Скажи - какую на тебя обрушить
заботу, стань мне другом на вершок.
Быть может в этой просьбе я смешон,
но милосердней жить смешным и лучше,
чем стать отвергнутым, обОйденным рукой
товарищеской, о плечо опёртой...
Цепляясь ртом за воздух полумёртвый,
пытаться с брасса перейти на кроль
в заплыве сквозь... А далее - провал,
закраина, где лёгкостью такой дивят мережи,
ночные сети, будто бы и нЕ жил:
томился, тлел, на перекурах прозябал.
А время сякло, дыбилось крылом,
дымилось слёзным низовым пожаром
и ты, в попытках быть рукопожатным,
впивался в твердь его то клином, то сверлом,
то словом, ни бог весть каким, а всё ж...
Взлелеянным от собственной тревоги
порезом кровным, волдырём ожога -
что было им - плач чаячий, щенка скулёж?
Скажи ж теперь, какой в ночи конвой
к твоей приставить памяти остывшей,
мой со-временник, со-товарищ мой,
прописку, честь, фотоальбом сменивший,
где мы, от смеха полунаклонясь,
застыли, будто б озирая бездну,
в которой фатум превращает в бесполезность,
что ни возьми: любовь и юность, связь
на вечность присягавших, передачу
сердечную, ременную, цепную -
крошИт, толчёт и мелет - в рассыпную.
И угрызенья выдавать на сдачу
он не торопится. Засим давай почтим
решимость прежде пойманных на слове,
но не молчаньем, а произнесённым внове,
всё тем же словом выжившим. Зачти,
кто б ни был Ты, одну нам речь в заслуги,
прямую, как косяк входной двери.
Где своего не жаль нам живота за други
своя. А остальное - платой забери.