Майн Штейтелэ, Аутодафе
Рассказ первый - “Штейтелэ”
На усыпанном соломой дворе, перед дверью в сарай, уже не корчился и не стонал ребе Шварцбойм. Черный ручеек крови растекся по растрепанной бороде и засох. Расплющенная кисть руки лежала на земле рядом с оторванным рукавом сюртука.
Штейтелэ - ласковое сокращение от слова штейтл (городок) на языке мамалушн означает маленькое местечко. А «мамалушн» переводится как «язык на котором говорила мама».
Когда-то в местечке произошел еврейские погром. Длился он два дня. Дело прошлое и никто об этом не помнит. Да и местечко уже не местечко. И черта оседлости уже не черта. И государство. И официальный язык. И люди. И улицы. И их названия. И дома. И их заборы… и память о запахе гусиного жира с шкварками и чесноком, и запах соломы и земли на которой валяется сейчас рукав сюртука рядом с телом ребе Шварцбойма. Все ушло и безвозвратно пропало. Только легкий летний ветерок, который без определенной цели шатался между домами, не изменился.
Со временем памятники на кладбище перекосились, могилы заросли бурьяном. Хоронить там никого не хоронили. Некого было хоронить. Евреи уехали. И поэтому никто кладбище не посещал. Разве что иногда приезжал пожилой интурист. Но интуристов становилось все меньше и меньше. Они старились.
В моей юности, весной, цвели вишни и шелковицы. На базаре продавали свежую редиску, зеленый лук и молодой чеснок. Созревала раняя черешня, потом вишня и осенью - сливы, яблоки и груши. Женщины на летних кухнях, варили в красных медных тазах повидло - сливовое варенье. Оно пахло дымком и было темно-лилового цвета.
По вечерам, в городском парке на танцплощадке играли аккордеон и две скрипки…Фонарей было мало. Скамеек тоже. Но зато благоухали старые липы и акации.
Ночь в парк приходила очень быстро. Вдруг, без переходов, сумерки наполнялись кромешной тьмой. В летнем кинотеатре, на грязном белом экране, появлялись первые титры итальянского фильма. Бурлили, булькали и стонали страсти. Публика обожала итальянское кино. Детям до 16 лет такие фильмы смотреть запрещалось.
Крышу в кинотеатре не построили. Его заменило южное небо. Это был настоящий летний кинотеатр.
Очень часто старая целлюлозная лента рвалась. И тогда зрители свистели и кричали. Их негодованию не было предела. Потому как лента рвалась в самом интересном месте. Негодование и возмущение уносились в небо. Небо дрожало. И иногда плохо прикрученная звезда отрывалась. Она, как пуговица, катилась медленно по небосводу и падала неподалеку. То ли в озеро, то ли в лес. Но случалось, что ее подхватывало вращение земного шара и под руку с летним ветерком, она летела, вокруг этого шара и в конце-концов долетала до Экваториальной Африки. Такую звезду можно было вполне назвать блуждающей звездой. Местный шаман был очень рад блуждающим звездам. Они давали ему повод для ритуальных плясок и самобичевания.
Жители деревни, сидя на земле, покачивались в унисон движениям шамана. Зарево большого костра падало жаркой тенью на изрисованные красной органической краской тела присутствующих. Их жесты и движения повторяли шамана. Все это воспринималось богами, как и подобает богам. И вызывало у них улыбку снисхождения, но тем не менее, ими поощрялось.
Неподалеку от деревни, в джунглях, на склонах вулканов Вирунги, жили горные гориллы. Их молодой вожак, очень любил позировать туристам. Те угощали его свежими фруктами и кока-колой. Он сидел на бугре и обмахивался огромной банановой веткой. Комарам это не нравилось. Им очень хотелось укусить его в щеку или в шею. Вожака звали Джерри. Такое имя дали ему смотрители заповедника и туристам оно очень нравилось. Пройдет какое-то время и Джерри уедет в Нью Йорк. Там он устроится на работу в зоопарк, в качестве социального работника. Но это произойдет нескоро и в другом рассказе.
Я тоже уеду. И тоже в Нью Йорк.
Постепенно горилл становилось все меньше и меньше. И ООН пришлось создать заповедник.
Вечером Ребе навестили полицаи. Они угрюмо осмотрели двор, сарай и дом. Положили тело в телегу и повезли в покойницкую. Ребе не возражал. Телега подскакивала на ухабах. Тело бросало с одного края телеги в другой. Ребе Шварцбойм не возмущался. Его ждала встреча с Богом.
Мой дед тогда учился на стекольщика в Яссах, румынском городе по ту сторону реки Прут. Это была большая река. По ней проходила граница между Румынией и Молдавией. От реки Прут до местечка было около семидесяти километров. По тем временам значительное расстояние. Поэтому страшная новость пришла не сразу. Когда мой дед узнал о смерти отца, он сразу же собрался в путь. Но не успел. Отца уже похоронили. На кладбище было много свежих могил.
