сотрись явно несовместимое,
если болею, – здравствуй оконный проём,
в моём пространстве несмазанные двери,
каждый пульс
бесстрашно поджимает морщины в злость,
если рисую, – диктую на диктофон,
как краски калечат холст кистью,
а ну, – как не всё ещё натекло,
и слушаю шаги подтёков
разным тембром голоса: –
это хриплый свет пронзительной истины…
а когда поднимаюсь,
пол лежит неподвижно, как пол,
топырит ситуацию,
муть бьёт челом,
и мне легче перенять повадки земного притяжения,
чем совершить сложное в гранитной эволюции,
становится понятней
почерк шрама в груди от сердцебиения
во время прилива ртути…
а если не сплю, – вижу сны,
сны – звёзды,
в них пластика,
в них одинокая трость
хромает вольфрамовой диафрагмой,
и молчаливая ворона обнимает клювом,
и я увёртливей,
чем вера пастыря в религию…
когда говорю, –
тишина приходит вытирать,
покалывать странной иглой
приступ виниловой белой горячки,
с ней удаляюсь в подвал мозга,
там голый пепел,
как комбинация фактов,
коркой сложил карту,
там я собеседник телефонных дат вязью...
и бредут по мне трёхслойные галактики
весом в чётное пи,
мой взгляд в окно порезан стеклом,
лестница на свет с половицами ступеней,
когда я верю – вера начинает гнить,
как мёртворожденный бог
с изменённым количеством генов,
это я,
нервный подлинник подделки Гудвина,
на полдесятого солнца,
на сплюснуто.