Мороз. По коже пробирались миллиарды крошечных человечков.
Давно ль мы с тобой назвались обреченными навечно?
Не знаю, что и сказать тут, а молчание - это гвозди в гроб.
Я умоляю. Взглядом молю вымолвить звук вновь.
Невзрачно завяли цветы, что уже месяц умирают в вазе.
Как там пел Кровосток: «Цветы в вазе, а говно в унитазе».
И я не похожа сегодня на романтика с плюшевым зайцем в обнимку,
Только ощущение, что заело эту гребанную пластинку!
Может быть эти миллиарды человечков по коже
Изменят мою «вечно недовольную рожу»,
Вот только х*й вам на воротник, да вокруг ноги и в сапоги,
А мы все на этой планете в целом остаемся одни.
И я остаюсь, а что тут еще скажешь?
Утром проснешься, масло на хлеб намажешь.
Так и проходят дни: пожрал, посрал,
На работу сходил, вот и жизнь прое*ал.
А жизнь ли это? Кто нам это сказал,
Тот, кто нас такими как есть воспитал?
Нарик в подворотне ширяется вечером,
А чья-то мать за стеной от него варит на зиму лечо.
Так и живет мегаполис, провинция, глубинка,
А у онаниста в метро всегда на готове ширинка.
И я осуждаю его, его и того нарика в подворотне,
И бомжа, что уснул у кустов в своей блевоте.
А что осуждение? Кому оно вообще надо,
Когда 70% страны гордится, что они пираты?
И я не святая, во мне греха на все 9 кругов по Данте,
Но я ж не топлюсь от этого ночью в ванне.
И ты не топись, живи и радуйся свету,
Не обращай внимания, что вырос в русском гетто.
Это стихи не для интеллигенции, не для богемы,
У них там свои элитные проблемы.
Это стихи для простых парней и девчонок с деревни,
Ну и с района окраины наверное.