Мне стал понятен наконец язык,
которым говорят цветы и вещи.
Вот дождь весенний за окошком хлещет,
но этот дождь-не дождь, а божий крик.
Наверное, не крик, а горький плач
по нам, по ним, заблудшим и ведомым.
Он не хотел нам опыта такого,
Он наш отец, он Бог, а не палач.
Вон та береза за большим окном
листвой трепещет и все ждёт кого-то.
Соседского кота ли обормота,
Или меня в обнимку со стволом
ее. Нарядно белоснежным.
И то, как я шепчу ей: Дай мне сил,
подняться из безжизненных руин
И стать опять хорошей , доброй, нежной....
А чашка моя белая опять,
впиваясь в губы тоненьким фарфором ,
косится на голубенькие шторы
и хочет их до ниточки порвать,
Чтоб много солнц ворвалось к нам в окно,
И стало светлым темное пространство,
которое с завидным постоянством
несёт меня на самое на дно.
А может , это я схожу с ума,
Поэтому болтают без умолку
и голубые ситцевые шторки,
и чашка чая, дождь, и я сама.