Моя бабушка, Эстер, была дочкой знаменитого на все штейтелэ пьяницы. Он был никчемной потерянной личностью. Его часто находили спавшим у забора или на скамейке. Его звали Аврум. И он был портной. Очень часто дети шли спать голодными.
Невысокого роста, с прямыми черными волосами и жгучими глазами испанской махи, Эстер была очень красивой девушкой. Она явно несла в себе транскрипт ген из Толедо или Кордовы. Ей было шестнадцать лет, когда дед приехав домой, увидел ее в первый раз. Ему показалось, что он ее уже однажды видел. Но где?
По улице, где дома упирались друг в друга лбами балконов, по краю мостовой, уложенной ровным булыжникам, текла мыльная грязная вода. Там же скрипели телеги. Цокали копыта. Перебегали дорогу тощие кошки и шли по своим делам прохожие. Как правило, они были мирные и приятные люди, но когда повозка с клетками, в которых сидели другие люди, проезжала мимо, их вдруг охватывал гнев, и злость заставляла их кричать: «Маранос! Маранос!», что в переводе с испанского означало: «Свиньи! Свиньи!» и кидать в клетки корки арбузов и дынь. А потом прижимались к стенам домов, освобождая телеге путь на центральную площадь. Там происходили популярные аутодафе и горели костры. Может быть, это была Севилья или Мадрид… Может быть Толедо. А может быть какой-то другой город в Испании. Стоял страшный 1498 год. Главному Инквизитору, Томасу Торквемада оставалось прожить его последний год. Злые языки говорили, что он тоже скрытый иудей.
Видение мелькнуло и пропало. Деду вдруг очень захотелось познакомиться с Эстер, но это было невозможно. В Штейтелэ, где все знали друг друга, на улицах не знакомились. «Надо как-то узнать, как ее зовут…» - подумал он.
Не известно, понравился ли он Эстер сразу, или потом, и, или она, вообще, обратила на него внимание. Но не заметить его конечно же, она не могла. Дед был высокий и крупный молодой человек. Нет, назвать красавцем его никто бы не назвал. Большой нос. Не совсем правильные черты лица. Но что-то в нем, вызывало уверенность и хорошее чувство надежности.
Дед меня любил. Он часто покупал мне маленькие автомобильчики. То ли немецкую Эмку, то ли Москвич, то ли Победу. Иногда правительственный ЗИЛ. Может быть и какие-то другие игрушки. Мы тогда жили в Средней Азии. Мой отец, вернувшись с войны, устроился экспедитором на Кабельный завод. Новый кабель перед отправкой, смазывали машинным маслом. Отец воровал и продавал машинное масло предприимчивым корейцам. Дед очень переживал и боялся. У него случился инфаркт и они вернулись домой в Бессарабию. Продолжал ли он покупать мне автомобильчики? Я не знаю. Не помню. А спросить уже не у кого.
Свадьбу справляли в сарае. Прошло два года после погрома. Довольно приличное время для того чтобы бабушка оценила и полюбила деда. Сарай был огромный. Все местечко собралось отпраздновать женитьбу сына убитого ребе Шварцбойма на дочке живого еще пьяницы, портного Аврума. Клязмеры играли свадебные мелодии. Гости весело топтали земляной пол и Аврум, уже совершенно пьяный, спал на скамейке позади сарая. Ему снились джунгли и крутые склоны потухших и действующих вулканов Вирунги. И ему совсем не казалось странным, что огромная горилла по имени Джерри обмахивала его банановой веткой. И что семья зятя не проявила большой радости по поводу свадьбы. В конце-концов, они же не приближенные королевы Изабеллы Кастильской и короля Арагонского, Фердинанда. К сожалению королевская пара на свадьбу приехать не смогла. Они и Торквемада, Главный Инквизитор, давно уже померли. Но зато шаман приехал. Приехал и привез всю деревню. Аврум, конечно, ничего не знал о стране Конго в Экваториальной Африке и о горной гряде вулканов Вирунга. Но мог вполне оценить набедренные повязки гостей и шкуры шамана. Конечно, если бы не спал.
Мой дед ему очень нравился. Вскоре после свадьбы, молодые уехали в город Яссы. Там родился мой отец. На улице стоял 1922 год. После Первой Мировой Войны Штейтелэ перешло к Румынии, а в бывшей Российской Империи отменили черту оседлости. Впрочем, и частную собственность, и право на свободу слова и собраний. Будущее казалось безоблачным. Революция и Гражданская Война кончились. Начались будни.
