Страница 1,Баллада о Марджори 3,Брат священника 6
Баллада о маленькой черной гончей 9,Похищение вина барона 15
Cean Duv Deelish 19 ,Banagher Rhue 21,Прекрасная маленькая девица 23
На Рождество 25 ,Плачущий Купидон 26,Влюбленный 28 ,Птица с Запада 30
Канун Дня Всех Душ 32 ,Несовершенная революция 34
Любовь 36, Желания 38 ,Убитый Купидон 39 с. viЧто ты дашь? 40 Луговая трагедия, 42 ,Затмение 43Раковина гребешка44 ,
С розой 45,Навсегда 46 ,Ответный удар 47,Долина 48
Скелет в шкафу 49 ,Ты больше не придешь,51 Обломки, 52 Я есть мир,53 Новый год,55 Корова моего отца, 57 Святилище, 59 Восточный Бог, 61 Друг в беде,63 В лесу,64 Бродячее сердце,65 ,Когда ты на море 68,Сад моего соседа 70, Ирландский черный дрозд 72,Смерть Гормлайта 73,Неизвестный идеал 75,
Остерегайтесь 77,Старая дева78,Вираструа 80,Вопросы 81,Маленькая собачка 82,
«Я так горячо молилась»,85 «Когда наступает темнота» 86, Далекие голоса ,87
Баллада о волшебной терновнике 89,Могила самоубийцы 95.
****
стих 1. ФЕЯ-ОБМЕННИК

Дермод О'Бирн из города Ома
В своем саду ходил взад-вперед;
Он дергал себя за бороду и бил себя в грудь;
И в этом его беда и горе признался:

«Добрые люди пришли в ночь, и они
украли мой прекрасный отъем;
На его место поставили подменыша,
Хилого, слабого, сморщенного!

«У крапчатой курицы девять яиц я украл,
И зажег огонь раскалённого угля,
Я скорлупу изжарил, а желток пролил;
Но ни слова не сказал незнакомец:

«Брусок металла Я нагрел докрасна,
Чтоб спугнуть фею с ее ложа,
Чтоб на место этого беспокойного отучения
Снова поставить Своего яркого красивого мальчика.

«Но моя жена спрятала его в руках
И закричала: «Позор!» на моих волшебных чарах;
п. 2Она рыдает, со странным ребенком на груди:
«Я люблю слабого, крошку больше всего!»

К Дермоду О'Берну, рассказу, чтобы услышать,
Соседи пришли издалека и издалека:
За его воротами, в длинной boreen,
Они перекрестились и сказали между

Своими бормотающими молитвами: «Ему не повезло!
Несомненно, женщина одержима волшебством,
Чтоб дитя свое оставила волшебным гостем,
И любила слабых, а лучших отучила!»

п. 3 БАЛЛАДА О МАРДЖОРИ

«Что с тобой, что ты такой бледный,
о морской рыбак?»
«Это моя печальная история,
прекрасная дева Марджори».

«Что за унылую сказку рассказать,
о труженик моря?»
«Я забрасываю свою сеть в волны,
Прелестная дева Марджори.

«Я закинул сеть в прилив,
Прежде чем отправиться домой;
Руки были слишком тяжелыми, и
я протянул его сквозь пену».

«Что ты видел, что ты такой бледный,
Печальный искатель моря?»
«Тело мертвеца из глубины,
которую принес Мне Мой улов!»

— А был ли он молод, и был ли он красив?
«О, жестоко смотреть!
В его белом лице радость жизни
еще Не охладела».

п. 4 «О, ты бледна и полна молитвы
О плывущем по морю».
«Потому что мертвые подняли глаза и заговорили,
бедная дева Марджори».

«Что сказал он, что ты кажешься таким печальным,
о морской рыбак?
(Увы! Я знаю, что это была моя любовь,
Кто хотел бы поговорить со мной!)»

«Он сказал: «Остерегайтесь рта женщины -
Роза с шипом».
«Ах, я! Эти губы больше не улыбнутся,
Которые презирали моего возлюбленного.

