Перелом
Году примерно в девяностом,
Когда всё было так непросто,
И наш Союз трещал по швам
(распад державы стал возможен),
И стало даже москвичам
Понятно, что предел харчам,
Как и другим благам, положен;
Настала точка невозврата –
По-прежнему у места свята
Стоял почётный караул,
То замерзая, то потея…
Но очередь от мавзолея
Уже Макдональдс оттянул
В свои широкие ворота –
И это был недобрый знак…
С герба сходила позолота;
Линяя кровью, алый стяг
Спускался с высоты почёта
(торжествовал незримый враг)…
А с государственных вершин
Несвежей рыбой потянуло.
В одно мгновенье ветром сдуло
С сберкнижек, полок и витрин
То, что в быту необходимо
Хозяевам большой земли;
И продавцы по магазинам
Печально кассы стерегли.
Нарисовался новый мир:
Из-за границы сумки в клетку
Таскал челночник; рэкетир
Искал к паяльнику розетку,
Кооператор тапки шил;
Взамен пособий матерям
Хэбэшный лифчик выдавали
От всей чиновничьей души;
И старики по деревням
По силам меры принимали:
Кто правил гроб, кто хлеб сушил
(кому чего недоставало).
И, как ни странно, поначалу
Мы не были удручены:
Нас радовали перемены…
Мы полагали, крах системы
Нам счастье принесёт. Теперь
Распахивай пошире дверь
Мошеннику, торговцу, вору…
Всё утрясётся – но нескоро.
Да лишь бы не было войны…
Освоим новые заботы:
Настало время хозрасчёта,
Свободы слова и цены.
Восьмидесятые. Про_питание
Святой Продукт! Как были редки
В провинциальных городах
Сыры, колбасы и конфетки…
По вечерам в очередях
Народ стоял за синей птицей
(которой ни летать, ни петь –
в кастрюле два часа кипеть,
чтоб к ночи, наконец, свариться).
Толпа несытых и недобрых,
Одетых в серое людей,
Сплочённая до хруста в рёбрах
Одним желаньем – поскорей
Свои талоны отоварить,
Не проявляла снисхожденья
К тому, кто местом пренебрёг:
Чуть отвлекись – начнут мытарить.
Ты только вышел за порог
Размять тугую папироску,
По волосам пройтись расчёской
(прошло буквально пять минут!),
Вернулся – а тебя не ждут.
У всех в глазах недоуменье…
«Да разве вы стояли тут?»
У вожделенного прилавка
Всегда была большая давка –
И если ты интеллигент,
Приветлив и одет неброско –
Тебя сожрут в один момент.
Как сохранить в такой толкучке
Доброжелательный настрой?
Того гляди, дойдёшь до ручки
И заорёшь: – Да сам… такой!..
Начнёшь ругаться неумело
И слышишь, как внутри просело…
От бессердечья сердце стынет…
Не дремлют тётушки-гусыни
И беспрестанно норовят
(скроив отчаянные лица)
То красным глазом покоситься,
То едким словом ущипнуть,
Или в очки тебе чихнуть…
«Мужчина, вы здесь не стоИте!»
Вот где сгодится стоицизм!
Да не пихайтесь, ради Бога!..
О Марк Аврелий, укрепи!
Ну ничего, ещё немного,
Совсем немного потерпите –
И мы построим коммунизм!
Рука тверда, и верен путь!..
Волчком крутилась продавщица,
Как пёс на прОклятой цепи
(не покурить, не помочиться)…
В подсобке грузчик лёг поспать –
«Чтоб ввек ему не похмелиться!»
– Не занимать! Не пробивать! –
«Нарезать, взвесить, завернуть»…
Листала взглядом вереницу
Неотоваренных людей
И ненависть клубилась в ней –
Да так, что рядом дохли мыши…
Что ж, если ты душою кроток,
(не цеховик и не мажор),
Заглохший заводи мотор,
И со своих законных соток
(где четырёх, а где шести)
Сумей собрать и запасти –
Клади и в погреб и под крышу!
Как мы упоминали выше,
Снабженье было не ахти
(как нынче говорят, «не айс»),
Но были и большие плюсы:
Вокруг тебя сплошной фикс-прайс,
Бесплатно учат, режут флюсы,
Дают работу и жильё,
Про наших планов громадьё
По радио оповещают,
И светлым будущим прельщают…
А слово партии – железно!