Все удачные революции похожи одна на другую. Сначала убивают знать и сливки общества. Затем тех, кто убивал знать и сливки общества. Потом тех, кто убивал тех, кто убивал знать и сливки общества. В конце концов, к власти приходит самый главный и хитрый палач и убивает всех кого считает опасным сегодня, завтра и послезавтра. Народ всегда очень рад. Он с удовольствием участвует в революционных мероприятиях. То же самое случилось в Российской Империи. Мой дед сочувствовал революции. Он никогда не забыл то, что произошло с его отцом. И когда Штейтелэ перешло опять к России, он взял семью и вернулся домой. Там его ждал большой сюрприз. Все было по другому. Совсем не так, как он себе представлял. Но поскольку он считался пролетариатом и поскольку власти еще не успели проверит его происхождение, деда не тронули. Через год началась новая война, Он, Эстер и дети добрались до хлебного города Ташкент. Где я и родился. Аврум остался дома. Ему было больше восьмидесяти и он был слепой. И помня, как немецкие солдаты помогали евреям в Первую Мировую Войну - не уехал. Впрочем и в эту войну немцы его не тронули. Его убили соседи. Зачем и почему никто не знает. Наверно нервы не выдержали.
На станции стоял товарный состав. Прошел слух, что это последний поезд, который уйдет сегодня. И что, как будто бы, немцы уже то ли захватили, то ли разбомбили Жмеринку. Дед и Эстер ждали. Дети испугано смотрели на огромный паровоз, который рычал, пыхтел и выпускал пар. Пар был белый и пушистый. Паровоз напоминал доброго, но обиженного кем-то, черного слона. Эстер держала маленького сынишку на руках. Она ждала Аврума. А он не появлялся. Ни он, ни Эстер младшая сестра с ее мужем, которые должны были захватить с собой отца. Время шло. Люди нервничали. Уже большая толпа затопила вокзальный перрон и выплеснулась на улицу перед зданием. Эстер прижимала ребенка к себе. Она что-то чувствовала. Не зная, что уже никогда не увидит Аврума, она все время крутила головой, становилась на цыпочки, но сестры и ее семьи нигде не было.
- Где же они? Что могло случится? - тихо, дрожащим голосом, ни к кому не обращаясь, спрашивала она.
- Да не волнуйся, отвечал мой дед.
- Они наверняка застряли на улице перед вокзалом.
- Видишь сколько народа. Не пробиться…», пытался он ее успокоить.
И действительно толпа росла прямо на глазах. Дети, чемоданы, брошенные лошади и телеги. Это был исход. Бегство. Ужас искажал лица людей. Кто-то плакал. Кто-то матерился. Кто-то молчал. Кто-то молился. И все пытались добраться до товарных вагонов. И уже казалось, что начнется паника, как несколько крепких железнодорожников начали открывать один за другим двери вагонов. Толпа ринулась во внутрь. Она подхватила Эстер, деда и детей. Все произошло так быстро, что у Эстер абсолютно не было времени вспомнить об отце. Все что она думала в эти мгновения: как не потерять маленьких дочку и малыша. Дед и старшая дочка были сзади нее. Не прошло более, чем 20 минут, как слон затрубил и состав двинулся. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее. Он мчался на восток. Вокзал исчез. Исчезли последние домишки. В открытую дверь видны были черные, не засеянные поля, рощи и переезды. Аврума не было. И сестра с ее мужем и детьми тоже отсутствовали.
Ожидая быть представленным Господу Богу, ребе Шварцбойм озирался по сторонам. Он стоял на куче мусора возле Стены Плача.
Не зная как и что надо делать, он спросил про себя: «Бог где-ты?» и сделал жест недоумения. Но жест не получился. Не хватало кисти руки.
И вдруг Бог ему ответил: «Я здесь…» - и тогда Ребе смиренно сказал: «Бог, а что для тебя миллион лет?».
И Бог ответил: «Секунда».
И стоящий рядом портной, по имени Аврум, от которого несло перегаром, не смущаясь, продолжил:
«А миллиард рублей?»
И Бог ответил: «Копейка».
И тогда ребе Шварцбойм подумал:
«Если бы ты дал мне копейку
я бы заплатил императрице Екатерине, выкупил бы всех евреев, живущих за чертой оседлости, и отправил их в Америку. И еще купил бы водки для погромщиков, казаков и полицейских.
И Бог, зная его мысли, ответил: «Да, конечно, это не сложно, но надо будет подождать секунду, я ведь не ношу мелочь в карманах...».
И тогда ребе Щварцбойм сказал себе: «…вот поэтому время будет продолжать свои безобразия… и чёрные птицы, которые летают сейчас нал местечком, а раньше летали над Римом Веспасиана и над пепелищем Иерусалима, сожженным его сыном Титом, и над кострами аутодафе —скоро будут летать над еврейскими гетто Варшавы и Вильно. И очень трудно понять: как же я попал в Иерушалаим?
И тогда Бог, который он Бог для всех, для всех без исключения, шепнул ему на ухо:
- Если мусульманин должен сделать столько-то кругов вокруг черного камня в Мекке, то почему еврей не может встретить меня на куче мусора возле Стены Плача в Иерусалиме..
И ребе Шварцбойм подумал: «И действительно, почему он не может?».
Аврум обманул всех. Он сказал Эстер что уедет с ее сестрой, а сестре, что его заберет Эстер.
4/27/2023