«Он сказал: «Берегись женских глаз.
Они пронзают тебя своей смертью».
«Тогда падающие слезы ослепят их, Которые лишили моего милого дыхания». «Он сказал: « Остерегайтесь волос женщины —
Змеиного кольца золота» . «Он сказал: «Берегись женского сердца, Как ты избегаешь рифа». «Так пусть оно разорвется в моей груди И погибнет от моей печали». п. 5 «Он поднял руки; женское имя Трижды горько воскликнул он: Моя сеть рассталась с напряжением; Он исчез в приливе». «Женское имя! Какое имя, кроме моего, о морской рыбак?» — Женское имя, но не ваше, бедная дева Марджори. п. 6 БРАТ СВЯЩЕННИКА Трижды в ночи священник вставал От разбитого сна, чтобы преклонить колени и помолиться. «Молчи, бедняжка, пока не пропоёт красный петух, И я могу отслужить мессу твоей души». Трижды он ходил в холодную комнату, Где, окоченевший и еще без гроба, Лежал его брат, чеканил он свои четки, И "Отдыхай, бедный дух, отдохни", - сказал он. Трижды укладывали старого священника спать Прежде чем прозвенел утренний колокол; Но все же он услышал — и проснулся, чтобы плакать — Плач души его брата. Всю тьму, до бледного рассвета, Священник метался в своем страдании, Заглушив уши, чтобы скрыть вопль, Голос агонии этого призрака. Наконец красный петух машет крыльями , Чтоб трубить новорождённому дню. Жаворонок, проснувшись, паря, поет В лоно утра. п. 7 Священник перед жертвенником стоит, Он слышит дух, призывающий к миру; Он бьет себя в грудь трясущимися руками. «О Отец, даруй освобождение этой душе. «Справедливейший и Милосерднейший, освободи От страшной ночи Чистилища эту душу грешника, чтобы лететь к Тебе И упокоиться навеки в Твоих глазах». Месса окончена — клерк все еще стоит на коленях в утреннем свете. Он сказал: «От зла темной О, благослови меня, отец, прежде чем ты уйдешь. «Благословение, чтобы я мог отдохнуть, ибо всю ночь Банши плакала». Священник воздел руки и благословил: «Иди, дитя мое, и ты будешь спать». Священник спустился по лестнице ризницы, Положил свои ризы на место, И обернулся — там его встретил бледный призрак, С бисеринками боли на лице. «Брат, — сказал он, — ты обрел покой для меня, Но почему ты так долго знал мои слезы И не служил мессу для освобождения моей души, Чтобы избавить меня от мучений всех этих лет?» п. 8 «Да упокоит тебя Господь, брат, — сказал добрый священник, — не прошло и года, а только одна ночь». Он показал тело без гроба, И шесть восковых свечей все еще горят. Живые цветы на груди мертвеца Источали сладкий и сильный аромат. Дух сделал паузу, прежде чем уйти в покой: «Боже, спаси твою душу от такой долгой ночи». п. 9 БАЛЛАДА О МАЛЕНЬКОМ ЧЕРНОМ СОБАКОМ Кто стучится сегодня ночью в дверь Джеральдин    В черную бурю и дождь? С грохотом грома и визгом ветра    Приходит стон боли существа. И однажды они постучали, но ни разу не шевельнулись,    Чтобы показать, что Джеральдин знала; И дважды они постучали, но ни разу.    Слушая, Джеральдин рисовала. И трижды они постучали, прежде чем он подвинул свой стул,    И сказал: «Кто бы это ни был, я не смею открыть дверь сегодня ночью Из-    за страха, который пришел ко мне». Три раза он встает со стула,    И три раза садится. «Что же так ослабило мое сердце?»    — говорит он с растущим хмурым взглядом. п. 10 Что же сделало меня сегодня трусом,    Который раньше не знал страха? Но клянусь, рука маленького ребенка    Меня от двери тянет. Джеральдин наконец поднялась со стула    И открыла дверь настежь; «Кто бы ни был в буре, — сказал он,    — пусть, во имя Бога, входит внутрь!» Тот, кто был в буре и дожде,    вернулся по зову Джеральдины. «Теперь, кто приходит не во Святом Имени,    никогда не войдет вообще». Он смотрел направо, он смотрел налево,    И никогда никто не видел его; Но прямо на его пути лежала угольно-черная гончая,    А-стонала прямо жалобно. «Входи, — закричал он, — ты, маленькая черная гончая,    Войди, я облегчу твою боль; Моя крыша защитит тебя хотя бы этой ночью    от ветра и дождя. Джеральдин взяла маленькую черную гончую    И положила ее у костра. «Так и спи ты там, бедный бродяга,    Сколько твоей душе угодно». п. 11 В ту ночь Джеральдина ворочалась на его кровати,    И никогда не спал он, Ради кукарекания своего маленького красного петуха,    Который кукарекал очень горестно. За вой родного волкодава,    Который всю ночь кричал у ворот. Он встал и пошел в банкетный зал    С первыми лучами солнца. Он посмотрел направо, он посмотрел налево,    На ковер, где лежала собака; Но оленьей шкуры сгорели пополам,    И черной собачки не стало. И, начертанные на пепле, он прочитал эти слова:    «Ради души твоего первенца я сделаю тебя богатым, как ты когда-то был богатым    , прежде чем стакан твоей удачи был выпит». Джеральдина подошла к западному окну,    А потом он пошел к востоку, И увидел свои пустынные пастбища,    И конюшни без скота. «Да будет так, как я не люблю женщин,    Ни один сын никогда не будет моим; Я хотел бы, чтобы мои конюшни были полны коней,    И мои погреба были полны вина». п. 12 Клянусь, что я не люблю женщин    и никогда не имею сына, и хочу, чтобы мои овцы и ягнята их    процветали и размножались. — Так что твоя душа моего первенца.    Тут Джеральдина хитро улыбнулась, Но из темноты одинокой комнаты    Донесся крик маленького ребенка. Джеральдин подошла к западному окну,    Он открыл, и высунулся, И вот! пастбища были полны коров,    Все жующие траву такую зеленую. И быстро он подошел к восточному окну,    И его лицо было бледно видеть, Ибо вот! он проводил к пустым стойлам    Храбрые кони идут по трое. Джеральдина подошла к двери большого зала,    Удивляясь тому, что было, И там он увидел самую красивую девушку    , Которую когда-либо видели его глаза. И долго он смотрел на красивую молодую деву,    И поклялся, что нет никого прекраснее; И сердце его вышло из него, как гончая,    И ее, как робкий заяц. п. 13Каждый день он следовал за нею вверх и вниз,    И каждую ночь он не мог отдохнуть, Пока, наконец, хорошенькая девица    Свою любовь к нему не призналась. Они ухаживали и женились, и дни шли    Так же быстро, как и хорошие дни, И наконец раздался крик его первенца,    Чаша его радости, чтобы наполнить. И прошло лето, и пришла зима;    Правый прекрасный был ребенок, чтобы видеть, И он смеялся над визгом горькой бури,    Когда он сидел на коленях своего отца. Кто так громко звонит в ворота Джеральдин?    Кто так громко стучит в дверь? «Теперь встань, моя хорошенькая юная жена,    Ибо уже дважды стучали». Быстро она открыла дверь большого зала,    И "Добро пожаловать", крикнула она, Но только вошла маленькая черная собака,    И ему не было отказано. Когда Джеральдина увидела маленькую черную собачку,    Он встал с испуганным криком: «Я продал своего ребенка собаке дьявола    В забытые дни минувшие». п. 14 Он обнажил свой меч на черной собачке,    Но она не хотела пронзить ее кожу, Он пытался молиться, но его уста были немыми    Из-за его тяжкого греха. Тогда белокурая молодая жена взяла черную гончую горло    Обеими своими маленькими белыми руками. И ему показалось, что он увидел одного из Божьих ангелов    Там, где была его милая молодая жена. Тогда ему показалось, что он увидел от божьего духа    Гончая угнетенная, Но он проснулся, чтобы найти свою мертвую жену    С ее мертвым ребенком на груди. Быстро он пошел к западному окну,    Быстро он пошел к востоку; Нет помощи на пустынных пастбищах,    Ни в конюшнях, где не было скота. Он бросился к своей белой жене,    И мертвые губы шевельнулись и улыбнулись, Потом откуда-то из комнаты одинокой Донесся    смех маленького ребенка. п. 15 ИЗНАСИЛОВАНИЕ ВИНА БАРОНА Кто украл вино барона, Золотой херес и портвейн столь старый, Драгоценный, я знаю, как капли золота? Одинокий сегодня ночью он пришел обедать, Бросился в своем дубовом кресле, Пнул собаку, которая скулила о хлебе; "Бог! вор замахнется!» — сказал он. — Запустив руку в взлохмаченные волосы. Засов, стержень и двойная цепь Удерживали дверь в подвал; И сторож, поставленный впереди, Напрасно нес верную стражу. Каждый день приходила история: «Мастер, приди! Я слышу, как капает!» Вино мокро на губе разбойника, Кто разбойник, никто не мог назвать. Все люди в графстве Клэр Нашли себе занятие на каждый день У ворот барона, чтобы заблудиться, Пришли поболтать, остались поглазеть. п. 16Здесь нет ничего, что удовлетворило бы Души от трагедии; Просто замок у озера, Самое спокойное место под небом. Но слухи шептались, Когда барон пошел обедать, Что дьявол поделился своим вином, И его душа была в опасности. Каждое утро барон вставал Более угрюмый и полный возраста; Прошел день в угрюмой ярости, Запер свои ворота перед друзьями или врагами. Одинокий сегодня он пришел обедать, Ударил собаку, которая просила долю, Услышал шаги на лестнице: «Вор ворует твое вино!» Барон Киллоуэн продолжал Бежать вниз по сводчатой дорожке, В подвал, темный днем, Сделал десять шагов в прыжке. Там он слушал с толпой Испуганных слуг у дверей, Он слышал, как вино капало на пол, И смех морской мьюи громкий и протяжный. п. 17 Из дубовой балки, из засов и цепей Они высвободили дверь и протиснулись внутрь, Их глаза были напрасно ужасны, Ни призрак, ни дьявол не встретили их взгляда. Они искали за бочкой, где Бдительный паук шпионил и прятал; Они вздохнули, увидев вино, которое бежало Алым потоком, истощаясь там. Они даже искали мрачный колодец, Который, по легенде, поднялся из озера; Они видели, как поднимаются и лопаются яркие пузыри, Но здесь не произошло ничего более странного. Барон выругался — барон сказал: «Теперь все ушли, я один останусь, Не встанет другой день Без этого вора, живого или мертвого». Он стоял неподвижно, не было ни звука, Но только вино лилось каплями и каплями; За исключением этого, тишина, казалось, скользнула Своими грозными пальцами в его волосы. И тогда, как последнее эхо пролетело, Всплеск разбросанных вод; Он проклял биение своего сердца, потому что вор тоже слушал. п. 18 Скользящий шелест чешуи он слышит, И смех моря, громкий и сладкий; Он не смеет шевельнуть испуганными ногами, Его пульс бьется тысячей страхов. На это странное чудовище во мраке Он быстро наводит пистолет и стреляет; Прежде чем погаснет пороховая искра, Он слышит роковой крик морской птицы. Он видел один отблеск пены белых рук, Зеленых глаз, неряшливых каштановых волос; У него был взгляд, чтобы найти ее прекрасной, Когда он убил ее тысячу прелестей. * * * * * Барон Киллоуэна убил Странную морскую деву, молодую и прекрасную; И все жители графства Клэр Скажут вам, что это правда. И когда барон пришел обедать, Его гости никогда не могли понять, Что он сказал со стаканом в руке: «Я хотел бы, чтобы вор был у моего вина!» п. 19CEAN DUV DEELISH Cean duv deelish, у моря стою я и простираю к тебе руки       Через мир. Кони без всадников мчатся к берегу С грохотом копыт и вздрагивая, иней,       Распустив гривы ветром. Cean duv deelish, Я взываю к тебе За миром, под морем,       Ты мертв. Куда спрятала ты от стука Сокрушающих копыт и рвущих ног       Свою милую черную головку? Cean duv deelish, 'трудно молиться С разбитым сердцем изо дня в день,       И нет ответа; Когда страстный вызов неба брошен В зубы морю и гневный порыв       Проносится мимо. п. 20Да благословит Бог женщину, кто бы она ни была, Из зыбучих волн       И хлещущего ветра спасет тебя . Кто унесет тебя от ветра и бури, Высушит твое мокрое лицо на груди теплой       И губами такими добрыми? мне не узнать. Трудно молиться, Но я буду за эту женщину изо дня в день,       «Утешь моего мертвого, Игра ветров и игра моря». Я слишком любил тебя, чтобы это могло случиться,       о дорогая черная голова! п. 21BANAGHER RHUE Banagher Rhue из Донегала (Святая Мария, как медленен рассвет!) Это час твоей потери или приобретения: Is go d-tigheadh do, mh;irn;n slan! [21] Banagher Rhue, но час был плох (О Мария Мать, как высока цена!) Когда ты поклялся, что будешь играть с самой Смертью; Да, и выиграть в кости дьявола. Банагер Рю, ты должен играть со Смертью, (Мэри, бодрствуй с ним до рассвета!) Через темные часы, за слова, которые ты сказал, Всю эту странную и шумную ночь. Банагер Рю, вы бледны и холодны; (Как бесы смеются в воздухе!) Тоска четки на вашем нахмуренном лбу; Мария возложила на твои уста молитву! п. 22 Банагер Рю, ты выиграл жеребьевку: (Мать, молись об освобождении его души!) Перетасовывай и сдавай, пока не пропел черный петух, Чтоб дух твой обрел покой. Банагер Рю, вы играли короля; (Какой странный свет падает на твои пальцы!) Голос: «Мне было холодно, и он приютил меня. . . Фокус получен, но шансов мало. Банагер Рю, теперь туз твой; (Мать Мария, ночь длинна!) «Я был грехом, что поспешил в сторону. . ». О заря и песня дрозда! Банагер Рю, теперь десятка масти; (Мать Мария, какие горячие ветры дуют!) «Девять маленьких жизней он спас на своем пути. . . И черный петух, что не кукарекает. Банагер Рю, вы сыграли плутом; (О, какие странные ворота на своих петлях стонут!) «Я был другом, который причинил ему зло; Когда я упал, он не бросил камня. . . Банагер Рю, теперь победила королева! (Черный петух кукарекает в лучах зари.) И это женщина, которая молится за вас: «Ис го д-тигхедх до, мх;ирн;н слан!» п. 23 ПРЕКРАСНАЯ МАЛЕНЬКАЯ ДЕВУШКА «Там стоит у дверей, Вулф О'Дрисколл,    У дверей тот, кто зовет тебя прийти!» «Кто тот, кто будит меня во тьме,    Зовет, когда весь мир немой?» «Шесть лошадей у него в экипаже,    Шесть лошадей чернее ночи, И их двенадцать красных глаз в тени    Двенадцать ламп он несет для своего света; «И карета его — гроб черный и заплесневелый,    Огромный черный гроб, открытый настежь: Он просит твоей души, Вулф О'Дрисколл,    Кто зовет в дверь снаружи». «Кто пустил его в ворота моих садов,    Где никогда не было крепких засовов?» «Это был отец прекрасной девицы,    которую Ты свел в могилу такой зеленой». «А кто пропустил его через двор,    Ослабив засов и цепь?» «О, кто, как не брат девы,    Который лежит в холоде и дожде!» п. 24 «Тогда кто выдернул засовы у ворот    и велел ему войти в мой дом?» «Она, мать бедной девицы,    Что так низко лежит в юности». «Кто стоит, чтобы он не осмелился войти,    Дверь моей комнаты, между ними?» «О, призрак прекрасной девицы,    Который лежит в зелени церковного двора». п. 25 В РОЖДЕСТВЕНСКОЕ ВРЕМЯ Для той старой любви, которую я когда-то обожал, Я украсил свои залы и расстелил свою доску       На Рождество. Всеми растущими зимними цветами я украсил свою комнату, и омела Висела во мраке моего дверного проема, Где моя дорогая потерянная любовь могла блуждать,       Когда звонят колокольчики радости. Что за призрак туда вошел, И вино свое выпил, и стул занял       На рождество? Ветками остролиста и омелой Он увенчал свою голову, и над моим горем И слезами я пролил долгий и громкий смех; «Вернись, призрак! к твоему савану       , когда звонят колокола радости». п. 26ПЛАЧУЩИЙ АМУР Зачем любить! Я думал, что ты веселый и светлый, Веселый и жизнерадостный. Что же тогда означает этот черный лоб, Чьи угрюмые двойные глаза возвращают, Бедный боженька в слезах, увы! Почему любовь! Я думал, что на твоей улыбающейся щеке в прятки играли изящные ямочки; Проходит, как зимняя ночь, С бурными вздохами из белых уст. Бедняжка, как твое бедственное положение? Дева сказала, что ты высокий и смелый, С железной рукой и золотым сердцем; Чье изменяющееся лицо сделает ее день; Когда нахмурится, солнечная игра Улыбок прогонит тучи. Один юноша сказал, что ты похожа на деву С солнечными волосами, заплетенными в золотую косу; Чьи щеки были розой, распустившейся; И чело лилии колокольчик развернуто; Самая прекрасная служанка во всем мире. п. 27Зачем любить! Я нахожу тебя таким слабым и маленьким, Человеческим ребенком, а вовсе не богом; Два сердитых, сонных глаза, которые плачут, Две маленькие руки, такие мягкие и застенчивые, Я замолчу тебя колыбельной. Приходи, любовь! п. 28. ВЛЮБЛЕННЫЙ Я иду через влажный весенний лес один, Через сладкий зеленый лес с каменным сердцем, Моя усталая нога на траве Тяжело падает, когда я иду. Кукушка издалека кричит, Жаворонок странник в небесах; Но вся приятная весна тосклива. Я хочу тебя, дорогая! Я прохожу мимо летних лугов, Цветут и умирают осенние маки; Я говорю один так горько, Ибо ни один голос не отвечает мне. «О любовники, расстающиеся у ворот, О малиновка, поющая своей подруге, Умоляйте вас хорошо, потому что она услышит : «Я люблю тебя, дорогая!» Я сижу один, неудовлетворенный, Скорбя у зимнего очага. О Судьба, какой злой ветер ты дуешь. п. 29Должно ли быть так? Не приходят южные бризы, чтобы благословить, Так сознавая их пустоту Мои одинокие руки Я раскинул в горе, Я так хочу тебя. п. 30ПТИЦА С ЗАПАДА На заре серой, среди падающих листьев,    Птичка за моим окном качалась, Высоко на самой верхней ветке она пела свою песню,    И «Ирландия! Ирландия! Ирландия!" когда-либо пели. Возьми меня, воскликнул я, обратно в мой дом на острове;    Сладкая птица, моя душа будет парить между твоими крыльями; Для моего одинокого духа широко раскинулись его крылья,    И домой, и домой, и домой он всегда поет. Мы задержались над Ольстером, суровым и диким.    Я звал: «Вставай! неужели никто не помнит меня?» Один повернулся в темноте, бормоча:    «Как громко рыдает море на волнах!» Мы отдохнули над Коннотом — шепотом сказали:    «Проснись, проснись и добро пожаловать! Я здесь." Один проснулся и дрожал от утренней серости;    «Деревья, я никогда не слышал, чтобы они так тоскливо вздыхали». Мы летели низко над Мюнстером. Долго я плакала:    «Ты любила меня, люби меня еще раз!» Они говорили из тени, удивляясь;    «Вы бы подумали о слезах, такой горький дождь». п. 31Долго задержались мы над Ленстером. "До свидания!    Моя лучшая возлюбленная, прощай навсегда». Бессонные они метались и шептались с рассветом;    «Так грустно, что никогда раньше не было слышно ветра». Был ли это сон, который мне приснился? Ибо еще там качается    В сером утре птица на ветке, И «Ирландия! Ирландия! Ирландия!" когда-нибудь поет.    Ой! справедливый предрассветный день в Ирландии сейчас. п. 32КАНУН ВСЕХ ДУШ Всю ночь я звал тебя,    я звал тебя, пока не наступил день; Может быть, ты не смогла прийти    Или слишком устала, дорогая. Твой стул я поставил рядом со своим,    я заставил тускло светиться очаг, я прошептал: «Когда он придет,    я не отпущу его». Я закрыл ставни наглухо,    Я боялся рассвета, Я остановил часы    , Которые отсчитывали ваши часы. Громко завыла собака моего соседа,    О рад был я услышать. Мимо проходят мертвецы,    Теперь ты придешь, мой милый, Сесть рядом со стулом, —    Пока не пропоет петух, — О, если бы ты пришел    И не мог дать мне знать, с. 33 Однажды тень прошла    Сзади меня в комнате, Я думал, что твои любящие глаза    Встретятся с моими во мраке. И однажды мне показалось, что я слышу    Шаги у моего стула, Я воздел свои жадные руки,    Но не было там милого призрака. Мы были слишком далеко друг от друга —    Ты в своей стране духов — Я не знал, когда ты пришел,    я не мог понять. Твои глаза, быть может, встретились с моими,    Укоряли меня сквозь мрак, Увы, для меня одной    Пустая, пустая комната! Мертвые возвращались домой,    Петух кричал громко и ясно, Мавурнин, если бы ты пришла,    я бы не знал, что ты здесь. п. 34. НЕСОВЕРШЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ Они толпились, плача, из дома учителя, Громко выкрикивая свой страх перед тем, чему он учил, Старики и юноши, жены и девицы незамужние, И дети, кричащие в толпе непрошеных: Некоторые к своим вискам с привычными ногами Склонились - как Волы идут под розгой, Чтобы броситься перед каким-то святым, изображенным: «Увы! Да поможет нам Бог, если Бога нет». Некоторые у постели умирающего рода, Чтобы схватиться руками, боясь потерять хватку; Кто-то на погост, падая на могилу, Чтобы поцеловать высеченное имя губами холодными. Некоторые наблюдали с рассвета до ночи. Вспышка птиц, цветение цветов и деревьев, Вращающиеся миры, мерцающие во тьме, Все говорили: «Боже, помоги нам, если Бога нет». Некоторые прятались в пещерах и безумно болтали от страха На восстание больных бедняков. «Он страдает вместе с вами», — не могли они больше сказать . 35. Иные звали умерших, а потом, помня, падали, Злоупотребляя смертью, и проклинали червивую могилу, И плакали о своем долгожданном Рае: «Боже, помоги нам, если нет Бога, чтобы спасти!» А другие искали правды и не находили ее, И, ища долга, находили его мертвым, Винили свою долгую безупречную жизнь и клялись больше не Жертвовать, ибо «Сила — это право», — говорили они. И наслаждение, прыгая по улицам с грехом, Гуляло много дней, пока устало , И встретила смерть в горькой боли. "Увы! Да поможет нам Бог, если мы не обретем Бога». Некоторые встали и, говоря: «О, будь сильным!», Им ответили : «Нет причин для твоего права» . А другие с деформированными конечностями или воспаленной обожженной плотью кричали о своих терпеливых годах боли. Плачут до смерти за свои потерянные равнины Небес. "Увы! Да поможет нам Бог, если мы не обретем Бога». п. 36ЛЮБОВЬ Глубоко в движущихся глубинах    Желтого вина Я поклялся, что утоплю твое лицо,    о любовь моя; Вся в желтых тонах,    Так прекрасно видеть, Ты присела в моей чашке    И смеялась надо мной. Дважды над ученой страницей    я переворачивал и бросал, Чтобы не забыть    Потерянную любовь. Весь суровый и облаченный мраком,    Ты тоже читал, Я не мог разглядеть слов —    Видел только тебя. В голодной погоне    я думал убить Тебя, любовь, которая так преследовала    Без моей воли, с. 37 Но в нежном взоре    оленя и оленя Твой взгляд обезоружил мою руку    И потряс мое копье. Под темными ресницами девицы    Я поклялся, что ты утонешь, Утонешь в смеющейся синеве —    Сдавайся, спускайся: Но нет! Ты купался там    Радостно, И из ее жидких глаз    Ты смеялся надо мной. п. 38ЖЕЛАНИЯ Я хотел бы, чтобы мы могли жить, как живут цветы,    Дышать и цвести летом и солнцем; Чтобы дремать и качаться в сердце ночи,    И умереть, когда наша слава закончилась. Я хотел бы, чтобы мы могли любить, как любят пчелы,    Чтобы отдохнуть или бродить без печали или вздохов; Со смехом, когда после того, как жених победил,    Любовь прилетела с шепотом на прощание. Я хотел бы, чтобы мы могли умереть, как умирают птицы,    Чтобы летать и падать, когда наша красота была лучше всего: Никаких пут времени на годы нашего лица;    И оставить только пустое гнездо.

 п. 39
КУПИДОН УБИТЫЙ

Я пришла из могилы; Тише!
позволь мне быть:
я оставила свою любовь,
Чрезвычайно честный.

Ах! маленькие золотые кудри
Мягкие вокруг его лица;
Теперь моё сердце скорбит
О его спальном месте.

Но он преследовал меня,
Никогда не давал мне покоя;
Пока я не повернулась и не убила его,
Зная, что так будет лучше.

Положила свой лук рядом с ним,
Закопала лопатой в глине;
Завтра я забуду его;
Позвольте мне плакать сегодня.

п.40  ЧТО ТЫ ДАЕШЬ?

Что ты мне дашь, если я выйду замуж?
   «Золотое платье,
Чтоб сладко ниспадало
И украшало тебя с ног до головы».

Как ты удержишь меня, если я замерзну?
   «Клянусь сердцем таким теплым,
   Самая смелая буря
не посмеет прорваться сквозь хватку моих сильных рук».

Чем ты угодишь мне, если я буду жаждать?
   «Почему изнасилованием
   Пурпурного винограда,
Который вскормлен летом и солнцем».

Если я буду голоден, что я могу есть?
   «Для тебя небеса
   Сокол летит,
И гончие на олене беглы».

Как вы можете утешить, когда умирает прекрасный юноша,
   Когда дух жаждет
   более чистой прибыли,
Чем дает удовлетворенная плоть?

п. 41 «Но это я обещаю, когда голодная и холодная
   Одинокая душа
   Найдет для своей цели
Шестифутовую кровать и кладбищенский плесень».

п. 42 ЛУГОВАЯ ТРАГЕДИЯ

Вот луг, полный солнца,
Спелые травы пышные и высокие;
На проезжей части жнец,
И жаворонок в небе висит.

Есть гнездо любви, заключающее
Три маленьких клюва, которые плачут;
Жнецы на лугу
И жаворонок в небе висит.

Вот мед, весь полный лета,
И трагедия проходит
С ножом среди трав,
И песня в небе.

п. 43. ЗАТМЕНИЕ

Пусть будет конец
И все будет сделано;
Пройди, прекрасное затмение,
Что прячет солнце.

Дорогое лицо, что затмевает свет
И затмевает меня,
Уходи, дай мне мир
И освободи меня.

п. 44. РАКОВИНА ГРЕБЕШКА

Раковина морского гребешка, выпущенная приливом,
   Покинула дружелюбный берег, моря, чтобы отважиться;
Губы розовые и белоснежные полые Сияли
   Чисто на солнце, жемчужиной на волне.

Оно сияло и проходило — ты отягощала его любовью,
   Сладкими долгими грядущими, новыми и мечтательными днями:
И назвала меня — потому что я питал твои надежды.
   Я прошу вас замолчать — не заслуживая вашей похвалы.

Я указал, где ваше судно подошло к берегу,
   Потерпев крушение там, где поднимались и падали крошечные буруны;
И велите своим путешественникам не выходить в море
   Так подведет корабль, как эта бедная раковина морского гребешка.

п. 45С РОЗОЙ

В сердцевине розы
   Лежит сердце девицы;
   Если вы не боитесь,
вы будете носить его. Кто знает?

В розовом цвете
   прикоснись губами к ее щеке;
   Поскольку роза не может говорить,
И ты обретаешь аромат.

Если роса на листе
   Слезы из ее глаз;
   Если она увянет и умрет,
Ведь вы верите,

Что роза не может говорить,
   Хотя сердце девы
   В ее груди должно увядать
И с увяданием должно разбиться.

