По городу объявлен был субботник.
Решил в нем поучаствовать наш дед.
Полез на антресоли, шкаф, диван.
Картон, подшивки стареньких газет,
Переплетенные журналы «Огородник».
И по прикидкам вышло пуда два.
Перевязав потуже все бечевкой,
С подругой верною тележкой
Промаршировал со строевой речевкой
В пункт приема вторсырья.
Там начал было разгружаться,
Проклятая спина - тут надобно без спешки,
Барсучий жир ссудила попадья,
Как перед ним влез ушлый пионер.
Не дело с молодежью пререкаться,
Опять же подавать дурной пример.
Дед ругался редко, к месту, метко.
«Не принимаем это. Неликвид.
Его спроси. Вон гражданин стоит».
У пионера золотая статуэтка.
«Каисса»… Таких наград вручалось две.
Одна в музее шахмат - Фишер подарил Москве
Ну а вторая…
И полутемный закуток
Вдруг начал светом озаряться.
Ушей знакомый завиток
Не спутаешь. У деда в классе был их обладатель.
Дразнили; обижался, лез кусаться,
Затем смирился, горд собою был.
Судьба не ведала таких вот виражей -
Ушастой моды стал законодатель!
Вот Мендель – точно б подтвердил,
Что нет таких вторых ушей.
«Бьюсь об заклад, что ты, малец, – Козьмин».
«А если даже так – то, что вам, гражданин»?
Дерзит. Раскрыто дело. Внук…
Эх, юный и ершистый друг,
Твой дед старался, бился за медаль,
К ней шел еще талон на запорожец.
А люди скажут, эка невидаль!
На первенстве был первый знаменосец.
Сеанс игры давал одновременной,
Вслепую, без ферзя, одной ладьей.
По собственным трудам учил детей.
А с виду был простым, обыкновенным,
Как говорят в народе, без затей.
Семейные реликвии как хлам на вторсырье…
Плечи опустив, поехал дед в гараж.
«Верну регалии, раз дома им не рады.
Пороть, конечно, поздно и не надо.
Я был вторым на шахматной доске.
Есть робкая надежда на реванш -
С годами стала мертвой хватка.
Дела… И нас во вторсырье уже…»
Богиня шахмат спит в его руке.
В кармане пиджака с этюдами тетрадка.
Прав Мендель, больше нет таких ушей.