твердыми стопами пришло прошлое.
касание привлекло к себе внимание
отрешенных значений.
теперь тепло уже не лилось
сквозь ладони,
и теплый бог сооружал
брение их медных эпох.
кусая, росли и пенные сани,
когда приказ полоснул прикованные
сени.
теперь горница призналась в свете,
и красные веревки отпечатались
на лбу.
спетая песня громыхала в жнивах,
когда пришли проруби и тела,
вата и рабы.
прикованные смолы крались в душегубке,
и горлица сочинялась в осатанелой шали.
тени признались в воде,
таяние приперлось к собственному открытию.
теперь мы смело обрабатывали кожу богов,
и зимородки тешились в скромных уголках.
скромно стенала кантата,
и темное божество приближалось
к теплой воде.
остывая, гроза свихнулась и черные
тучи обложили руки и ноги по швам.
когда нечего было делать,
темный стон огласил кожу,
и мерно ковались и спесь,
и серебро на задворках жизни.
мощными пальцами открылась твердь,
и внутренняя стужа пригласила к значению
свои темные пряди.
место для тела пустовало,
хохот витал где-то в облаках.
место для жизни писало на губах,
и ствол дерева обозначился на судьбе.