п. 46НАВСЕГДА

Он сначала услышал это из уст любви,
   И полюбил это ради любви;
Верное слово, не знающее ни времени, ни перемен,
   Ни одинокого горя.

Он звенел на струнах его сердца, как дыхание
   Небесной верности, которая шептала: «Никогда не
расставаться, не терять, не задерживаться от твоего взгляда».
   Она сказала: «Я люблю навсегда».

Он услышал это тогда на губах смерти,
   О вещах, которые увядают и умирают;
Слово печали никогда не умолкнет,
   Вечно эхом вздох.

И одиночество в его душе жило,
   И ударяло по струнам его сердца, крича: «Никогда не
встретить, иметь, удерживать, видеть снова».
   Она сказала: «Прощай навсегда».

п. 47ВОЗВРАТ УДАР

Я ударил тебя однажды, я хорошо помню.
   Жестко по следу страсти мчалась печаль,
И быстрое раскаянье, плача от удара;
   Я ударил тебя один раз — и теперь ты лежишь мертвый!

Теперь ты ушел, удар больше не дремлет
   В твоем прощении, замолкшем через все годы;
Но, как призрак, преследует меня во тьме,
   Чтобы кричать: «Ты дал слезы своей возлюбленной».

Лишенный теперь всех оправданий, строгих и суровых,
   Когда все твои мелкие прегрешения затуманены или исчезли,
Призрак возвращает удар в мое сердце,
   Я ударил тебя однажды - и теперь ты лежишь мертвым.

п. 48VALE

До свидания, милый друг, до свидания,
И весь мир должен быть
Между моим другом и мной;
И нет ничего, милое сердце,
Кроме рук, которые встречаются, чтобы расстаться;
До свидания, милый друг, до свидания.

Прощай, милая любовь, прощай,
И одна длинная могила должна быть
Между моей любовью и мной;
Какое утешение там, дорогое сердце,
Для рук, которые встречаются, чтобы расстаться?
До свидания, сладкая любовь, до свидания.

п. 49СКЕЛЕТ В ШКАФЕ

Только этот один день из всего года
Пусть все будут едины, пусть все будут дорогими;
Жена, муж, ребенок в нежных объятиях
И призрак сдвинули с места.
Ни горьких слов, ни хмурого лба,
Потревожь рождественский праздник, теперь
Скелет за дверью.

И пусть дитя косым взглядом
Узнает свое печальное наследство
От душ, лишенных счастья,
От дома, где редко бывает любовь;
Но в грядущие годы сохраните
Эту сладкую ночь, в которой не было боли;
Скелет за дверью.

Напрасно вы поднимаете чашу с вассалом
И клянетесь в своей страсти, душа в душу.
Ты слышишь, как в рифму звенят сладкие колокольчики,
Ты украшаешь комнату к Рождеству
с. 50 Напрасно. Наступает торжественная тишина,
В стенах тикают часы смерти;
Скелет стучит в дверь.

Тогда отпусти его на место,
Посидим старый позор;
Не ищите теперь призрака,
Который преследовал нас каждый день;
Ибо яснее призрак; бесполезно
Это притворство счастья;
Скелет стучит в дверь.

п. 51ВЫ НЕ ПРИДЕТЕ БОЛЬШЕ

На безлистное дерево пришла зелень,
   Земля производит зерно свое;
Цветок пришел за медоносной пчелой:
   Ты больше не придешь.

Птицы прилетели в пустое гнездо,
   Всю зиму, полную дождя;
Так музыка пришла туда, где была тишина:
   Ты больше не придешь.

Любовь придет на крик слабых ягнят;
   Увы, тупая боль моего сердца!
В круговороте перемен я одинок:
   Ты больше не придешь.

п. 52ОБЛОМКИ

Любовь зажгла маяк в твоих глазах,
   И я вышел в бурю,
И вот! ночь окрылилась;
   Я мечтаю обо мне в безопасности и тепле.

Любовь зажгла маяк в твоих глазах,
   Вредительский свет для меня;
Мое сердце разбито о скалы;
   Я погибаю в море.

п. 53Я ЕСМЬ МИР

Я песня, покоящаяся на облаке;
      Я солнце:
Я рассвет, день, укрывающий саван,
      Когда сгущаются сумерки.

Я меняющийся цвет дерева;
      Цветок раскрылся:
я меланхолия моря;
      Я мир.

Другие души, которые, проходя на своем месте,
      Каждая в своей канавке;
Протягивающие руки, которые сковывают меня и обнимают,
      Говорите и порицайте.

«О частица того закона, благодаря которому Земля
      держится и вращается;
Вот! ты, спешащий с толпой, утверждаешь,
      что Ты — мир».

Разве я не один со всеми вещами, которые греются
      на солнце?
Все, что мои уши могут слышать или видеть глаза,
      Пока все не будет сделано.

п. 54Песни и сияния, меняющегося листа,
      распустившегося бутона:
со всеми чувствами, пульсирующими в моем сердце,
      я есть мир.       Когда-нибудь я не услышу

песни, которую несет ветер ; И розовые побеги для ослепших глаз       Снова не появятся. Глухой, во мраке Я встану и брошу       Из своей души Иссохший мир со всей его радостью и горем,       Это была моя цель. Я встану и, как падающая звезда,       Сползу со своего места; Так томительно увидеть старый мир издалека,       Вращаться в космосе. И знать больше вещей, чем все мудрые могут знать,       Пока все не будет сделано; Пока не придет Тот, Кто, дыша на звезды,       Задувает солнце. п. 55А НОВЫЙ ГОД Вот! новый белый мир!    Падающий снег Скрыл последний старый год    И велел ему уйти. Завтра! Взывает дуб    к сердцу своему, Мои запечатанные почки раскидают    Свою листву. Завтра! Трубит малиновка,    И снова Как сладко гнездо, что давно    Было полно дождя. Завтра! блеют овцы,    И один за другим Мои маленькие ягнята будут резвиться    «Под солнцем». Пусть и для нас    будет какое-нибудь прекрасное Завтра, О Ты, ткущий нити    Судьбы! п. 56Ты был младенцем в то    далекое Рождество, Пойдем, как дети    , По пути Твоему. Чтоб наши сердца охладели    «Ни временем, ни болью, С юной сладкой верой могли    снова расцвести Зеленью. Что пустые обещания    Прошедших лет Весна в жизнь, а не    Покаянные слезы. Чтоб дела наши на    земле шли, Невинны, как агнцы,    И чисты, как снег. п. 57 КОРОВЫ ОТЦА МОЕГО Скорее коровы мои отбиваются от моего ведения;    Молодой козел проказничает, но я мало что могу сделать: Всю ночь я слышал плач банши;    О юноша, любящий меня, хорошо ли тебе? Всю ночь просидела мать с моим горем;    «Хотите, это ветер, о дитя моего сердца!» Мои волосы развеваются на ветру, и мои руки сжимаются в тоске;    Черная голова моей любимой! слишком долго мы в разлуке. Будь твоя могила у моих ног, я бы счел это полублагом;    Я мог пасти скот и прогонять коз; Много Патерностер я бы сказал для вашей безопасности;    Я мог бы спать над твоим сердцем, до рассвета. п. 58Вижу тебя в прерии, разгоряченного жаждой и изнемогающего от голода;    Голова, которую я люблю лежать низко на песке. Стервятники визжат от нетерпения, и койоты воют,    Пока кровь не застынет в твоей стиснутой руке. Я вижу тебя на водах, такой белой, такой все еще заброшенной,    Твои милые глаза открываются под чужим дождем: Игрушка ветров, ты кружишься и дрейфуешь без остановки,    Нет могилы для твоего отдыха; О моя горькая боль! Всю ночь я слышал причитания банши:    Где-то ты умираешь, и я ничего не могу сделать; Мои волосы развеваются на ветру, и мои руки сжимаются в тоске;    Горька твоя беда, а я далеко от тебя. п. 59СВЯЩЕННИК Сосед! из жалости гончая плачет на твоих ступенях    С умоляющими глазами, с больными и усталыми ногами. Сосед! твоя жалость умоляет бедного зверя;    Голод и холод заняты на улице. Тогда, сосед! Пауза; это плохая работа, которую вы делаете. «Прочь от моей двери! У меня нет для тебя места». Сосед, твоя милость! Сердце любви здесь,    В этом усталом теле - любовь редка, И редко приходит плакать перед нашей дверью.    Тогда откройте широко и возьмите свою маленькую долю. Любовь умоляет быть твоей служанкой, настоящей и истинной. «Уйди с моего шага! У меня нет для тебя места». Ступеньку за ступенькой ругают, от двери к двери,    Ветром хлещет, гонит дождь, С голодом в горле идет он;    Однако тот, кто следует за ним, разделяет боль существа. Один следует. Сосед, стой! если вы не жалеете. «Уйди с моего шага! У меня нет для тебя места». п. 60 Кроткий Христос услышал Свой вопль пса,    И оставил Свой престол, чтобы идти по утомленным ногам. Он следует, хотя и невидимый, с разбитым сердцем,    От двери к двери, от улицы к улице. Да, у того, кто следует, тоже был отказ. «Прочь от моей двери! У меня нет для тебя места». п. 61ВОСТОЧНЫЙ БОГ Сегодня я видел восточного бога; Мои товарищи засмеялись; чтобы не выдать Моих тайных мыслей, Я издевался и над ним. Его многочисленные руки (у него было не мало, Этот Бог даров и милосердия), Мраморный род, который улыбался мне, я насмехался и говорил: «О Бог лишенный престола, Одинокий изгнанник от веры, которой ты владел, Нет священника, чтобы привести тебя жертва, Нет кадильницы с ароматным дыханием, Нет земли, чтобы оплакивать твой погребальный костер. О царь, чьи подданные почувствовали твой огонь, То мертвый, то окаменевший, без раба, Неустрашимый, нелюбимый, у тебя нет могилы. Бедный Бог, который не может понять, А что с твоей прекрасной восточной страной, Что за темные брови коснулись твоих смуглых ног, Какие теплые сердца на твоем мраморе бьются, Когда многие молитвы остались без ответа? Мои товарищи засмеялись и прошли. Я сказал, с. 62 «Если в тех краях ты еще бродишь, Духом, Боже, и твори свою волю», — шептал я в мраморное ухо Так низко — потому что стены могли слышать — Накрашенными губами они улыбались мне — «О храни мою любовь, где он? п. 63 ДРУГ В НУЖДЕ У кого есть место для друга, У которого есть деньги, чтобы тратить, И кубок золота, Чтобы держать пальцы, По мановению чьей руки Выпрыгивает лосось на землю, Сбрасывает птиц небесных, Упадает олень и заяц. У кого есть место для друга У кого есть деньги, чтобы одолжить?       У нас есть место для друга! У кого есть место для друга , Которому нечего одолжить, Когда кубок с золотом Так же далек от него , Как быстроногий заяц Или птицы небесные. У кого есть место для друга, которому нечего тратить?       Мы не знаем такого друга. п. 64 В ЛЕСУ Тише, это твой голос! Нет, это птица на ветке, Романтующая со своей половинкой, но где же ты, Чтоб сердцу моему радоваться? 'Это твоя рука, говори! Нет, но ветки, бьющиеся на ветру, Вырвали увядший лист, который падает сзади, Прибитый к моей щеке. Тише, твоя поступь! Нет, это ручей, спрятанный в папоротнике, Так от рассвета до темноты я жду, я узнаю, что печаль - это все. п. 65 Бродячее сердце О быть женщиной! быть оставленным для досады и сосны, Когда ветры отсутствуют и взывают к этому бродячему моему сердцу. Желаю! свистит в окна, и как я могу быть спокойным? Там! последние листья букового дерева танцуют вниз по холму. Все шлюпки на якоре бросаются на свободу - О, стать матросом и уйти за море! Когда небо чернеет от грома, а море белеет от пены, Серые чайки кружатся с визгом и ищут свой скалистый дом, Низко его лодка лежит с подветренной стороны, как она бежит по ветру, Когда она поднимается вместе с волнами, и не трясет свой капающий парус. Опасность на водах — радость там, где опасности — Увы! быть женщиной и сердце кочевника во мне. п. 66Очоне! Быть женщиной, только вздыхающей на берегу, С душой, которая находит страсть в каждом долгом реве прибоя, С сердцем, которое бьется так же беспокойно, как и все дующие ветры, Сунуть ткань между пальцами и сказать ей, что она должна шить; Должен вступать в пустую болтовню и считать соломинкой — Для взвешивания ближнего — ради общественных законов. О болтовня, болтовня, болтовня, когда говорить - беда, Когда тишина лежит вокруг твоего сердца - и ночь на море. Так устал от мелочных мод, которые являются корнем всех наших раздоров, От всех мелких страстей, которые нарушают спокойствие жизни. Закон Божий на земле сияет постоянно во все времена; В запутанных законах, сотворенных человеком, нет ни разума, ни рифмы. О птица, которая борется с небесами и уносится за берег, Оставишь ли ты свой полет и опасность ради клетки, чтобы больше не сражаться? п. 67 Нет больше ни зимнего холода, ни снежного голода, ни ветров, сбивающих вас с пути, по которому вы хотите идти? Вы бы оставили свой мир страсти ради дома, который не знает бунта? Смогу ли я изменить свое бродячее стремление к сердцу, более полному покоя? Нет! — при всех ее опасностях есть и радость в опасности: Вперед, птица, и борись со своими бурями, и с тобой это кочующее сердце! Моря, которые трясутся и гремят, однажды закроют нам рты, Визжащие и свистящие бури сдуют нам дыхание. Летящая и белеющая пыль оставит следы не там, где мы ступали. Что тогда имеет значение для нашего суждения? мы стоим лицом к лицу с Богом. п. 68 КОГДА ТЫ НА МОРЕ Как я могу смеяться или танцевать, как другие,    Или качаться на своем камне или на катушке? Мое сердце еще вернется к мечтам о тебе    Возле моей прялки. Моя собачонка кричала в темноте,    Он не желал меня: Я взял его к себе - почему он залаял,    Когда вы были на море? Я боюсь красного петуха -- если он сегодня пропоет --    Я держу его рядом и в тепле, Мне было бы плохо, если бы он проснулся в страхе    И ты в бурю. Я не смею улыбаться, потому что боюсь, что мой смех прозвучит    в твоих умирающих ушах; О, если бы вы, дрейфуя, утонули, услышали, как я пою    , И подумали, что у меня не было слез. Я никогда не думал, что море может будить такие волны,    И что могут быть такие ветры; Я никогда не плакал, когда другие глаза слепли    Для кого-то в море. п. 69 Но теперь я боюсь и всего молюсь за вас,    сколько опасностей! Я отложил свое колесо, что мне делать    Когда ты в море? п. 70САД МОЕГО СОСЕДА Почему в саду моего соседа Цветы слаще моего? У меня никогда не было такого цветения роз, Такой желтой и розовой хвои. Почему в саду моего соседа Все плоды красные и золотые, А здесь горький виноград , Который висит на моих пальцах? Почему в соседний сад Все птицы летят петь? За забором между нами Казалось бы, всегда весна. Я думал, что мой собственный широкий сад Когда-то милее и прекраснее всех, Пока я не увидел золото и багрянец Прямо над стеной моего соседа. Но теперь я хочу его дроздов, И теперь я хочу его виноградную лозу, Если я не могу иметь его вишни , Которые становятся более красными, чем мои. п. 71Змей под яблоками На падение соблазнит меня, И тогда — Я украду плоды у соседа Через садовую ограду. п. 72AN IRISH BLACKBIRD Это мой храбрый певец,    С клювом из золота; Теперь мое сердце в плену    В сладкой хватке его песни. О, жаворонок - бродяга,    Ищущий полей выше: Но моя серенада    Есть человеческая любовь. «Слушай!» он говорит: «Зимой    Гнезда полны снега, Но перемирие плачущим    Летним ветрам дует». «Тише!» он поет, «с ночными    призраками перестанут быть, Присоединяйтесь к вашей серенаде    , играющей на его дереве». О, мой маленький любовник,    Трепет в синеве; Бескрылый должен я завидовать    Небо так широко для вас. п. 73СМЕРТЬ ГОРМЛАИТ Гормлайт, жена Найла Гленду,    Счастливым был твой сон в ту ночь,    Снилось, что ты проснулась от внезапного испуга, Найл из Ольстера стоял рядом с тобой. Найл из Ульстера, умер и ушел,    Много лет назад пришло,    Тот, кто был убит в бою, Теперь твой радостный взгляд останавливается. Что ж, твой взгляд ласкал его Над    его темной головой, которую ты так любил,    Где кулин извивался и падал На умный лоб, который он носил. Эти храбрые плечи, широкие и сильные,    Многие датчане содрогнулись, увидев,    Никогда не было такого прекрасного призрака, как он, - Жена Гленду так долго смотрела. Радостная королева Гормлайт, на рассвете    ты вскочила, чтобы привлечь его,    Ах! серый петух громкий и ясный Экипаж, а затем Призрак исчез. п. 74 Тщетно протягивали руки,    Поскользнулись и упали, и израненная рана    Назвала его по имени и больше не говорила, Ибо палка пронзила твою грудь. Королева, твои улыбающиеся губы были безмолвны    С этим последним дорогим именем, которое ты плакала,    Но некоторые говорили, что перед смертью Найл из Ольстера прошептал: «Приди». п. 75НЕИЗВЕСТНЫЙ ИДЕАЛ Чей голос не даст мне покоя?    Я слышу, как он говорит. Где берег удовлетворит мои поиски,    Покажет, что я ищу? Не твоя, слабая Муза, подражать тому далекому голосу    С запинающимся языком; Нет мира, сладкая земля, чтобы приказать моему сердцу радоваться    Твоим рощам среди. Чья красота, я знаю, от которой,    Но не могу определить место? Это совершенство моря или неба,    Или человеческого лица? Не твой, мой карандаш, рисовать    Великолепную улыбку! Слепые на солнце, мы боремся с Судьбой,    Которая светится до поры до времени. Чьи ноги вторят мне, вторя эхом    По неведомым путям? Чьи губы только часть петь    В течение всех моих дней? п. 76 Не твое, любимый юноша, чтобы наполнить мои жадные глаза    Или найти тот берег , Который не дает мне покоя и не удовлетворяет    Навеки. п. 77ОСТОРОЖНО, Я сомкнул руки на мотылька,    И когда развел ладони, Вместо пыльных сломанных крыльев    Я нашел окровавленное человеческое сердце. Я раздавил ногой червя,    Который имел своей целью мой сад, Но когда я отвел ногу в сторону,    Я нашел умирающую человеческую душу. п. 78. СТАРАЯ ДЕВА Она идет в пустынном саду    По дорожке, проложенной ее ногами, В туфлях на высоких каблуках, с золотыми пряжками,    В платье из парчи в цветочек; Волосы, падающие ей на плечи,    Наполовину стянутые лентой, Когда-то сияли, как осенняя пшеница,    Теперь серые, как зимнее небо. Время на ее лбу грубыми пальцами    записывает свои улыбки и слезы; И ее разум, как золотые часы,    Он остановился в давно минувших годах. У подножия одинокого сада,    Когда она приходит на место свиданий , Она знала издревле, там она задерживается,    С румянцем на ее иссохшем лице. Дети выходят на улицу:    Они взбираются на садовую стену; И смеются: «Он придет завтра!»    Который вообще никогда не придет. п. 79И часто над нашим шитьем,    Когда я с соседкой сижу , Чтобы поболтать об этой истории    , Которой нет конца, «Умер, — говорила бы я, — тот любовник,    Который так давно ее бросил», Но моя соседка Оставила бы свою иглу    , Чтобы ответить: «Он фальшивый, я знаю». — Может быть, он спал?    С такой любовью Он ворвался бы в врата тишины    И полетел бы навстречу ее поцелую. Она лучше со слезами или со смехом,    Эта дама в своей старой парчи? Мой сосед говорит, что она святая,    С верой, которая не увянет. * * * * * Но дети на лужайке    Откликаются на ее тоскливый зов И говорят: "Он придет завтра!"    Который вообще никогда не придет. п. 80WIRASTRUA Wirastrua, wirastrua, горе мне, что ты умер! Труп говорил со своей постели: «Вчера мой горящий мозг Пульсировал и бил по струнам боли: Теперь я отдыхаю, все мои мечты сделаны, В мире за солнцем. Вчера я мучился вовсю, Сегодня катаюсь в карете и четверке. Вчера ночью я лежал на улице, Сегодня ночью с королями, и не хуже их. Вираструа! вираструа! я бы лежал так же холодно, как вы. п. 81ВОПРОСЫ В чем секрет твоей жизни, пасущей быка, Волка, траву сладкую поедающего? Кто натянул могучие сухожилия на твою плоть? Кто заставил это великое сердце биться? В чем тайна твоей смерти, бездушный вол, Вол так терпеливо ожидающий? Почему боль сплела свою сеть для страданий твоего мозга, Если для тебя Смерть не получит творения жизни? п. 82A МАЛЕНЬКАЯ СОБАКА Маленькая собачка подорвала мое доверие к Небесам. Я искренне восхвалял Все великое, что есть, Человеческую боль и даже удовольствие, Я сказал, что, хотя это взвешивание Боли и слез и молитв, Он вознаградит самым справедливым образом. Я сказал, что ваш горько плачущий мужчина или дева, Ваши слезы или смех Должны получить справедливое будущее; Встреть вас воля Божия тогда бесстрашная, Препояшет вас вашим испытаниям, ибо обитель Божья Открыта для всякой печали; Живите ради великого завтра. Мимо меня прошла по дороге Маленькая собачка с голодными глазами и грустной Тонкой плотью, вся дрожащей, Весь больной и дрожащей, Скулящей под тяжкой болезнью, что у него была. п. 83 Я поспешил домой и по-прежнему хвалил Бога за то, что так дал Человеку награду, Собака скулила за моей дверью. Я широко распахнул его и сказал: «Войди, Отверженный Божий». Под Его жезлом Ты терпишь боль, бедное животное, не имевшее греха. Не у моей двери ты тогда должен плакать, жалуясь на свою несправедливую судьбу, Но на Того, кто оттолкнул Тебя от Своей двери, калеча твое тело. Не мое удовольствие, что ты терпишь эту боль, Брошенную в бытие Без надежды освободить Горем и терпением душу для какой-либо выгоды.
Таким образом я упрекал Бога,
пока я стремился
Язвы к исцелению
Голос, крадущийся
И шепчущий из зверя, с которым я дружил,