И не беда, что похудел –
Тебе к лицу. Тебе полезно.
О бегстве и месте под солнцем
Никто не жил, как захотел –
Ведь времена не выбирают.
Мак-Кинли, заграничный франт,
Решился обогнуть судьбу
И в праздничное завтра въехать
Пытался на чужом горбу.
Оригинальная потеха!
Где получить подобный грант?
Мы б проводили громким свистом
Самоубийство оптимиста!..
Задаться целью и по миру
Таких же типов поискать –
Наверно, наберётся рать
Высокопарных дезертиров,
Которым не под силу жить:
Мешают дети, алименты,
Нехватка денег и любви,
Война и прочие «моменты».
Но всё по-прежнему коптить
Они предпочитают небо
И потребляют вдвое хлеба,
Чем те, кто терпит их нытьё.
Не по душе тебе житьё?
Хотя бы близких не трави
И не вытягивай им жилы.
Организуй себе изгнанье:
Мотай в тайгу, один живи,
Себя проведай изнутри,
Попробуй, что тебе по силам –
Ищи грибочки, собери
Запасы травяного чая;
Закаты изучай, скорбя,
Со вкусом шишку разгрызая;
Выслеживай бурундука,
Чтобы продлить существованье
(своё, а не бурундука)…
И – помолчи! Молчи, пока
Не отречётся от тебя
Холодный демон отрицанья.
И вот тогда твоя гордыня,
Как пена с пива, опадёт.
И взгляд твой станет прям и ясен:
В мозгу – восход, в душе – полёт.
И после леса ты согласен
Попасть… хоть в тот же огород,
Хоть в тот же грязный магазин:
Предъявишь на ладони номер –
И будешь счастлив, что не помер!
И будешь рад, что не один!
И пусть вокруг одни гусыни –
Ты будешь мил и не спесив:
Вольёшься в плотный коллектив
(где – что таить – бывает душно),
И, выбрав тщательно слова,
На тёток рявкнешь добродушно,
Не поджимаясь, как невеста,
А улыбаясь в тридцать два –
Как будто скоро запоёшь…
Нам всем с младенчества известно:
Под солнцем тёпленькое место
Не потолкавшись, не займёшь.
А слаб в коленках – дело скверно:
Ни за понюшку пропадёшь.
Чтоб проживать в России, верно –
Особый надобен талант.
Пусть заграничный провиант
Не ночевал в корзинах наших
И был нелёгок наш удел
(да обойдёт пустая чаша
всех, кто работал и болел) –
Но всё же мы чего-то ели?
Не пропадали без угла?
А стройка – стройка в самом деле
Сверхграндиозная была.
В тупике Ильича
Прекрасен город на воде,
Где три бездомные девицы
Решили на ночь поселиться
В одном пустующем гнезде.
А что там: вписка, флэт, бомжатник –
Неважно, как его назвать,
Пустили б только ночевать:
В нужде сойдёт любой курятник.
А этот… рядом огоньками
Искрился Витебский вокзал;
И шла одна из магистралей,
Где дом рогожинский стоял,
Иван Тургенев, опечален,
Писал коллеге некролог,
Которого (помилуй Бог!)
Чуть ли живым не закопали;
Надев рубашку с васильками,
Григорий в свой последний путь
Из Синей комнаты отчалил
(эклеров с ядом заглотнуть)
Не зная к жизни интереса,
Обломов тихо кочумал;
А Пушкин повстречал Дантеса…
Квартира после суицида
Была безвидна и пуста.
Одна из комнат заперта –
Чтоб зря не поминать народу
О том, кто вышел чёрным ходом.
Наверно, думал тот дурак,
Что всё пошло нараскосяк
(мы не показываем вида,
но всё же жалко алкаша):
Судьба ударила под дых,
Нет ни работы, ни родных,
От горя высохла душа
И даже водка надоела;
Жизнь испустила горький дым
И до окурочка истлела…
И, чтоб не донимали мысли,
Над холодильником пустым
Подвесил немощное тело,
Как опостылевший пиджак…
А, впрочем, нам-то что за дело?
Пусть с миром пропадает прах…
Поразмышляем о живых –
Мы в этих сумрачных стенах
Надолго, видимо, зависли;
Съестных припасов – никаких…
Но может от голодных пыток,
Бодрящим запахом дразня,
Спасти недорогой напиток
Из жареного ячменя.
