В Жемсе, весной, слишком похожей на осень, миндального молока нигде не нашлось, но кофе всё-таки был: маслянистый, горький совсем не в ту степь, что отрава-на-травах. Он сушил губы, но пах по-прежнему празднично.
— Забавно, — подумал Ил вслух во время похожего на игру в классики блуждания по квадратам чужих дворов. — Вы — единственный, кто спросил разрешения до того, как прочитать хотя бы строчку из моего дневника.
— Ты ещё вспомни, сколько сомнений предшествовало официальной выдаче разрешения, — ухмыльнулся Андерсен. — И сколько извинений было принесено — в том числе превентивных, то есть многообещающих. Почему ты продолжаешь называть это дневником?
— За неимением лучшего слова.
Андерсен выгнул бровь: скептично, слегка насмешливо — выжидающе.
— "Антология сновидений" занята, — махнул рукой Ил.
— Не препятствие, — констатировал историк, — но к сновидениям пришлось бы давать развёрнутый комментарий. Прямо на обложке.
— Которой обложке? — засмеялся Ил, вспомнив облезающие корки учебников, казённые тетради и бесчисленные жёваные листы, вырванные чёрт знает откуда. — И зачем развёрнутый? Достаточно пароля "Кальдерон".
— Мне достаточно, — парировал Андерсен, сделав ударение на "мне". — Кому-то пришлось бы восстанавливать цепь, получив одним звеном в глаз, а у кого-то в послужном списке вовсе не было мира, где незабвенный де ла Барка написал в духе времени пьесу с зубодробительным сюжетом и афористичным названием. Поэтому не увлекайся: иногда один шаг вместо трёх — не признак неповоротливости, а отсутствие суеты. Только не подумай, что я во имя прямоты и доходчивости предлагаю окрестить твой лоскутный эпос антологией жизней — это ни в какие ворота.
Кофе закончился, четверть часа искали урну, чтобы избавиться от стаканов. Освободив руки, Ил достал самокрутку.
— Вот ты сейчас прыгнешь к планке 12, и первая встречная матрона грохнется в обморок, — прокомментировал Андерсен.
— Не грохнется в обморок, а посмотрит с негодованием, — поправил Ил. — Причём не на меня, а на вас.
— Естественно.
— Ко мне толком присматриваться не будут... Кстати, было дело: Нелли принималась читать мои манускрипты. В эпохи подозрительного обострения интереса не к "обездоленным детям" в целом, а конкретно к моей персоне. Исписанные учебники, конечно, в руки не брала — у неё от такого вандализма сердце заходится, но тетради трогала дважды.
— И что?
— Давным-давно сказала, что Муз — неопытный преподаватель, а я очевидно ленюсь и не умею излагать мысли плавно, чётко, не манкируя вступительными абзацами и заключениями. К тому же очень печально, что меня уже не заставить заниматься по прописям, а ещё некоторым до фени, поэтому никто не переложил стержень из левой в правую — со всеми вытекающими.
— Значит, тебе выдали дежурную программу, невзирая на внятный почерк, способность задействовать правую сторону при выведенной из строя левой и содержание прочитанного. Поехали дальше.
— "Дальше" случилось недавно: похоже, Нелли успела забыть о первом опыте. Увидела тетрадь в каком-то из классов, подумала, правда дневник.
— И поэтому взяла?!
— Ну да. Вообразила, что я там описываю "тонкости человеческих отношений, сложности социализации в подростковой среде...". Это был бы замечательный повод для душеспасительной беседы, переходящей в классический танец с газетными веерами.
— Тааааак... — протянул Андерсен, предвкушая: — Прочитала уважаемая Нелли твою тетрадь...
— Да нет же, не прочитала, — прыснул Ил. — Не осилила. На второй странице перестала что-либо понимать, кроме того, что мне надо не у вас чаи гонять, а просить Карла-Густава о личном рецепте успокоительного и отрезвляющего. Правда, на сей раз выяснилось, что слова в предложения я связываю отменно, однако дурное влияние псевдоисторика в вашем лице не прокуришь.
— Крайне духоподъёмная рецензия, — усмехнулся Андерсен, — особенно из уст персонажа, полтора века не читавшего ничего, кроме фогрийских газет. Отдельный повод для любопытства: с какого потолка она взяла сложности социализации в среде подростков? Почему о них должен был писать ты?
— Не знаю, — пожал плечами Ил. — Может быть, Нелли заметила, что я ни с кем по-настоящему не сближаюсь, и предпочла истолковать ситуацию по шаблону.
— "Истолковать ситуацию по шаблону" — это в мишень, но твоего "не сближаюсь" не заметит даже Карл-Густав, не то что Нелли. Ты же постоянно с кем-то общаешься.
— Но я обособлен. Во время ночных вылазок на Эшт я не более счастлив, чем при чистой луне в своей комнате или шляясь по территории в одиночестве. Со мной говорят, будто я что-то значу, а я симпатизирую всем товарищам по спальному корпусу, но никого не люблю. А должен бы.
— Сам знаешь, что не влезал в такие долги. По-моему, на 97 подопечных у вас штук семьдесят обособленных: пока или в принципе. Но на твой счёт... Я бы заблуждался, если бы не знал наверняка. Со стороны иллюзия полная: если ты бываешь один, то по случайности, а не по внутреннему побуждению. Тихие, шумные, большие, маленькие компании — они меняются, но ты всегда в жерле водоворота.
— Будь моя воля... — начал Ил, передумал и вступил заново: — Иногда кажется, я мог бы разбавлять одиночество общением с вами, а в остальное время не вылезать из туманного кокона. Но меня будто толкают в затылок или тянут за шиворот, даже когда в глубине души я предпочёл бы запереть дверь на ключ. Так было всегда, не только здесь. Жерло водоворота — отличный выбор слов; выбрался из одного — ныряй в соседний. Я не привязываюсь, не оправдываю привязанностей, но между мной и рядом кружащимися будто протягиваются струйные нити: тёмные, клейкие, одновременно похожие на слюну, плазму, кровь. Я не могу отказаться от общества сущностей антропоморфных и прочих: не потому, что всегда хочу быть среди них, а потому что должен. Вы скажете, что в такие долги я тоже не влезал...
— Не скажу, — без удовольствия возразил Андерсен, помедлил, усмехнулся: — И ведь то же самое можно было описать совсем другими словами, и было бы возвышенно, жизнеутверждающе. А у тебя — какая-то тёмная слюна наматывается на всех подвернувшихся. Это даже звучит нездорово.
Ил опять засмеялся.
— Конечно, я шучу, — пробормотал Андерсен скорей про себя, чем обращаясь к спутнику. — Другими словами было бы сказано не то и не о том. В затылок, значит, толкает... За шиворот тянет.
— Это просто метафора, — быстро сказал Ил. — Не знал, как ещё объяснить. От растерянности всегда начинаешь насвистывать что-нибудь навязшее в зубах. На автопилоте.
— И ни один из твоих повторяющихся мотивов меня уже не шокирует, — Андерсен сцепил пальцы с нарочитой неторопливостью. — Разве что привычно насторожит.
.........................
Ридеро:
https://ridero.ru/books/dnevnye_poezdki_nochnye_vylazki/