Сказал: «Бог оживил мою плоть, даруя
Радости без меры,
Созданный для ее удовольствия,
Эдемский сад, вечно сияющий.
п. 84 Дал мне Человеку свою заботу и защиту,
Чтобы приобретать и давать,
И велел нам так жить
В единых узах помощи и любви.

«Человек разрушил наш сад, и мы были брошены
С небес
Рая
В печали плачущего мира.
Он забывает мою заботу, Я, как сказал Бог,
Даю еще любовь
За ту связь,
Которой жизнь во все наши тела вдохнула.

«И почему ты поносишь Бога и хвалишь
С насмешливым лицемерием
И ложным унижением
доброту Своего сердца, считая удивительным,
Что ты ради меня исполняешь этот долг,
Который есть Его веление,
И не упрекаешь, что избавился
от меня, ближнего твоего, тот, кто говорил грубые слова,
Жесткие слова и выгнал меня, весь израненный и больной?»

Таким образом, пока я ухаживал за
этой собакой, которую я подружил,
Вернул мою веру в Небеса по воле Бога.

п. 85 «Я МОЛИЛСЯ С ТАКИМ Усердием»

Я молился с таким усердием:
«Обернись и посмотри,
Как горько я старался —
Слово и все прощено».
Я так усердно молился.

Я так жадно молился —
Не быть,
Ты повернулась и прошла. До свидания!
Судьба улыбается мне, мечтал я —
Но я жадно молился.

п. 86 «КОГДА ПРИХОДИТ ТЬМА»

Когда приходит тьма,
«Это конец?» Я молюсь,
Нет ответа от ночи,
И снова день.
Я снова беру мир
На шею и иду
в ногу с серьезными часами.
Раз судьба так распорядилась,
Уходи, мертвец, разожми
свои руки вокруг моего сердца,
я и мое бремя ушли,
ты и твой покой ушли.

п 87...ОТДАЛЕННЫЕ ГОЛОСА

Я ушла из дома в путешествие;
Потому что слышала, как поют странные птицы
В чужих небесах, и чувствовал, как их крыло

Пронзает мою душу нетерпеливо;
Я видела цветение на цветке и дереве,
Которые растут только за морем.

Мне казалось, что отдалённые голоса говорят
Больше мудрости, чем могут сделать близкие языки;
Я последовала за ним, чтобы моё сердце не разбилось.

А что было, то прошло и сделано.
Я мечтал, и тут начался сон:
Я видел, как лосось на солнце

Спрыгнул с реки на берег —
Ах! странное несчастье, так ранило ногу,
К его сладкому потоку больше не обратиться.

Птица из-под груди его матери,
Расправила свои слабые крылья в напрасной просьбе;
Никогда больше не добраться до своего гнезда.

Я видела, как цветок расцвёл слишком рано
В летний полдень;
«Не будет больше дышать под луной.

Я проснулась, согретая под чужим небом,
Где цветёт и умирает саранча,
Странные птицы кричали мне, мелькая.

И смуглые лица проходили и будили
Эхо слов, которые они говорили
- Те же старые сказки, что и другие люди.

Перемирие в роуминге! Никогда больше
я не покину дом, который любил когда-то.
Но незнакомцы встречают меня у дверей.

* * * * *
Я покинула свой дом, всё же путешествуя,
Всё же я слышу, как поют странные птицы,
И чужие цветы приносят редкие ароматы.

Слышу далекий голос, мудрейший,
Чем другие под чужим небом.
Я найду — может быть, в раю.
***
п.89  БАЛЛАДА О СКАЗОЧНОМ ТЕРНовОМ ДЕРЕВЕ

Это дурная ночь, чтобы идти, сестра моя,
   К волшебному дереву через волшебную аллею,
Ты не подождешь, пока закончится Сочельник?
   Ибо много опасностей на твоем пути!

Я не могу ждать, пока закончится канун Хэллоуина,
   Я буду там до того, как ночь убежит,
Потому что, брат, я устал от своего возлюбленного,
   И я должен увидеть его однажды, живым или мертвым.

Я молился небу, но оно не слушало,
   Я трижды воззову сегодня ночью к имени дьявола,
Будь то живой человек, который придет послушать меня,
   Или всего лишь труп, весь одетый в белоснежную одежду.

* * * * *

Она натянула свои шелковые чулки и подвязки,
   Ее малиновая нижняя юбка была высоко поднята,
Она шла среди трясины и ежевики,
   До сказочного дерева она стояла рядом.

п. 90Когда она впервые выкрикнула имя дьявола так громко,
   Она прислушалась, но не услышала ни звука;
Когда она дважды плакала, Ей казалось, что из темноты
   Она слышит эхо легких шагов.

Когда она в последний раз плакала, голос ее перешел на шепот,
   Она дрожала от одиночества и страха;
Перед нею стояла могучая фигура, закутанная в саван,
   В одеждах темных, чернее ночи.

— А если ты будешь моей настоящей любовью, — спросила она,
   — я боюсь тебя! Поговори со мной поскорее».
«О, я не твоя истинная любовь, — ответило оно,
   — он дрейфует без могилы по морю».

«Если он мертв, то я с радостью пойду
   вниз по черной лестнице смерти в могилу».
«Твой возлюбленный зовет тебя, чтобы дать ему отдохнуть
   От вечного метания волны».

«Я превращу свою любовь в ложе широкое и пустое,
   В могилу, где мы оба сможем когда-нибудь уснуть».
«Что ты даешь за его тело прекрасное и стройное,
   Чтоб отвлечь его от опасностей глубин?»

«Я отдам тебе и свой серебряный гребешок, и серьги,
   я отдам тебе всю свою сокровищницу».
«Я возьму только то живое существо, которое придет вперед,
   Первое, кто встретит вас, пройдя к вашей двери».

п. 91 «О, пусть моя маленькая собачка встретит меня первой,
   Так освободи же моего возлюбленного из твоей страшной хватки».
«Что ты дашь мне за сердце, которое любило тебя,
   Сердце, которое я держу прикованным и замороженным?»

«Мой обручальный перстень я дарю тебе с радостью,
   Мой перстень из жемчуга — и каждому слезу!»
«Я хочу, чтобы другое живое существо
   В ту секунду появилось на вашем пути».

«Чтобы купить это сердце, чтобы согреть мою любовь к жизни,
   я молюсь, чтобы мой пони встретил меня по возвращении».
«А теперь, за его молодую душу, что вы мне дадите,
   Его душа, что день и ночь беспокоится и горит?»

«У тебя не будет моего серебряного гребня и серег,
   У тебя не будет моего кольца из драгоценного камня;
О, мне нечего тебе обещать,
   Но отдать свою душу, чтобы выкупить ему его собственную».

Горестно плакала она и, ступая домой,
   Громко оплакивала свою темную и жестокую судьбу;
«Ах, иди, — крикнула она, — мой песик мне навстречу,
   А ты, мой конь, пасись у ворот».

Она торопливо продиралась сквозь кусты и ежевику,
   Преследуемая страхом, который делал ее шаги быстрыми,
И когда она бежала, она встретила своего младшего брата,
   Потом ее старый отец шел ей навстречу.

п. 92 «О брат, маленький брат, — воскликнула она, плача,
   — хорошо ты сказал о волшебном дереве, остерегайся,
Ибо драгоценные вещи покупаются и продаются до полуночи,
   В канун Хэллоуина, теми, кто торгует там».

Она вошла одна в маленькую часовню,
   И преклонила колени перед алтарем святой девы,
Говоря: "Мать Мария, моли тебя за меня,
   Чтобы спасти эти две самые нежные души твои".

И когда она молилась, вот святая статуя,
   Заговорила с ней, говоря: «Мало чем я могу помочь,
Божьи пути справедливы, и ты осмелилась подвергнуть сомнению
   Его суд над этой душой, которую ты купила и заплатила».

«За ту единственную душу, твоего отца и твоего брата,
   Свою собственную бессмертную жизнь ты променял; тогда,
Тем не менее, предоставляется один шанс - ваше верное раскаяние,
   Верните его сердце, которое вы заставили жить снова.

«Для этих двух душ — моего отца и моего брата —
   Я отдаю его сердце в холодную землю смерти, Чтобы
никогда больше не согреть его мертвое, милое тело
   И не биться до безумия под моей рукой».

«И для своей души — чтобы спасти ее от печали,
   Ты должен вернуть его душу в ночь,
Назад к праведному наказанию и справедливости,
   Или потерять свой шанс на вечный свет».

п. 93 «О, никогда Я не верну его в тоску,
   Моя душа будет страдать, отпустив его на волю».
Она встала и, плача, вышла из маленькой часовни,
   Вслепую пошла вперед, пока не достигла моря.

Она вырыла могилу в прибое и гальке,
   Темную, холодную постель, сделанную очень глубокой и широкой,
Она положила ее, всю окоченевшую и распростертую для погребения,
   Прямо на пути прилива.

Сначала бросила в объятия беспокойные
   Громкие волны, Женщину очень серую и холодную,
В постели так быстро встала,
   И высвободила пальцы из хватки мертвых рук.

Второго, что лежало у нее на сердце
   Из бури, младенческого холода и суровости,
С одним долгим рыданием она притянула его к себе на грудь,
   Потом снова выбросила во тьму.

Последним, кто пришел так медленно, был ее собственный любовник.
   Она поцеловала его ледяное лицо в щеку и подбородок:
«О, холодный будет твой дом сегодня ночью, любимый,
   о холодная постель, на которой мы должны спать.

«И тяжело, тяжело, на наших губах, таких верных,
   И на наших сердцах будет лежать наша собственная крыша».
И когда она говорила, горькие слезы падали
   на его неподвижное лицо, все более соленое, чем море.

п. 94 «О, — сказала она, — если бы Ты знал на мгновение
   , моя холодная, мертвая любовь, что я была рядом,
Что моя душа уходит в кромешную тьму
   , Когда твоя выходит, а моя идет умирать».