«А помнишь лето в Бологое?
Там вас с сестрою было двое:
Счастливых встрёпанных девчат.
Бежали в сад – а там на ветках,
Как недовольные наседки,
Нахохлясь, яблоки сидят;
Свиваясь, кочаны трещат,
И бабочки над ними пляшут,
Касаясь детского плеча…
Морковки весело с земли
Пушистыми хвостами машут;
Тяжеловесно полегли
Разросшись, ягоды клубники;
На спице светлого луча
Сквозит крыжовник; только тронь –
Малина катится в ладонь;
И слива патиной взялась –
Того и ждёт, чтоб обобрали…»
А здесь лишь висельник безликий
Так и качается в мозгу –
О Боже, до чего противно…
Что за …………………!
Вот это не было печали –
Не пожелаешь и врагу!
Нет, я и ломаную гривну
За эту участь не отдам.
Совет разумным господам:
Не промотаться вхолостую,
И жизнь весёлую, простую
(обедая, молясь, любя)
Прожить, не поминая всуе
О тех, кто вычеркнул себя.
Голодные галлюцинации
О где ты, где ты, милый дом?
Как жаль моих несчастных граций:
Сидят девицы под окном
В плену своих галлюцинаций
И всё мечтают об одном:
Им представляются повсюду
Едой наполненные блюда…
Тот, кто довольно насиделся
Под тёплым бабкиным крылом,
Ещё хранит беспечность детства,
Ещё надеется: «Авось,
Поищем – что-нибудь найдётся…
Не может быть, чтоб не нашлось!»
– Ищи... внутри уже спеклось,
Как у засохшего колодца…
«Хотя бы малая картошка
Или обломок сухаря,
Что где-то пропадает зря».
– Да этот юный аппетит
Сухарь с водой не утолит –
Тут полбуханки нужно сразу…
«Ах, Лёлик, не сочти за фразу:
Так захотелось молока,
Что отобрал бы и у кошки!
Или хотя бы долакал…»
И вот мерещится девчонкам,
Как в печке, в глиняном горшке
Слоится бежевая плёнка
На истомлённом молоке;
И полон квасом старый жбан;
И из половника в стакан
Кисель задумчиво струится;
И в тёплом закутке таится
Мерцанье жирного борща,
Его багровая пучина,
В которой плавает кусман
Говядины или свинины…
Остановись, воображенье!
Картинок странное круженье
Уводит медленно с ума…
Вот время спать, а мы не ели
Сегодня – впрочем, и вчера;
Сигай с проклятой карусели,
Переломайся до утра…
Давайте посидим, покурим,
Поразмышляем о культуре:
«Эй, Кенгуру, давай Бодлера!
Что там любил отец Валера?..
Ну вот, к примеру, «Маяки»
Неплохо душу возвышают…»
В кармане сухаря нема –
Всё глубже голод, ближе тьма...
Но молодым не видно края –
И мы, всем бесам вопреки,
Шатаясь на конце строки,
По-прежнему стихи читаем.
Сгонять по ништяки
Есть способ пропитанья «птичий»:
Пришёл, увидел – и забрал.
И каждый третий неформал
Практиковал такой обычай.
Раз тела нам не удержать,
Как той кобыле, на соломе –
Не худо было бы узнать:
Что нужно быстро предпринять,
Чтоб самому поесть, а кроме –
Промыслить пайку для других
(неловких, робких и больных,
беспаспортных или нетрезвых –
То есть для дела бесполезных)?
Зайти в кафе, приобрести
Для маскировки чашку чая,
И, понемногу отпивая,
Прикрыться ею и сгрести
Разнообразные остатки
(пусть, Микоян меня прости,
их не получат поросятки):
Комок котлеты, ломтик сыра,
Немного твёрдого гарнира,
Горбушку, четверть огурца
(а если есть во что, и мясо
с растаявшего холодца),
Куски колбас любого сорта –
Omnia mea mecum porto...
И, предвкушая по пути
Увидеть радостные лица,
С улыбкой доброго кормильца
В раздутом от еды прикиде
На вписку ужин принести
В надкусанном и целом виде.
О крайнем
Из песни слова не попрёшь:
Запоминайте, молодёжь,
Как выживали ваши предки.
Поверьте, собирать объедки –
Ещё не худший вариант.
Блажен, кто сохраняет твёрдость...
Один мой питерский знакомый,
Голодным приступом влекомый,
Согнул измученную гордость
И в мусорном бачке нарыл
Немного слипшегося риса...
Достал, встряхнул, употребил.
Подружке долю предложил…
Такая вот, моншер, чечётка:
У всякого своя черта,
А голод, говорят, не тётка –
Не одного сорвал с винта...
Обратно: человек – не крыса.
Узнав историю находки,
Подружка кушать отказалась...
Микробов ли она боялась
Или переступить ту грань,
Чтоб поглощать любую дрянь?..
Не так поешь, как осквернишься,
А с уважением простишься…
Какая б ни была пора,
Есть из поганого ведра
Как ни крути – оно, наверно,
И атеистам некошерно.
«Смотри, – вмешался #дедВалера, –
Китайцы множатся как вши,
Не завелась на них холера
(ну полно, папа, не греши).
Нам дорога любая корка,
На сухарях поставим квас.
Но корм подножный не про нас.
К примеру, тараканья стая
Подохла – мы её в ведёрко.
А в Поднебесной всё едят –
Там с продуктовой темой туго.
И если власти разрешат
Китайцам поедать друг друга
(к тому идёт, я полагаю,
ведь тут на процветанье шанс),
То восстановится баланс.
Начнут употреблять людишек –
Вмиг обнаружится просвет:
Демографический излишек
Лет через пять сойдёт на нет».
В его цинизме есть зерно:
И мы не родились в сорочке.
В активной пищевой цепочке
Мы явно… слабое звено.
Всё лета ждём среди зимы,
А летом огород копаем.
О лучшем будущем мечтаем…
Конечно, к лучшему, что мы
Заблаговременно не знаем,
Что нам придётся проглотить,
Чтоб выжить и детей кормить.
Гуманитарная помощь
Когда на стогнах Ленинграда
Похлёбку стали раздавать,
Невольно вспомнилась блокада…
И странно было сознавать,
Что это немец побеждённый
Снабжает питерских старух
И из железного бидона
Копчёный вылетает дух –
Как тот Хоттабыч из кувшина,
Спеша на вызов господина.
И эту помощь на Свечной
В приют бидонами носили
И беспризорников кормили
Гуманитарною бурдой
Ещё того, признаться, цвета…
Своеобразная мура –
Не то чтоб суп из топора,
Но что-то к этой теме близко:
Морковь, вода, крупа, сосиска
(точней, обрезки от неё),
Ещё какое-то смитьё…
В ней больше запаха, чем смысла,
Ты вроде жив, а силы нет.
Джинса на животе обвисла,
И обозначился скелет.
Нет, этот супчик не годится.
А если надо подкрепиться,
Зайди в Говинду – кришнаиты
(с утра причёсаны, умыты,
отрешены от светских дум)
вокруг котла стеной встают:
«О Мани, Мани Пад Ме Хум!»
Над рисом мантры пропоют,
Как им положено уставом –
И вот уж хиппи тут как тут.
Кто голодал, имеет право.
Не довелось
Когда тебе не довелось
Угнать в Европу электричку
(а значит, ты живёшь вот здесь) –
Оставь нелепую привычку
Три раза в день чего-то есть.
Смирись, послушайся рассудка –
Стяни потуже поясок,
Чтоб сократить объём желудка;
Смотри в облезлый потолок,
Ходи, кури, читай Бодлера…
Но незаметно между строк,
Мешая праведной борьбе,
Вползает тощая химера
И шепчет на ухо тебе:
«Ты слышишь!.. Со сковороды
Звучит симфония Еды:
Шкворчанье жареной картошки
(конечно, в обществе грибов),
Тугое шлёпанье блинов,
Чудесный треск куриной ножки;
И бормотанье кабачков,
И воздыхание лепёшки,
И сладкое шипенье сала...»
Чтоб ты, нечистая, пропала!..
Грядёт голодное затменье!
Преодолев сопротивленье,
Опять нахлынули мечты
О масляном, мясном и сдобном…
Сражайся! Методы просты:
Поговорим о несъедобном
(еду оставив за бортом).
К примеру, вспомним детство наше –
Деревню, озеро и дом,
Рассвет… тарелку манной каши,
Какао в чашке с ободком
И полнолуние омлета…
О Господи, за что мне это?