И, рыдая, она поцеловала его замерзший лоб,
   Прикоснулась своими теплыми губами к его холодным устам,
Без ответа, - и тогда воды, текшие
   В их могилу, стали тяжелыми, глубокими и неподвижными.

* * * * *

Итак, говорят, если к этому волшебному терновнику
   Ты осмелишься пойти, ты увидишь ее призрак, такой одинокий,
Она молит о любви к ней, чтобы ты помог ей
   И отдал свою душу, чтобы купить ее обратно свое.

п. 95МОГИЛКА САМОУБИЙЦА

Это сцена отчаяния человека и освобождения души
От тяжелых черт плоти; так, ища покоя,
В ночи раздался выстрел; двери смерти были широки;
А ты стоял один, чужой, и видел внутри.

Трусливая плоть, смелая душа, что это было? Один боялся мира,
Жалость людей, или их презрение; все же небрежно бросил
Все на баланс Случайности для неизвестного состояния;
Бежал от смеха людей ради гнева Божия — один.

Быть может, когда горячая кровь струилась по дерну ромашки,
Бедная душа, ты уподобилась Каину и бежала от Бога;
п. 96. Люди говорят, что вы упорно боролись за свою жизнь, когда дело было сделано;
Но твое тело больше не будет подниматься под солнцем этого мира.

Я бы выбрал - если бы я сделал это - такую ночь, как эта,
Когда море вскидывает белые руки для поцелуя дикого ветра;
Когда волны сотрясают дрожащий берег своей пенной пастью;
Рвите нить, пока скользящие камешки не вырвутся из их когтей.

Небо шумно от бури; ни одна птица не посмеет пролететь
отсюда в туман; звери молчат; но для человека,
Для души, бросившейся обнаженной навстречу своему судье, ночь,
Которая была братом для долгого бегства этого бедного духа.

Но он выбрал, говорят мне, сумерки такие прекрасные,
Что почти не было такого другого - там.
п. 97В воздухе пахло соснами, И сладостным
Сонным щебетом птиц тянулась сочная мягкая трава у его ног.

Говорят, что в соседнем доме тоже танцевали,
Что они услышали выстрел, просто думая, что дикие птицы должны умереть.
Они ужинали и смеялись, шли с песнями всю долгую ночь,
И они танцевали, не зная, танец смерти с тобой.

Что вы услышали, когда открыли двери смерти?
Было ли это всхлипом дрозда или медленным сладким дуновением
Ароматного воздуха, который дул вместе с тобой в двери,
Что ты так упорно боролся, чтобы вернуть мир, который ты знал?

Или это был крик женщины, что, вопя во мраке,
Словно рука, сомкнувшаяся на твоей душе, схватившая ее от гибели?
Был ли это зов матери или прикосновение поцелуя младенца,
Который последовал за твоей отчаянной душой в черную бездну?

п. 98 Что ты видел, когда стоял на другой стороне,
Странную робкую душу среди душ, ты пытался скрыться
От призраков, которые были, которые судили тебя на твоем пути,
Считали твои грехи с их на судный день?

Ты боялся мира, жалости людей или их презрения,
Движений судьбы и печалей, для которых ты был рожден.
Мужской смех, мужская речь, их суждения, что за дело до того,
Где глаза мертвых возвещают, что ты поступил неправильно.

Не обрели ли вы покоя, может быть, и отдыха, который вы запланировали,
«Под ужасными бесчисленными глазами, которых вы не могли вынести?
Или это Бог взглянул со своего трона в момент презрения,
И вы кричали о суде еще раз в разгар вашей боли?

п. 99Может быть, - но кто знает, - когда ты так боролся за дыхание жизни,
Ты не видел ничего, что проходило мимо могилы, кроме тишины и смерти,
Ты лежал, запертый четырьмя глиняными стенами своей камеры,
Там живая душа, запертая в одеревеневших мертвых телах. оболочка.

Мертвые, мертвые и в гробу, погребенные под глиной,
И все еще живая душа, запертая в клетке, чтобы дождаться распада,
Навсегда одна в ночи непросветного мрака
Там, чтобы думать, и думать, и думать, в безмолвной могиле.

Или в холодной стране смерти не было ни аромата
Цветов душистых, ни мелодии веселой птичьей мелодии.
Ни моря, ни прохлады свежего ветра,
Ни лесов, ни равнин, ни снов, и увы! нет смерти?

Не было ли там жизни, которую мог бы понять человеческий мозг?
Ни прошлого, ни будущего, ни надежды на будущее в этой чужой стране?
Ни любви человеческой, ни сна, ни дня, ни ночи,
Но вечной жизни в вечном свете?

п. 100Возможно, душа, стремясь наполнить свою могилу,
Нашла весь покой и счастье, которых могла жаждать;
Все, что он потерял в одиночку, была та бедная часть тела
, Которую не видел ничего, кроме серой тленности для его карты.

Ах хорошо! для нас кончилась вся жизнь одного человека этим —
Выстрелом, криком, борьбой и поцелуем обморочной женщины;
Кровь жизни пролилась среди трав — и весь мир погиб,
И никто никогда не узнает, как он заплатил цену.

Он потерян в толпе мертвецов, в ночи смерти,
Имя на камне осталось, чтобы сказать, что он когда-либо дышал.
Так погибнет там отчаянное тело, с долгой отдушиной твоей,
И духу несчастному даруй Бог Вечности покой!

Еще
THE FAIRY
CHANGELING
AND OTHER
POEMS

BY DORA SIGERSON
(MRS CLEMENT SHORTER)

 Decorative shamrock divider

john lane
the bodley head
london & new york
mdcccxcviii

p. iiiNOTE

Only one of the pieces in the following collection appeared in the writer’s earlier volume (“Verses” by Dora Sigerson; Elliot Stock, 1893).  The remainder have found refuge in “Longman’s Magazine,” “The Pall Mall Magazine,” “The National Observer” (of Mr. Henley), “Cassell’s Magazine,” and numerous American publications—“The Century Magazine,” “The Bookman,” “The Boston Pilot,” “The Chap-Book,” and others.  The Author wishes to thank the Editors of these magazines and journals for the kindness implied.

p. vCONTENTS

The Fairy Changeling
Page 1
A Ballad of Marjorie
3
The Priest’s Brother
6
The Ballad of the Little Black Hound
9
The Rape of the Baron’s Wine
15
Cean Duv Deelish
19
Banagher Rhue
21
The Fair Little Maiden
23
At Christmas Time
25
A Weeping Cupid
26
The Lover
28
A Bird from the West
30
All Souls’ Eve
32
An Imperfect Revolution
34
Love
36
Wishes
38
Cupid Slain
39
p. viWhat Will You Give?
40
A Meadow Tragedy
42
An Eclipse
43
The Scallop Shell
44
With a Rose
45
For Ever
46
The Blow Returned
47
Vale
48
The Skeleton in the Cupboard
49
You Will Not Come Again
51
The Wreckage
52
I am the World
53
A New Year
55
The Kine of My Father
57
Sanctuary
59
An Eastern God
61
A Friend in Need
63
In a Wood
64
A Vagrant Heart
65
When You are on the Sea
68
My Neighbour’s Garden
70
An Irish Blackbird
72
Death of Gormlaith
73
Unknown Ideal
75
p. viiBeware
77
The Old Maid
78
Wirastrua
80
Questions
81
A Little Dog
82
“I Prayed so Eagerly”
85
“When the Dark Comes”
86
Distant Voices
87
The Ballad of the Fairy Thorn-Tree
89
The Suicide’s Grave
95
p. 1THE FAIRY CHANGELING

Dermod O’Byrne of Omah town
In his garden strode up and down;
He pulled his beard, and he beat his breast;
And this is his trouble and woe confessed:

“The good-folk came in the night, and they
Have stolen my bonny wean away;
Have put in his place a changeling,
A weashy, weakly, wizen thing!

“From the speckled hen nine eggs I stole,
And lighting a fire of a glowing coal,
I fried the shells, and I spilt the yolk;
But never a word the stranger spoke:

“A bar of metal I heated red
To frighten the fairy from its bed,
To put in the place of this fretting wean
My own bright beautiful boy again.

“But my wife had hidden it in her arms,
And cried ‘For shame!’ on my fairy charms;
p. 2She sobs, with the strange child on her breast:
‘I love the weak, wee babe the best!’”

To Dermod O’Byrne’s, the tale to hear,
The neighbours came from far and near:
Outside his gate, in the long boreen,
They crossed themselves, and said between

Their muttered prayers, “He has no luck!
For sure the woman is fairy-struck,
To leave her child a fairy guest,
And love the weak, wee wean the best!”

p. 3A BALLAD OF MARJORIE

“What ails you that you look so pale,
O fisher of the sea?”
“’Tis for a mournful tale I own,
Fair maiden Marjorie.”

“What is the dreary tale to tell,
O toiler of the sea?”
“I cast my net into the waves,
Sweet maiden Marjorie.

“I cast my net into the tide,
Before I made for home;
Too heavy for my hands to raise,
I drew it through the foam.”

“What saw you that you look so pale,
Sad searcher of the sea?”
“A dead man’s body from the deep
My haul had brought to me!”

“And was he young, and was he fair?”
“Oh, cruel to behold!
In his white face the joy of life
Not yet was grown a-cold.”

p. 4“Oh, pale you are, and full of prayer
For one who sails the sea.”
“Because the dead looked up and spoke,
Poor maiden Marjorie.”

“What said he, that you seem so sad,
O fisher of the sea?
(Alack! I know it was my love,
Who fain would speak to me!)”

“He said, ‘Beware a woman’s mouth—
A rose that bears a thorn.’”
“Ah, me! these lips shall smile no more
That gave my lover scorn.”

“He said, ‘Beware a woman’s eyes.
They pierce you with their death.’”
“Then falling tears shall make them blind
That robbed my dear of breath.”

“He said, ‘Beware a woman’s hair—
A serpent’s coil of gold.’”
“Then will I shear the cruel locks
That crushed him in their fold.”

“He said, ‘Beware a woman’s heart
As you would shun the reef.’”
“So let it break within my breast,
And perish of my grief.”

p. 5“He raised his hands; a woman’s name
Thrice bitterly he cried:
My net had parted with the strain;
He vanished in the tide.”

“A woman’s name!  What name but mine,
O fisher of the sea?”
“A woman’s name, but not your name,
Poor maiden Marjorie.”

p. 6THE PRIEST’S BROTHER

Thrice in the night the priest arose
From broken sleep to kneel and pray.
“Hush, poor ghost, till the red cock crows,
And I a Mass for your soul may say.”

Thrice he went to the chamber cold,
Where, stiff and still uncoffin;d,
His brother lay, his beads he told,
And “Rest, poor spirit, rest,” he said.

Thrice lay the old priest down to sleep
Before the morning bell should toll;
But still he heard—and woke to weep—
The crying of his brother’s soul.

All through the dark, till dawn was pale,
The priest tossed in his misery,
With muffled ears to hide the wail,
The voice of that ghost’s agony.

At last the red cock flaps his wings
To trumpet of a day new-born.
The lark, awaking, soaring sings
Into the bosom of the morn.

p. 7The priest before the altar stands,
He hears the spirit call for peace;
He beats his breast with shaking hands.
“O Father, grant this soul’s release.

“Most Just and Merciful, set free
From Purgatory’s awful night
This sinner’s soul, to fly to Thee,
And rest for ever in Thy sight.”

The Mass is over—still the clerk
Kneels pallid in the morning glow.
He said, “From evils of the dark
Oh, bless me, father, ere you go.

“Benediction, that I may rest,
For all night did the Banshee weep.”
The priest raised up his hands and blest—
“Go now, my child, and you will sleep.”

The priest went down the vestry stair,
He laid his vestments in their place,
And turned—a pale ghost met him there,
With beads of pain upon his face.

“Brother,” he said, “you have gained me peace,
But why so long did you know my tears,
And say no Mass for my soul’s release,
To save the torture of all those years?”

p. 8“God rest you, brother,” the good priest said,
“No years have passed—but a single night.”
He showed the body uncoffin;d,
And the six wax candles still alight.

The living flowers on the dead man’s breast
Blew out a perfume sweet and strong.
The spirit paused ere he passed to rest—
“God save your soul from a night so long.”

p. 9THE BALLAD OF THE LITTLE BLACK HOUND

Who knocks at the Geraldine’s door to-night
   In the black storm and the rain?
With the thunder crash and the shrieking wind
   Comes the moan of a creature’s pain.

And once they knocked, yet never a stir
   To show that the Geraldine knew;
And twice they knocked, yet never a bolt
   The listening Geraldine drew.

And thrice they knocked ere he moved his chair,
   And said, “Whoever it be,
I dare not open the door to-night
   For a fear that has come to me.”

Three times he rises from out his chair,
   And three times he sits him down.
“Now what has made faint this heart of mine?”
   He says with a growing frown.

p. 10“Now what has made me a coward to-night,
   Who never knew fear before?
But I swear that the hand of a little child
   Keeps pulling me from the door.”

The Geraldine rose from his chair at last
   And opened the door full wide;
“Whoever is out in the storm,” said he,
   “May in God’s name come inside!”

He who was out in the storm and rain
   Drew back at the Geraldine’s call.
“Now who comes not in the Holy Name
   Will never come in at all.”

He looked to the right, he looked to the left,
   And never a one saw he;
But right in his path lay a coal black hound,
   A-moaning right piteously.

“Come in,” he cried, “you little black hound,
   Come in, I will ease your pain;
My roof shall keep you to-night at least
   From the leash of wind and rain.”

The Geraldine took up the little black hound,
   And put him down by the fire.
“So sleep you there, poor wandering one,
   As long as your heart desire.”

p. 11The Geraldine tossed on his bed that night,
   And never asleep went he
For the crowing of his little red cock,
   That did crow most woefully.

For the howling of his own wolf-hound,
   That cried at the gate all night.
He rose and went to the banquet hall
   At the first of morning light.

He looked to the right, he looked to the left,
   At the rug where the dog lay on;
But the reindeer skin was burnt in two,
   And the little black hound was gone.

And, traced in the ashes, these words he read:
   “For the soul of your firstborn son,
I will make you rich as you once were rich
   Ere the glass of your luck was run.”

The Geraldine went to the west window,
   And then he went to the east,
And saw his desolate pasture fields,
   And the stables without a beast.

“So be it, as I love no woman,
   No son shall ever be mine;
I would that my stables were full of steeds,
   And my cellars were full of wine.”

p. 12“I swear it, as I love no woman,
   And never a son have I,
I would that my sheep and their little lambs
   Should flourish and multiply.

“So yours be the soul of my firstborn son.”
   Here the Geraldine slyly smiled,
But from the dark of the lonely room
   Came the cry of a little child.

The Geraldine went to the west window,
   He opened, and out did lean,
And lo! the pastures were full of kine,
   All chewing the grass so green.

And quickly he went to the east window,
   And his face was pale to see,
For lo! he saw to the empty stalls
   Brave steeds go three by three.

The Geraldine went to the great hall door,
   In wonder at what had been,
And there he saw the prettiest maid
   That ever his eyes had seen.

And long he looked at the pretty young maid,
   And swore there was none so fair;
And his heart went out of him like a hound,
   And hers like a timid hare.

p. 13Each day he followed her up and down,
   And each night he could not rest,
Until at last the pretty young maid
   Her love for him confessed.

They wooed and they wed, and the days went by
   As quick as such good days will,
And at last came the cry of his firstborn son
   The cup of his joy to fill.

And the summer passed, and the winter came;
   Right fair was the child to see,
And he laughed at the shriek of a bitter storm
   As he sat on his father’s knee.

Who rings so loud at the Geraldine’s gate?
   Who knocks so loud at the door?
“Now rise you up, my pretty young wife,
   For twice they have knocked before.”

Quickly she opened the great hall door,
   And “Welcome you in,” she cried,
But there only entered a little black hound,
   And he would not be denied.

When the Geraldine saw the little black dog,
   He rose with a fearful cry,
“I sold my child to the Devil’s hound
   In forgotten days gone by.”

p. 14He drew his sword on the little black hound,
   But it would not pierce its skin,
He tried to pray, but his lips were dumb
   Because of his grievous sin.

Then the fair young wife took the black hound’s throat
   Both her small white hands between.
And he thought he saw one of God’s angels
   Where his sweet young wife had been.

Then he thought he saw from God’s spirit
   The hound go sore oppressed,
But he woke to find his own dead wife
   With her dead child on her breast.

Quickly he went to the west window,
   Quickly he went to the east;
No help in the desolate pasture fields,
   Or the stables that held no beast.

He flung himself at his white wife’s side,
   And the dead lips moved and smiled,
Then came somewhere from the lonely room
   The laugh of a little child.

p. 15THE RAPE OF THE BARON’S WINE

Who was stealing the Baron’s wine,
Golden sherry and port so old,
Precious, I wot, as drops of gold?
Lone to-night he came to dine,

Flung himself in his oaken chair,
Kicked the hound that whined for bread;
“God! the thief shall swing!” he said,
Thrust his hand through his ruffled hair.

Bolt and bar and double chain
Held secure the cellar door;
And the watchman placed before,
Kept a faithful watch in vain.

Every day the story came,
“Master, come!  I hear it drip!”
The wine is wet on the robber’s lip,
Who the robber, none could name.

All the folk in County Clare
Found a task for every day
By the Baron’s gate to stray,
Came to gossip, stayed to stare.

p. 16Nothing here to satisfy
Souls for tragedy awake;
Just the castle by the lake,
Calmest spot beneath the sky.

But the whispered story grew,
When the Baron went to dine,
That a devil shared his wine,
Had his soul in danger too.

Every morn the Baron rose
More morose and full of age;
Passed the day in sullen rage,
Barred his gates on friends or foes.

Lone to-night he came to dine,
Struck the hound that asked a share,
Heard a step upon the stair—
“Come, the thief is at your wine!”

Baron of Killowen keep
Running down the vaulted way,
To the cellar dark by day,
Took the ten steps at a leap.

There he listened with the throng
Of frighted servants at the door,
He heard the wine drip on the floor,
And sea-mew’s laughter loud and long.

p. 17Of oaken beam, of bolt and chain
They freed the door, and crowded through,
Their eyes a horror claimed in vain,
Nor ghost nor devil met their view.

They searched behind the hogshead, where
The watchful spider spied and span;
They sighed to see the wine that ran
A crimson torrent, wasting there.

They even searched the gloomy well
That legend said rose from the lake;
They saw bright bubbles rise and break,
But nothing stranger here befell.

The Baron cursed—the Baron said,
“Now all be gone, alone I’ll stay,
There shall not rise another day
Without this thief, alive or dead.”

So still he stood, no sound was there,
But just the wine went drop and drip;
Save that, the silence seemed to slip
Its threatening fingers through his hair.

And then as last an echo flew,
The splash of waters thrown apart;
He cursed the beating of his heart
Because the thief was listening too.

p. 18The slipping scrape of scales he hears,
And sea-mew laughter, loud and sweet;
He dares not move his frightened feet,
His pulse beats with a thousand fears.

At that strange monster in the gloom
He points his pistol quick, and fires;
Before the powder spark expires
He hears a sea-bird’s scream of doom.

He saw one gleam of foam-white arms,
Of sea-green eyes, of sloak brown hair;
He had a glance to find her fair,
When he had slain her thousand charms.

* * * * *

The Baron of Killowen slew
A strange sea-maiden, young and fair;
And all the folk in county Clare
Will tell you that the tale is true.

And when the Baron came to dine,
His guests could never understand,
That he should say, with glass in hand,
“I would the thief were at my wine!”

p. 19CEAN DUV DEELISH

Cean duv deelish, beside the sea
I stand and stretch my hands to thee
      Across the world.
The riderless horses race to shore
With thundering hoofs and shuddering, hoar,
      Blown manes uncurled.

Cean duv deelish, I cry to thee
Beyond the world, beneath the sea,
      Thou being dead.
Where hast thou hidden from the beat
Of crushing hoofs and tearing feet
      Thy dear black head?

Cean duv deelish, ’tis hard to pray
With breaking heart from day to day,
      And no reply;
When the passionate challenge of sky is cast
In the teeth of the sea and an angry blast
      Goes by.

p. 20God bless the woman, whoever she be,
From the tossing waves will recover thee
      And lashing wind.
Who will take thee out of the wind and storm,
Dry thy wet face on her bosom warm
      And lips so kind?

I not to know.  It is hard to pray,
But I shall for this woman from day to day,
      “Comfort my dead,
The sport of the winds and the play of the sea.”
I loved thee too well for this thing to be,
      O dear black head!

p. 21BANAGHER RHUE

Banagher Rhue of Donegal,
(Holy Mary, how slow the dawn!)
This is the hour of your loss or gain:
Is go d-tigheadh do, mh;irn;n slan! [21]

Banagher Rhue, but the hour was ill
(O Mary Mother, how high the price!)
When you swore you’d game with Death himself;
Aye, and win with the devil’s dice.

Banagher Rhue, you must play with Death,
(Mary, watch with him till the light!)
Through the dark hours, for the words you said,
All this strange and noisy night.

Banagher Rhue, you are pale and cold;
(How the demons laugh through the air!)
The anguish beads on your frowning brow;
Mary set on your lips a prayer!

p. 22Banagher Rhue, you have won the toss:
(Mother, pray for his soul’s release!)
Shuffle and deal ere the black cock crows,
That your spirit may find its peace.

Banagher Rhue, you have played a king;
(How strange a light on your fingers fall!)
A voice, “I was cold, and he sheltered me . . . ”
The trick is gained, but your chance is small.

Banagher Rhue, now an ace is yours;
(Mother Mary, the night is long!)
“I was a sin that he hurried aside . . .”
O for the dawn and the blackbird’s song!

Banagher Rhue, now a ten of suit;
(Mother Mary, what hot winds blow!)
“Nine little lives hath he saved in his path . . . ”
And the black cock that does not crow.

Banagher Rhue, you have played a knave;
(O what strange gates on their hinges groan!)
“I was a friend who had wrought him ill;
When I had fallen he cast no stone . . . ”

Banagher Rhue, now a queen has won!
(The black cock crows with the flash of dawn.)
And she is the woman who prays for you:
“Is go d-tigheadh do, mh;irn;n slan!”

p. 23THE FAIR LITTLE MAIDEN

“There is one at the door, Wolfe O’Driscoll,
   At the door, who is bidding you come!”
“Who is he that wakes me in the darkness,
   Calling when all the world’s dumb?”

“Six horses has he to his carriage,
   Six horses blacker than the night,
And their twelve red eyes in the shadows
   Twelve lamps he carries for his light;

“And his coach is a coffin black and mouldy,
   A huge black coffin open wide:
He asks for your soul, Wolfe O’Driscoll,
   Who is calling at the door outside.”

“Who let him thro’ the gates of my gardens,
   Where stronger bolts have never been?”
“’Twas the father of the fair little maiden
   You drove to her grave so green.”

“And who let him pass through the courtyard,
   By loosening the bar and the chain?”
“Oh, who but the brother of the maiden,
   Who lies in the cold and the rain!”

p. 24“Then who drew the bolts at the portal,
   And into my house bade him go?”
“She, the mother of the poor young maiden,
   Who lies in her youth so low.”

“Who stands, that he dare not enter,
   The door of my chamber, between?”
“O, the ghost of the fair little maiden,
   Who lies in the churchyard green.”

p. 25AT CHRISTMAS TIME

For that old love I once adored
I decked my halls and spread my board
      At Christmas time.
With all the winter’s flowers that grow
I wreathed my room, and mistletoe
Hung in the gloom of my doorway,
Wherein my dear lost love might stray
      When joy-bells chime.

What phantom was it entered there
And drank his wine and took his chair
      At Christmas time?
With holly boughs and mistletoe
He crowned his head, and at my woe
And tears I shed laughed long and loud;
“Get back, O phantom! to thy shroud
      When joy-bells chime.”

p. 26A WEEPING CUPID

Why love!  I thought you were gay and fair,
Merry of mien and debonair.
What then means this brow so black,
Whose sullen gloom twin eyes give back,
Poor little god in tears, alack!

Why love!  I thought in your smiling cheek
Dainty dimples played hide and seek;
Passing by like a winter’s night,
With stormy sighs from lips all white.
Poor little god, how comes your plight?

A maiden said you were tall and bold,
With an arm of steel and a heart of gold;
Whose changing face would make her day;
When came a frown, the sunshine play
Of smiles would chase the clouds away.

A youth once said you were like a maid
With sunny hair in a golden braid;
Whose cheeks were each a rose uncurled;
And brow a lilybell unfurled;
The fairest maid in all the world.

p. 27Why love!  I find you so weak and small,
A human child, not a god at all;
Two angry, sleepy eyes that cry,
Two little hands so soft and shy,
I’ll hush you with a lullaby.
Come, love!

p. 28THE LOVER

I go through wet spring woods alone,
Through sweet green woods with heart of stone,
My weary foot upon the grass
Falls heavy as I pass.
The cuckoo from the distance cries,
The lark a pilgrim in the skies;
But all the pleasant spring is drear.
I want you, dear!

I pass the summer meadows by,
The autumn poppies bloom and die;
I speak alone so bitterly
For no voice answers me.
“O lovers parting by the gate,
O robin singing to your mate,
Plead you well, for she will hear
‘I love you, dear!’”

I crouch alone, unsatisfied,
Mourning by winter’s fireside.
O Fate, what evil wind you blow.
p. 29Must this be so?
No southern breezes come to bless,
So conscious of their emptiness
My lonely arms I spread in woe,
I want you so.

p. 30A BIRD FROM THE WEST

At the grey dawn, amongst the felling leaves,
   A little bird outside my window swung,
High on a topmost branch he trilled his song,
   And “Ireland! Ireland! Ireland!” ever sung.

Take me, I cried, back to my island home;
   Sweet bird, my soul shall ride between thy wings;
For my lone spirit wide his pinions spread,
   And home and home and home he ever sings.

We lingered over Ulster stern and wild.
   I called: “Arise! doth none remember me?”
One turn;d in the darkness murmuring,
   “How loud upon the breakers sobs the sea!”

We rested over Connaught—whispering said:
   “Awake, awake, and welcome!  I am here.”
One woke and shivered at the morning grey;
   “The trees, I never heard them sigh so drear.”

We flew low over Munster.  Long I wept:
   “You used to love me, love me once again!”
They spoke from out the shadows wondering;
   “You’d think of tears, so bitter falls the rain.”

p. 31Long over Leinster lingered we. “Good-bye!
   My best beloved, good-bye for evermore.”
Sleepless they tossed and whispered to the dawn;
   “So sad a wind was never heard before.”

Was it a dream I dreamt?  For yet there swings
   In the grey morn a bird upon the bough,
And “Ireland! Ireland! Ireland!” ever sings.
   Oh! fair the breaking day in Ireland now.

p. 32ALL SOULS’ EVE

I cried all night to you,
   I called till day was here;
Perhaps you could not come,
   Or were too tir;d, dear.

Your chair I set by mine,
   I made the dim hearth glow,
I whispered, “When he comes
   I shall not let him go.”

I closed the shutters tight,
   I feared the dawn of day,
I stopped the busy clock
   That timed your hours away.

Loud howled my neighbour’s dog,
   O glad was I to hear.
The dead are going by,
   Now you will come, my dear,

To take the chair by mine—
   Until the cock would crow—
O, if it be you came
   And could not let me know,

p. 33For once a shadow passed
   Behind me in the room,
I thought your loving eyes
   Would meet mine in the gloom.

And once I thought I heard
   A footstep by my chair,
I raised my eager hands,
   But no sweet ghost was there.

We were too wide apart—
   You in your spirit land—
I knew not when you came,
   I could not understand.

Your eyes perhaps met mine,
   Reproached me through the gloom,
Alas, for me alone
   The empty, empty room!

The dead were passing home,
   The cock crew loud and clear,
Mavourneen, if you came,
   I knew not you were here.

p. 34AN IMPERFECT REVOLUTION

They crowded weeping from the teacher’s house,
Crying aloud their fear at what he taught,
Old men and young men, wives and maids unwed,
And children screaming in the crowds unsought:
Some to their temples with accustomed feet
Bent—as the oxen go beneath the rod,
To fling themselves before some pictured saint,
“Alas!  God help us if there is no God.”

Some to the bed-side of their dying kind
To clasp with arms afraid to loose their hold;
Some to a church-yard falling on a grave
To kiss the carven name with lips as cold.
Some watched from break of day into the night.
The flash of birds, the bloom of flower and tree,
The whirling worlds that glimmer in the dark,
All said: “God help us if no God there be.”

Some hid in caves and chattered mad with fear
At the uprising of the patient poor.
“He suffers with you,” no more could they say,
Thus lock with keys of Heaven their bonds secure,
p. 35Some called their dead, and then remembering fell
Abusing death and cursed the wormy grave,
And wept for their long hoped-for Paradise,
“God help us if there be no God to save!”

And others sought for right and found it not,
And, seeking duty, found that it was dead,
Blamed their long blameless lives and vowed no more
To sacrifice, for “Might is right” they said.
And pleasure, leaping in the streets with sin,
Caroused through many days till wearily
She tired and met with death in bitter pain.
“Alas!  God help us if no God we gain.”

A few rose up and speaking, “O be strong,”
Were answered, “There’s no reason for your right,”
But many crept in thankfulness for rest
Into the river’s darkness out of sight;
And others with their limbs deformed, or sore
Seared flesh, shrieked out their patient years of pain.
Crying to Death for their lost plains of Heaven.
“Alas!  God help us if no God we gain.”

p. 36LOVE

Deep in the moving depths
   Of yellow wine,
I swore I’d drown your face,
   O love of mine;
All clad in yellow hue,
   So fair to see,
You crouched within my cup
   And laughed at me.

Twice o’er a learned page
   I turned and tossed,
For would I not forget
   The love I lost.
All stern and robed in gloom,
   You read it too,
I could not see the words—
   Saw only you.

Within the hungry chase
   I thought to kill
You, love, who haunted thus
   Without my will,
p. 37But in the gentle gaze
   Of fawn and deer,
Your eyes disarmed my hand,
   And shook my spear.

Beneath a maid’s dark lash
   I swore you’d drown,
Sink in the laughing blue—
   Give in, go down:
But no! you bath;d there
   Right joyously,
And from her liquid eyes
   You laughed at me.

p. 38WISHES

I wish we could live as the flowers live,
   To breathe and to bloom in the summer and sun;
To slumber and sway in the heart of the night,
   And to die when our glory had done.

I wish we could love as the bees love,
   To rest or to roam without sorrow or sigh;
With laughter, when, after the wooer had won,
   Love flew with a whispered good-bye.

I wish we could die as the birds die,
   To fly and to fall when our beauty was best:
No trammels of time on the years of our face;
   And to leave but an empty nest.

p. 39CUPID SLAIN

I come from a burial;
Hush! let me be:
I have put away my love,
Fair exceedingly.

Ah! the little gold curls
Soft about his face;
Now my heart is sorrowful
For his sleeping-place.

But he would pursue me,
Never let me rest;
Till I turned and slew him,
Knowing it were best.

Laid his bow beside him,
Shovelled in the clay;
To-morrow I’ll forget him;
Let me weep to-day.

p. 40WHAT WILL YOU GIVE?

What will you give me, if I will wed?
   “A golden gown
   To come sweetly down,
And deck you from foot to head.”

How will you keep me, if I am cold?
   “By a heart so warm,
   The bravest storm
Dare not force through my strong hands’ hold.”

How will you please me, if I should thirst?
   “Why by the rape
   Of the purple grape,
Which the summer and sun have nursed.”

If I should hunger what may I eat?
   “For you the skies
   The falcon flies,
And the hounds on the stag are fleet.”

How can you comfort when fair youth dies,
   When the spirit’s fain
   For a purer gain,
Than the satisfied flesh supplies?

p. 41“But this I promise, when starved and cold
   A lonely soul
   Finds for its goal
A six-foot bed and churchyard mould.”

p. 42A MEADOW TRAGEDY

Here’s a meadow full of sunshine
Ripe grasses lush and high;
There’s a reaper on the roadway,
And a lark hangs in the sky.