Ведь я хотела не о том…
Вернуть бы юное волненье,
Как прежде, пахнуть и цвести,
По пояс косу заплести,
И прыгнуть козочкой с крылечка,
И где-то в лете пропадать…
А вечером в изнеможенье
Домой добраться и узнать,
Что вновь у бабушки в печи
Дошёл пирог, упрела гречка…
Как говорится, «грусть, молчи».
Ложитесь спать, тушите свечку.
Луна над Питером
Уже над Питером лоснится,
Как полагается, луна.
Но бедной лимите не спится:
Ведь голод тяжелее сна.
И не найти такую кнопку,
Чтобы мученья прекратить –
Нет, надо что-то бросить в топку,
Пустой желудок ублажить –
И снова мыслить, снова жить.
А вроде так хотелось спать…
Морфей нейдёт. Что делать? Встали,
За уши волосы убрали,
Перетрясли ручную кладь,
И – чудеса! Отрыли банку.
Одну. Консерву. Иностранку.
И вот уже щекочет нерв
Продукция «Булгарконсерв»,
Где перец, девушка и роза
На этикетке. И угроза
Голодной пытки отошла –
Позиции переменила,
На дальних подступах застыла
(но зубы скалит из угла).
А девушек добыча манит,
Любуются своим НЗ.
Оно, конечно, не безе,
Но червячка сморить – потянет.
Девица на картинке – прелесть!
Но перец как достать? Бог весть.
Ведь даже молодая челюсть
Не разгрызёт такую жесть.
А больше нечем расстараться…
Да, всё же надобно признаться
(на сердце руку положа),
Не отыскалось среди платьев
У них консервного ножа;
А также и его собратьев
Нет – ни подержанных, ни новых,
Ни перочинных, ни столовых...
Хоть память девичья свежа,
Но в чём-то очень непрактична.
Ведь это даже неприлично:
В чем смысл такого багажа?
У этих граций негламурных
Нет даже ножниц маникюрных,
Чтоб их в отчаяньи сломать,
Пытаясь банку расцарапать…
Туды-сюды, ядрёный лапоть.
Заминочка. Опишем, кстати,
Бомжатник – что же там внутри?
Плита и стол, матрас на вате,
В углу лежащий без кровати
Да тряпка у входной двери.
И только свету, что в окошке
От золотушных фонарей…
Зажги на кухне газ, согрей
Свои озябшие ладошки –
И станет легче, может быть.
В глазах темно, желудок сводит…
Согрелись. Голод не проходит.
Ботинки, что ли, отварить?
Ведь голь на выдумки хитра,
А кушать надо непременно.
У девушек звучит с утра
В мозгу тревожная сирена
Изнеможённого нутра.
И на душе скребутся кошки,
И глухо в животе бурчит…
В квартире – ни куска, ни крошки:
Чужие высохшие ложки
Да толстый гвоздь в стене торчит.
Короче, полная аскеза…
Решили вот что предпринять:
На ножик гвоздь перековать.
Трамвайным колесом прижать –
Расплющится и будет резать.
О эти девичьи головки!
Мы называем в них умом
Вот эти милые уловки.
Бывает, держится весь дом
Благодаря такой сноровке.
И вот к трамвайной остановке
Идут три барышни с гвоздём.
Сие железное творенье
На рельсу ровненько кладут
И ждут в голодном упоенье…
Трамваи между тем идут,
Но проку нет – одно мученье:
Не хочет вредный гвоздь давиться:
Из-под колёс, издав щелчок,
Он прыгает и прочь стремится;
И девушки – в три пары ног –
За ним, как гончие по следу:
Ведь ложка дорога к обеду!
На пятый раз наезд свершился
(должно быть, гвоздь удачно лёг).
И даже кончик раздвоился —
Точь-в-точь змеиный язычок:
Хоть бессловесный, но дразнился.
Ура! Одна забота с плеч.
Да пропади ты, мое горе!
Вот маленький горячий меч
Несут домой, надеясь вскоре
Еду из баночки извлечь…
О разделении труда
Продемонстрируем картинку
О разделении труда.
Заводим старую пластинку –
Вот серп, и молот, и звезда...
Простите: гвоздь, утюг и банка
(соображаем на троих).
Утюг берёт себе смуглянка –
И зал почтительно притих...