There’s a nest of love enclosing
Three little beaks that cry;
The reapers in the meadow
And a lark hangs in the sky.

Here’s a mead all full of summer,
And tragedy goes by
With a knife amongst the grasses,
And a song up in the sky.

p. 43AN ECLIPSE

Let there be an end
And all be done;
Pass over, fair eclipse,
That hides the sun.

Dear face that shades the light
And shadows me,
Begone, and give me peace,
And set me free.

p. 44THE SCALLOP SHELL

A scallop shell, loosed by the lifting tide,
   Had left a friendly shore, the seas to brave;
Its lips of pink and snowy hollow shone
   Pure in the sun, a pearl upon the wave.

It gleamed and passed—you burdened it with love,
   With sweet long futures, new and dreamy days:
And named for me—because I held your hopes.
   I bid you hush—not meriting your praise.

I pointed, where your vessel came to shore,
   Wrecked where the tiny breakers rose and fell;
And bid your voyagers not put to sea
   So fail a craft as this poor scallop shell.

p. 45WITH A ROSE

In the heart of a rose
   Lies the heart of a maid;
   If you be not afraid
You will wear it.  Who knows?

In the pink of its bloom,
   Lay your lips to her cheek;
   Since a rose cannot speak,
And you gain the perfume.

If the dews on the leaf
   Are the tears from her eyes;
   If she withers and dies,
Why, you have the belief,

That a rose cannot speak,
   Though the heart of a maid
   In its bosom must fade,
And with fading must break.

p. 46FOR EVER

He heard it first upon the lips of love,
   And loved it for love’s sake;
A faithful word, that knows nor time nor change,
   Nor lone heart-break.

It sung across his heart-strings like a breath
   Of Heaven’s faithfulness, that whispered “Never
To part, to lose, to linger from your gaze.”
   She said, “I love for ever.”

He heard it then upon the lips of death,
   Of things that fade and die;
A word of sorrow never to be stilled,
   An ever echoing sigh.

And loneliness within his soul did dwell,
   And struck upon his heart-strings, crying “Never
To meet, to have, to hold, to see again.”
   She said, “Good-bye for ever.”

p. 47THE BLOW RETURNED

I struck you once, I do remember well.
   Hard on the track of passion sorrow sped,
And swift repentance, weeping for the blow;
   I struck you once—and now you’re lying dead!

Now you are gone the blow no longer sleeps
   In your forgiveness hushed through all the years;
But like a phantom haunts me through the dark,
   To cry “You gave your own belov;d tears.”

Stript now of all excuses, stern and stark,
   With all your small transgressings dimmed or fled,
The ghost returns the blow upon my heart
   I struck you once—and now you’re lying dead.

p. 48VALE

Good-bye, sweet friend, good-bye,
And all the world must be
Between my friend and me;
And nothing is, dear heart,
But hands that meet to part;
Good-bye, sweet friend, good-bye.

Good-bye, sweet love, good-bye,
And one long grave must be
Between my love and me;
What comfort there, dear heart,
For hands that meet to part?
Good-bye, sweet love, good-bye.

p. 49THE SKELETON IN THE CUPBOARD

Just this one day in all the year
Let all be one, let all be dear;
Wife, husband, child in fond embrace,
And thrust the phantom from its place.
No bitter words, no frowning brow,
Disturb the Christmas festal, now
The skeleton’s behind the door.

Nor let the child, with looks askance,
Find out its sad inheritance
From souls that held no happiness,
Of home, where love is seldom guest;
But in his coming years retain
This one sweet night that had no pain;
The skeleton’s behind the door.

In vain you raise the wassail bowl,
And pledge your passion, soul to soul.
You hear the sweet bells ring in rhyme,
You wreath the room for Christmas time
p. 50In vain.  The solemn silence falls,
The death watch ticks within the walls;
The skeleton taps on the door.

Then let him back into his place,
Let us sit out the old disgrace;
Nor seek the phantom now to lay,
That haunted us through every day;
For plainer is the ghost; useless
Is this pretence of happiness;
The skeleton taps on the door.

p. 51YOU WILL NOT COME AGAIN

The green has come to the leafless tree,
   The earth brings forth its grain;
The flower has come for the honey bee:
   You will not come again.

The birds have come to the empty nest,
   All winter full of rain;
So music has come where the silence was:
   You will not come again.

Love will come for the weak lambs’ cry;
   Alas for my heart’s dull pain!
In the cycle of change I alone am lone:
   You will not come again.

p. 52THE WRECKAGE

Love lit a beacon in thine eyes,
   And I out in the storm,
And lo! the night had taken wings;
   I dream me safe and warm.

Love lit a beacon in thine eyes,
   A wreckers’ light for me;
My heart is broken on the rocks;
   I perish in the sea.

p. 53I AM THE WORLD

I am the song, that rests upon the cloud;
      I am the sun:
I am the dawn, the day, the hiding shroud,
      When dusk is done.

I am the changing colours of the tree;
      The flower uncurled:
I am the melancholy of the sea;
      I am the world.

The other souls that, passing in their place,
      Each in their groove;
Out-stretching hands that chain me and embrace,
      Speak and reprove.

“O atom of that law, by which the earth
      Is poised and whirled;
Behold! you hurrying with the crowd assert
      You are the world.”

Am I not one with all the things that be
      Warm in the sun?
All that my ears can hear, or eyes can see,
      Till all be done.

p. 54Of song and shine, of changing leaf apart,
      Of bud uncurled:
With all the senses pulsing at my heart,
      I am the world.

One day the song that drifts upon the wind,
      I shall not hear;
Nor shall the rosy shoots to eyes grown blind
      Again appear.

Deaf, in the dark, I shall arise and throw
      From off my soul,
The withered world with all its joy and woe,
      That was my goal.

I shall arise, and like a shooting star
      Slip from my place;
So lingering see the old world from afar
      Revolve in space.

And know more things than all the wise may know
      Till all be done;
Till One shall come who, breathing on the stars,
      Blows out the sun.

p. 55A NEW YEAR

Behold! a new white world!
   The falling snow
Has cloaked the last old year
   And bid him go.

To-morrow! cries the oak-tree
   To his heart,
My seal;d buds shall fling
   Their leaves apart.

To-morrow! pipes the robin,
   And again
How sweet the nest that long
   Was full of rain.

To-morrow! bleats the sheep,
   And one by one
My little lambs shall frolic
   ’Neath the sun.

For us, too, let some fair
   To-morrow be,
O Thou who weavest threads
   Of Destiny!

p. 56Thou wast a babe on that
   Far Christmas Day,
Let us as children follow
   In Thy way.

So that our hearts grown cold
   ’Neath time and pain,
With young sweet faith may blossom
   Green again.

That empty promises
   Of passing years
Spring into life, and not
   Repenting tears.

So that our deeds upon
   The earth may go,
As innocent as lambs,
   And pure as snow.

p. 57THE KINE OF MY FATHER

The kine of my rather, they are straying from my keeping;
   The young goat’s at mischief, but little can I do:
For all through the night did I hear the Banshee keening;
   O youth of my loving, and is it well with you?

All through the night sat my mother with my sorrow;
   “Whisht, it is the wind, O one childeen of my heart!”
My hair with the wind, and my two hands clasped in anguish;
   Black head of my darling! too long are we apart.

Were your grave at my feet, I would think it half a blessing;
   I could herd then the cattle, and drive the goats away;
Many a Paternoster I would say for your safe keeping;
   I could sleep above your heart, until the dawn of day.

p. 58I see you on the prairie, hot with thirst and faint with hunger;
   The head that I love lying low upon the sand.
The vultures shriek impatient, and the coyote dogs are howling,
   Till the blood is pulsing cold within your clenching hand.

I see you on the waters, so white, so still forlorn,
   Your dear eyes unclosing beneath a foreign rain:
A plaything of the winds, you turn and drift unceasing,
   No grave for your resting; O mine the bitter pain!

All through the night did I hear the Banshee keening:
   Somewhere you are dying, and nothing can I do;
My hair with the wind, and my two hands clasped in anguish;
   Bitter is your trouble—and I am far from you.

p. 59SANCTUARY

Neighbour! for pity a hound cries on your steps
   With pleading eyes, with sore and weary feet.
Neighbour! your pity a poor beast doth implore;
   Hunger and cold are busy in the street.
Then, neighbour! pause; ’tis no good work you do.
“Off from my door!  I have no place for you.”

Neighbour, your mercy!  A heart of love is here,
   Within this weary body—love is rare,
And seldom comes to cry before our door.
   Then open wide, and take your little share.
Love pleads to be your servant, leal and true.
“Off from my step!  I have no place for you.”

From step to step abused, from door to door,
   Whipped by the wind, and beaten by the rain,
With hunger at his throat, he passes on;
   Yet one who follows shares the creature’s pain.
One follows.  Neighbour, stop! unless you rue.
“Off from my step!  I have no place for you.”

p. 60The gentle Christ had heard His crying hound,
   And left His throne to track the weary feet.
He follows, though unseen, with bleeding heart,
   Refused from door to door, from street to street.
Yes, one who follows had refusal too.
“Off from my door!  I have no place for you.”

p. 61AN EASTERN GOD

I saw an Eastern God to-day;
My comrades laughed; lest I betray
My secret thoughts, I mocked him too.
His many hands (he had no few,
This God of gifts and charity),
The marble race, that smiled on me,
I mocked, and said, “O God unthroned,
Lone exile from the faith you owned,
No priest to bring you sacrifice,
No censer with its breath of spice,
No land to mourn your funeral pyre.
O King, whose subjects felt your fire,
Now dead, now stone, without a slave,
Unfeared, unloved, you have no grave.
Poor God, who cannot understand,
And what of your fair Eastern land,
What dark brows brushed your dusky feet,
What warm hearts on your marble beat,
With many a prayer unanswered?”
My comrades laughed and passed.  I said,
p. 62“If in those lands you wander still,
In spirit, God, and work your will,”
I whispered in the marble ear
So low—because the walls might hear—
The painted lips they smiled at me—
“O guard my love, where’er he be.”

p. 63A FRIEND IN NEED

Who has room for a friend
Who has money to spend,
And a goblet of gold
For your fingers to hold,
At the wave of whose hand
Leap the salmon to land,
Drop the birds of the air,
Fall the stag and the hare.
Who has room for a friend
Who has money to lend?
      We have room for a friend!

Who has room for a friend
Who has nothing to lend,
When the goblet of gold
Is as far from his hold
As the fleet-footed hare,
Or the birds of the air.
Who has room for a friend
Who has nothing to spend?
      We know not such a friend.

p. 64IN A WOOD

Hush, ’tis thy voice!
No, but a bird upon the bough
Romancing to its mate, but where art thou
To bid my heart rejoice?

’Tis thy hand, speak!
No, but the branches striking in the wind
Let loose a withered leaf that falls behind
Blown to my cheek.

Hush, thy footfall!
No, ’tis a streamlet hidden in the fern,
Thus from dawn to dark I wait, I learn
Sorrow is all.

p. 65A VAGRANT HEART

O to be a woman! to be left to pique and pine,
When the winds are out and calling to this vagrant heart of mine.
Whisht! it whistles at the windows, and how can I be still?
There! the last leaves of the beech-tree go dancing down the hill.
All the boats at anchor they are plunging to be free—
O to be a sailor, and away across the sea!
When the sky is black with thunder, and the sea is white with foam,
The gray-gulls whirl up shrieking and seek their rocky home,
Low his boat is lying leeward, how she runs upon the gale,
As she rises with the billows, nor shakes her dripping sail.
There is danger on the waters—there is joy where dangers be—
Alas! to be a woman and the nomad’s heart in me.

p. 66Ochone! to be a woman, only sighing on the shore—
With a soul that finds a passion for each long breaker’s roar,
With a heart that beats as restless as all the winds that blow—
Thrust a cloth between her fingers, and tell her she must sew;
Must join in empty chatter, and calculate with straws—
For the weighing of our neighbour—for the sake of social laws.
O chatter, chatter, chatter, when to speak is misery,
When silence lies around your heart—and night is on the sea.
So tired of little fashions that are root of all our strife,
Of all the petty passions that upset the calm of life.
The law of God upon the land shines steady for all time;
The laws confused that man has made, have reason not nor rhyme.

O bird that fights the heavens, and is blown beyond the shore,
Would you leave your flight and danger for a cage to fight no more?
p. 67No more the cold of winter, or the hunger of the snow,
Nor the winds that blow you backward from the path you wish to go?
Would you leave your world of passion for a home that knows no riot?
Would I change my vagrant longings for a heart more full of quiet?
No!—for all its dangers, there is joy in danger too:
On, bird, and fight your tempests, and this nomad heart with you!

The seas that shake and thunder will close our mouths one day,
The storms that shriek and whistle will blow our breaths away.
The dust that flies and whitens will mark not where we trod.
What matters then our judging? we are face to face with God.

p. 68WHEN YOU ARE ON THE SEA

How can I laugh or dance as others do,
   Or ply my rock or reel?
My heart will still return to dreams of you
   Beside my spinning-wheel.

My little dog he cried out in the dark,
   He would not whisht for me:
I took him to my side—why did he bark
   When you were on the sea?

I fear the red cock—if he crow to-night—
   I keep him close and warm,
’Twere ill with me, if he should wake in fright
   And you out in the storm.

I dare not smile for fear my laugh would ring
   Across your dying ears;
O, if you, drifting, drowned, should hear me sing
   And think I had not tears.

I never thought the sea could wake such waves,
   Nor that such winds could be;
I never wept when other eyes grew blind
   For some one on the sea.

p. 69But now I fear and pray all things for you,
   How many dangers be!
I set my wheel aside, what can I do
   When you are on the sea?

p. 70MY NEIGHBOUR’S GARDEN

Why in my neighbour’s garden
Are the flowers more sweet than mine?
I had never such bloom of roses,
Such yellow and pink woodbine.

Why in my neighbour’s garden
Are the fruits all red and gold,
While here the grapes are bitter
That hang for my fingers’ hold?

Why in my neighbour’s garden
Do the birds all fly to sing?
Over the fence between us
One would think ’twas always spring.

I thought my own wide garden
Once more sweet and fair than all,
Till I saw the gold and crimson
Just over my neighbour’s wall.

But now I want his thrushes,
And now I want his vine,
If I cannot have his cherries
That grow more red than mine.

p. 71The serpent ’neath his apples
Will tempt me to my fall,
And then—I’ll steal my neighbour’s fruit
Across the garden wall.

p. 72AN IRISH BLACKBIRD

This is my brave singer,
   With his beak of gold;
Now my heart’s a captive
   In his song’s sweet hold.

O, the lark’s a rover,
   Seeking fields above:
But my serenader
   Hath a human love.

“Hark!” he says, “in winter
   Nests are full of snow,
But a truce to wailing
   Summer breezes blow.”

“Hush!” he sings, “with night-time
   Phantoms cease to be,
Join your serenader
   Piping on his tree.”

O, my little lover,
   Warble in the blue;
Wingless must I envy
   Skies so wide for you.

p. 73DEATH OF GORMLAITH

Gormlaith, wife of Niall Glendu,
   Happy was your dream that night,
   Dreamt you woke in sudden fright,
Niall of Ulster stood by you.

Niall of Ulster, dead and gone,
   Many a year had come again,
   Him who was in battle slain
Now your glad eyes rest upon.

Well your gaze caressed him o’er,
   His dark head you loved so well,
   Where the coulin curled and fell
On the clever brow he bore.

Those brave shoulders wide and strong,
   Many a Dane had quaked to see,
   Never a phantom fair as he,—
Wife of Glendu gazed so long.

Glad Queen Gormlaith, at the dawn
   Up you sprang to draw him near,
   Ah! the grey cock loud and clear
Crew, and then the Ghost was gone.

p. 74Stretched your arms in vain request,
   Slipped and fell, and wounded sore
   Called his name, then spake no more,
For the bed-stick pierced your breast.