Кто бедствовал в чужом углу,
Не евши сутки или двое,
Тому и банка на полу
Блестит заветною звездою.
Викумба делает замах
(закройте рот, держите тапки)
И с тихим криком "Панки хой!"
Несчастный гвоздь по бывшей шляпке
Разит нацеленной рукой.
И слышится тройное «Ах!»
Причин повеселиться – уйма:
За час, прошедший в маете,
Пробили дырочку в полдюйма
И хохотали в темноте –
Да так, что началась истома,
Вторично подвело живот….
(перечитай главу Джерома
про ананасовый компот).
Чтоб поумнеть хотя б на волос,
Иному надо изнемочь.
Когда визжать устали в голос,
Пошли к друзьям. Пешком. Сквозь ночь.
Заспать облом
За серым в яблоках окном
Аврора подбирала свёрла,
Чтобы откупорить рассвет –
А мы вбежали в тёплый флэт,
На кухне учинив погром…
И вот, в остервененьи грубом,
Вращая полукруглым зубом,
Раскачивая шаткий стол,
Изрезав острым краем руки,
Открыли баночку – но в горло
Болгарский перец не пошёл…
О нескончаемые муки!
Когда ты долго, долго ждал,
И время проводил с натугой;
Мечтал, надеялся, страдал,
И после всех твоих усилий
Тебя встречает запах гнили –
Есть от чего завыть белугой!
Есть нечего – таков финал.
Как с воздержаньем вожделенье,
Боролся голод с отвращеньем…
Брезгливость одержала верх.
Ну что ж, опять держитесь, леди.
Отчаянье – смертельный грех.
А мы в тусовке – это значит,
Что здесь никто души не прячет:
И можно в дружеской беседе
Отвлечься, голод кипятком
Разбавить, всё отправить нах,
Лягушку вышить на штанах…
О тяжкой карме размышляя,
У грязной стенки прикорнуть –
Всплакнуть, согреться и уснуть;
Сквозь сон неясно различая,
Как за окошком дождь идёт,
О Карле кто-то песнь поёт,
И трёт хипповая пацанка
Как расставались гвоздь и банка.
Память
Хоть годы мчатся во всю прыть,
Но призраков нельзя забанить.
Я многое хотел забыть,
Но избирательная память –
Такое странное кино:
Заглянешь в тёмное окно –
А там три девушки сидят,
Тоскуя о болгарском перце…
Все врут по жизни. Даже сердце
Порой неправду говорит –
Но эти чувства лгать не станут:
Как говорил один пиит,
Желудком не был он обманут.
Так завершим. Признаться честно,
Судьба гвоздя мне неизвестна.
Но почему-то жаль его
Раздавленное естество:
Когда не мы, служил бы делу,
И мог какой-нибудь пельмень,
Ополоснув тугое тело,
Халатик на него накинуть,
Тяжёлый нацепить ремень;
Карниз узорный закрепить,
Чтоб колыхались занавески;
Петельку закрепив из лески,
Цветную фенечку сплести;
Повесить в рамочке картину
И на неё по вечерам,
Приняв, как водится, сто грамм
(чтоб полный цимес получить),
Смотреть и к лучшему стремиться...
Или хотя бы удавиться –
Короче, пользу принести
Могло изделие из стали…
Зачем ему судьбу сломали?
Я вспоминаю о гвозде,
Как о ненужном инвалиде:
Уже не быть ему в гнезде:
Остался в непристойном виде
На исторической помойке...
Покойся, жертва перестройки –
Мы не забудем о тебе
В дальнейшей жизненной борьбе.
Эпилог
Да, я свои воспоминанья
Могу до талого читать;
Но нужно вовремя сказать:
«Прощай». Не требовать вниманья.
Суметь, как Пушкин говорит
«Расстаться вдруг». И пусть читатель
Поразмышляет и решит,
Что к месту в тексте, что некстати.
Пророчить не берусь пока…
Наверно, будет неплоха
И наступившая эпоха:
Врагов задавим на корню,
Напишем новое меню,
И будет вдоволь молока,
Икры, печенья и гороха!
И даже этого стиха
Неприхотливая огранка
Сумеет внятно прозвучать…
«Но надо же истолковать!
При чём тут гвоздь, утюг и банка?
Скажите…»
Окажите милость,
Оставьте. Пусть оно срослось,
Как косточка, немного вкось…
Но всё, что сказано – свершилось.