Queen, your smiling lips were dumb
   With that last dear name you cried,
   Yet some had it, ere you died,
Niall of Ulster whispered, “Come.”

p. 75UNKNOWN IDEAL

Whose is the voice that will not let me rest?
   I hear it speak.
Where is the shore will gratify my quest,
   Show what I seek?
Not yours, weak Muse, to mimic that far voice,
   With halting tongue;
No peace, sweet land, to bid my heart rejoice
   Your groves among.

Whose is the loveliness I know is by,
   Yet cannot place?
Is it perfection of the sea or sky,
   Or human face?
Not yours, my pencil, to delineate
   The splendid smile!
Blind in the sun, we struggle on with Fate
   That glows the while.

Whose are the feet that pass me, echoing
   On unknown ways?
Whose are the lips that only part to sing
   Through all my days?
p. 76Not yours, fond youth, to fill mine eager eyes
   Or find that shore
That will not let me rest, nor satisfies
   For evermore.

p. 77BEWARE

I closed my hands upon a moth
   And when I drew my palms apart,
Instead of dusty, broken wings
   I found a bleeding human heart.

I crushed my foot upon a worm
   That had my garden for its goal,
But when I drew my foot aside
   I found a dying human soul.

p. 78THE OLD MAID

She walks in a lonely garden
   On the path her feet have made,
With high-heeled shoes, gold-buckled,
   And gown of a flowered brocade;

The hair that falls on her shoulders,
   Half-held with a ribbon tie,
Once glowed like the wheat in autumn,
   Now grey as a winter sky.

Time on her brow with rough fingers
   Writes his record of smiles and tears;
And her mind, like a golden timepiece,
   He stopped in the long past years.

At the foot of the lonely garden,
   When she comes to the trysting place
She knew of old, there she lingers,
   With a blush on her withered face.

The children out on the common:
   They climb to the garden wall;
And laugh: “He will come to-morrow!”
   Who never will come at all.

p. 79And often over our sewing,
   As I and my neighbour sit
To gossip over this story
   That has never an end to it,

“He is dead,” I would say, “that lover,
   Who left her so long ago,”
But my neighbour would rest her needle
   To answer, “He’s false I know.”

“For could it be he were sleeping.
   With a love that was such as this
He’d have burst through the gates of silence,
   And flown to meet her kiss.”

Is she best with tears or laughter,
   This dame in her old brocade?
My neighbour says she is holy,
   With a faith that will not fade.

* * * * *

But the children out on the common
   They answer her dreary call,
And say: “He will come to-morrow!”
   Who never will come at all.

p. 80WIRASTRUA

Wirastrua, wirastrua, woe to me that you are dead!
The corpse has spoken from out his bed,
“Yesternight my burning brain
Throbbed and beat on the strings of pain:
Now I rest, all my dreaming’s done,
In the world behind the sun.
Yesterday I toiled full sore,
To-day I ride in a coach and four.
Yesternight in the streets I lay,
To-night with kings, and as good as they.”
Wirastrua! wirastrua! would I were lying as cold as you.

p. 81QUESTIONS

What is the secret of your life, browsing ox,
Ox the sweet grass eating?
Who strung the mighty sinews in your flesh?
Who set that great heart beating?

What is the secret of your death, soulless ox,
Ox so patiently waiting?
Why hath pain wove her net for your brain’s anguish
If for you Death will gain no life’s creating?

p. 82A LITTLE DOG

A little dog disturbed my trust in Heaven.
I praised most faithfully
All the great things that be,
Man’s pain and pleasure even,
I said though hard this weighing
Of pains and tears and praying
He will reward most just.

I said your bitter weeping man or maid,
Your tears or laughter
Shall gain a just Hereafter;
Meet you the will of God then unafraid,
Gird you to your trials for God’s abode
Is open for all sorrow;
Live for the great to-morrow.
There passed me on the road

A little dog with hungry eyes, and sad
Thin flesh all shivering,
All sore and quivering,
Whining beneath the fell disease he had.
p. 83I hurried home and praised God as before
For thus affording
To man rewarding,
The dog was whining outside my door.

I flung it wide, and said, Come enter in,
Outcast of God.
Beneath His rod
You suffer sore, poor beast, that had no sin.
Not at my door then must you cry complaining
Your lot unjust,
But His who thrust
You from His door your body maiming.

Not mine the pleasure that you bear this pain,
Hurled into being
Without hope of freeing
By grief and patience a soul for any gain.
Thus I reproached God while I tended
The sores to healing
A voice stealing
And whispering out of the beast I friended,

Said, “God had quickened my flesh, bestowing
Joys without measure,
Made for its pleasure,
An Eden’s garden for ever glowing.
p. 84Gave me to Man, his care and protection
To gain and to give,
And bid us so live
In united bonds of help and affection.

“Man wrecked our garden, so we were hurled
Out from the skies
Of Paradise
Into the sorrows of a weeping world.
He forgets my care, I, as God has said,
Give still affection
For that connection
Which into all our bodies life has breathed.

“And why are you abusing God, and praising
With mock effacement
And false abasement
Your own heart’s kindness, deeming it amazing
That you should do this duty for my sake,
Which is His bidding,
Nor blame for ridding
Himself of me, your neighbour, he who spake hard words,
Hard words and drove me forth all sore and ill?”

Thus while I tended
This dog I friended
Gave back my faith in Heaven by God’s will.

p. 85“I PRAYED SO EAGERLY”

I prayed so eagerly,
“Turn and see
How bitter I have striven—
A word and all forgiven.”
I prayed so eagerly.

I prayed so eagerly—
Not to be,
You turned and passed.  Good-bye!
Fates smile for me, dreamed I—
Yet I prayed eagerly.

p. 86“WHEN THE DARK COMES”

When the dark comes,
“Is this the end?” I pray,
No answer from the night,
And then once more the day.
I take the world again
Upon my neck and go
Pace with the serious hours.
Since fate will have it so,
Begone dead man, unclasp
Your hands from round my heart,
I and my burden pass,
You and your peace depart.

p. 87DISTANT VOICES

I left my home for travelling;
Because I heard the strange birds sing
In foreign skies, and felt their wing

Brush past my soul impatiently;
I saw the bloom on flower and tree
That only grows beyond the sea.

Methought the distant voices spake
More wisdom than near tongues can make;
I followed—lest my heart should break.

And what is past is past and done.
I dreamt, and here the dream begun:
I saw a salmon in the sun

Leap from the river to the shore—
Ah! strange mishap, so wounded sore,
To his sweet stream to turn no more.

A bird from ’neath his mother’s breast,
Spread his weak wings in vain request;
Never again to reach his nest.

p. 88I saw a blossom bloom too soon
Upon a summer’s afternoon;
’Twill breathe no more beneath the moon.

I woke, warmed ’neath a foreign sky
Where locust blossoms bud and die,
Strange birds called to me flashing by.

And dusky faces passed and woke
The echoes with the words they spoke—
—The same old tales as other folk.

A truce to roaming!  Never more
I’ll leave the home I loved of yore.
But strangers meet me at the door.

* * * * *

I left my home still travelling,
For yet I hear the strange birds sing,
And foreign flowers rare perfumes bring.

I hear a distant voice, more wise
Than others are ’neath foreign skies.
I’ll find—perhaps in paradise.

p. 89THE BALLAD OF THE FAIRY THORN-TREE

This is an evil night to go, my sister,
   To the fairy-tree across the fairy rath,
Will you not wait till Hallow Eve is over?
   For many are the dangers in your path!

I may not wait till Hallow Eve is over,
   I shall be there before the night is fled,
For, brother, I am weary for my lover,
   And I must see him once, alive or dead.

I’ve prayed to heaven, but it would not listen,
   I’ll call thrice in the devil’s name to-night,
Be it a live man that shall come to hear me,
   Or but a corpse, all clad in snowy white.

* * * * *

She had drawn on her silken hose and garter,
   Her crimson petticoat was kilted high,
She trod her way amid the bog and brambles,
   Until the fairy-tree she stood near-by.

p. 90When first she cried the devil’s name so loudly
   She listened, but she heard no sound at all;
When twice she cried, she thought from out the darkness
   She heard the echo of a light footfall.

When last she cried her voice came in a whisper,
   She trembled in her loneliness and fright;
Before her stood a shrouded, mighty figure,
   In sombre garments blacker than the night.

“And if you be my own true love,” she questioned,
   “I fear you!  Speak you quickly unto me.”
“O, I am not your own true love,” it answered,
   “He drifts without a grave upon the sea.”

“If he be dead, then gladly will I follow
   Down the black stairs of death into the grave.”
“Your lover calls you for a place to rest him
   From the eternal tossing of the wave.”

“I’ll make my love a bed both wide and hollow,
   A grave wherein we both may ever sleep.”
“What give you for his body fair and slender,
   To draw it from the dangers of the deep?”

“I’ll give you both my silver comb and earrings,
   I’ll give you all my little treasure store.”
“I will but take what living thing comes forward,
   The first to meet you, passing to your door.”

p. 91“O may my little dog be first to meet me,
   So loose my lover from your dreaded hold.”
“What will you give me for the heart that loved you,
   The heart that I hold chained and frozen cold?”

“My own betrothed ring I give you gladly,
   My ring of pearls—and every one a tear!”
“I will but have what other living creature
   That second in your pathway shall appear.”

“To buy this heart, to warm my love to living,
   I pray my pony meet me on return.”
“And now, for his young soul what will you give me,
   His soul that night and day doth fret and burn?”

“You will not have my silver comb and earrings,
   You will not have my ring of precious stone;
O, nothing have I left to promise to you,
   But give my soul to buy him back his own.”

All woefully she wept, and stepping homeward,
   Bemoaned aloud her dark and cruel fate;
“O, come,” she cried, “my little dog to meet me,
   And you, my horse, be browsing at the gate.”

Right hastily she pushed by bush and bramble,
   Chased by a fear that made her footsteps fleet,
And as she ran she met her little brother,
   Then her old father coming her to meet.

p. 92“O brother, little brother,” cried she weeping,
   “Well you said of fairy-tree beware,
For precious things are bought and sold ere mid-night,
   On Hallow-eve, by those who barter there.”

She went alone into the little chapel,
   And knelt before the holy virgin’s shrine,
Saying, “Mother Mary, pray you for me,
   To save those two most gentle souls of thine.”

And as she prayed, behold the holy statue
   Spoke to her, saying, “Little can I aid,
God’s ways are just, and you have dared to question
   His judgment on this soul you bought—and paid.”

“For that one soul, your father and your brother,
   Your own immortal life you bartered; then,
Yet one chance is allowed—your sure repentance,
   Give back his heart you made to live again.”

“For these two souls—my father and my brother—
   I give his heart back into death’s cold land,
Never again to warm his dead, sweet body,
   Or beat to madness underneath my hand.”

“And for your soul—to save it from its sorrow,
   You must drive back his soul into the night,
Back into righteous punishment and justice,
   Or lose your chance of everlasting light.”

p. 93“O, never shall I drive him back to anguish,
   My soul shall suffer, letting his go free.”
She rose, and weeping, left the little chapel,
   Went forward blindly till she reached the sea.

She dug a grave within the surf and shingle,
   A dark, cold bed, made very deep and wide,
She laid her down all stiff and stretched for burial,
   Right in the pathway of the rising tide.

First tossed into her waiting arms the restless
   Loud waves, a woman very grey and cold,
Within her bed she stood upright so quickly,
   And loosed her fingers from the dead hands’ hold.

The second who upon her heart had rested
   From out the storm, a baby chill and stark,
With one long sob she drew it on her bosom,
   Then thrust it out again into the dark.

The last who came so slow was her own lover,
   She kissed his icy face on cheek and chin,
“O cold shall be your house to-night, beloved,
   O cold the bed that we must sleep within.

“And heavy, heavy, on our lips so faithful
   And on our hearts, shall lie our own roof-tree.”
And as she spoke the bitter tears were falling
   On his still face, all salter than the sea.

p. 94“And oh,” she said, “if for a little moment
   You knew, my cold, dead love, that I was by,
That my soul goes into the utter darkness
   When yours comes forth—and mine goes in to die.”

And as she wept she kissed his frozen forehead,
   Laid her warm lips upon his mouth so chill,
With no response—and then the waters flowing
   Into their grave, grew heavy, deep and still.

* * * * *

And so, ’tis said, if to that fairy thorn-tree
   You dare to go, you see her ghost so lone,
She prays for love of her that you will aid her,
   And give your soul to buy her back her own.

p. 95THE SUICIDE’S GRAVE

This is the scene of a man’s despair, and a soul’s release
From the difficult traits of the flesh; so, it seeking peace,
A shot rang out in the night; death’s doors were wide;
And you stood alone, a stranger, and saw inside.

Coward flesh, brave soul, which was it?  One feared the world,
The pity of men, or their scorn; yet carelessly hurled
All on the balance of Chance for a state unknown;
Fled the laughter of men for the anger of God—alone.

Perhaps when the hot blood streamed on the daisied sod,
Poor soul, you were likened to Cain, and you fled from God;
p. 96Men say you fought hard for your life, when the deed was done;
But your body would rise no more ’neath this world’s sun.

I’d choose—should I do the act—such a night as this,
When the sea throws up white arms for the wild wind’s kiss;
When the waves shake the shuddering shore with their foamy jaws;
Tear the strand, till slipping pebbles shriek through their claws.

The sky is loud with the storm; not a bird dare span
From here to the mist; beasts are silent; yet for a man,
For a soul springing naked to meet its judge, a night
That were as a brother to this poor spirit’s long flight.

But he had chosen, they tell me, a dusk so fair
One almost thought there were not such another—there.
p. 97The air was full of the perfume of pines, and the sweet
Sleepy chirp of birds, long the lush soft grass at his feet.

They say there was dancing too in a house close by,
That they heard the shot just thinking wild birds must die.
They supped and laughed, went singing the long night through,
And they danced unknowing the dance of death with you.

What did you hear when you opened the doors of death?
Was it the sob of a thrush, or a slow sweet breath
Of the perfumed air that blew through the doors with you,
That you fought so hard to regain the world you knew?

Or was it a woman’s cry that, shrieking into the gloom,
Like a hand that closed on your soul clutching it from its doom?
Was it a mother’s call, or the touch of a baby’s kiss,
That followed your desperate soul down the black abyss?

p. 98What did you see—as you stood on the other side—
A strange shy soul amongst souls, did you seek to hide
From the ghosts that were who judged you upon your way,
Reckoned your sins against theirs for the judgment day?

You feared the world, the pity of men or their scorn,
The movements of fate and the sorrows for which you were born.
Men’s laughter, men’s speech, their judging, what was it to this
Where the eyes of the dead proclaim you have done amiss.

Not peace did you gain, perhaps, nor the rest you had planned,
’Neath the horrible countless eyes that you could not withstand?
Or was it God looked from his throne in a moment’s disdain,
And you shrieked for a trial once more in the height of your pain?

p. 99Perhaps—but who knows—when you struggled so hard for life’s breath,
You saw nothing passing the grave except silence and death,
You lay shut in by the four clay walls of your cell,
There the live soul locked up in the stiff dead body’s shell.

Dead, dead and coffin’d, buried beneath the clay,
And still the living soul caged in to wait decay,
For ever alone in night of unlifting gloom
There to think, and think, and think, in the silent tomb.

Or was it in death’s cold land there was no perfume
Of the scented flowers, or lilt of a bird’s gay tune.
No sea there, or no cool of a wind’s fresh breath,
No woods, no plains, no dreams, and alas! no death?

Was there no life there that man’s brain could understand?
No past, no future, hopes to come, in that strange land?
No human love, no sleep, no day, no night,
But ever eternal living in eternal light?

p. 100Perhaps the soul thus springing to fill its grave,
Found all the peace and happiness that it could crave;
All it had lost alone was that poor body’s part
Which naught but grey corruption saw for its chart.

Ah well! for us there ended all one man’s life with this—
A shot, a cry, a struggle, and a fainting woman’s kiss;
Life’s blood let ’mid the grasses—and all a world was lost,
And no one may ever know how he paid the cost.

He is lost in the crowd of the dead, in the night-time of death,
A name on a stone left to tell that he ever drew breath.
So desperate body die there, with your soul’s long release,
And unhappy spirit God grant you Eternity’s peace!