Я сижу в кафе и смотрю на суетящегося с достоинством официанта (прошу прощения за оксюморон). У меня образовалось свободное время - большая редкость в последнее время, и я с удовольствием, даже с жадностью впитываю то, что происходит вокруг. А вокруг - десятки людей, каждый из которых считает себя центром мира и невольно или вольно влияет на все происходящее, каждый интересен и необычен…
Вот девушка, стреляющая глазами и не стесняющаяся своих не идеальных ног, из нее, словно пена из переполненной пивом кружки, выпирает юность, и все ее оголенные части тела - ноги, живот, плечи, руки, лицо, спина - зеркалят солнце. Вот согнутый в дугу старичок: под лохматыми бровями не разглядеть взгляда, небрежность одежды намекала бы на стеснённые обстоятельства, если бы не дороговизна этого кафе, но долетающий от него запах обветшалости отзывается болезненным чувством в груди. А вот молодая пара, которая ничего не видит вокруг, кроме самих себя: именно так и выглядят короткие мгновения счастья на земле…
Но всего интересней официант. Разбитной парень, он только забегал за угол и курил гашиш, у него белая, обтягивающая голый торс рубашка, которая частично выбилась из черных брюк, он почти красив, привлекателен, энергичен.
Мне в голову приходит любопытная идея, и я, сидя в парижском кафе, начинаю себе представлять, как бы увидели этого официанта корифеи отечественной литературы.
Александр Сергеевич, например, мог бы написать повесть о том, как отец официанта основал этот ресторан вместе со своим компаньоном, внес небольшую сумму, а основные деньги вложил его приятель. Потом сын первого полюбил дочку второго и та ответила ему взаимностью. Но компаньоны крупно поссорились… Сегодня вечером молодой человек должен увезти свою возлюбленную, чтобы завтра расписаться, а послезавтра улететь в Париж. Вот только папенька невесты обо всем узнал, и все пойдёт по-другому, трагическому сценарию. Увы, Пушкин, после событий 1917 года вряд ли мог бы заканчивать свои повести так же миролюбиво, как в 19 в.
Николай Васильевич рассказал бы нам, как одинок и несчастлив молодой человек - никто не обращает внимание на его личность, которая, хотя и в общем-то заурядна, но все ж таки личность… Мы бы узнали, как в один прекрасный день у нашего героя образовалась большая дыра в груди, величиной с колесо детского велосипеда, и как в эту дыру стало видно все, что должно было бы закрывать его тело. А окружающие смотрели как ни в чем ни бывало в отверстие, любовались бы видами и не замечали ее…
Иван Сергеевич Тургенев (или Александр Куприн?) длинно и подробно описал бы нам миловидную и стеснительную, хотя и пылкую, девушку, которая приходила бы в ресторан и часами пила бы содовую воду, любуясь официантом и не осмеливаясь с ним познакомиться. Ее мечты были бы прекрасны и пахли бы пыльными переплетами книг 19 века.
Лев Николаевич сделал бы из официанта любимца женщин, забияку, который бы каждый день уходил с работы с новой пассией, был бы известен на всех дискотеках и в самых модных барах. Но однажды вдруг проникся бы словом Божьим, ушел в монастырь и стал бы со временем известным прорицателем и примером христианского смирения.
Федор Михайлович, вероятно, разглядел бы в нашем герое кормильца четырех несовершеннолетних сестер, оставшихся вместе с ним без отца, матери и содержания. Мы бы узнали, как разрывают грудь юноши желания и как он борется с ними, понимая, что не может потратить ни копейки на их удовлетворение, еле-еле сводя с концами свой месячный бюджет.
О, я забыл про Александра Островского! Какую бы пьесу он создал о любви Катерины, луча света в темном царстве, и молодого смелого красавца! Но не позволили бы условности и предрассудки соединиться богатой наследнице и бедному официанту, бросилась бы Катерина с высокого моста в реку, а официант подсел бы от безысходности на героин.
Николай Некрасов написал бы новый вариант поэмы о том, кому хорошо живется в мире, и вывел бы в ней нашего героя, считающего чаевые и никак не насчитывающего нужной суммы, необходимой для счастья.
Антон Павлович не удержался бы, чтобы не показать нам, какая вопиющая разница существует между тем, чем молодой человек кажется окружающими и тем, чем он является на самом деле. И это было бы очень смешно, ели бы не было одновременно и печально.
Максим Горький сделал бы из официанта борца за права гомосексуалов и трансгендеров, гордо реющего над меркантильным буржуазным миром классических ценностей.
Затем я представил, что мог бы сделать с моим героем Бабель, Булгаков, Зощенко или Платонов, но дальше мое воображение уткнулось в грабли соцреализма, которые вырывали из него все самое необычное и интересное.
- Эх, - сказал я себе, доел устрицы, запил их бокалом Монраше, посмотрел на официанта и подумал, что все-таки ему повезло не попасть под зоркое око и якобы реалистическое перо русского классика.
Тем временем совершенно довольный всем официант сгребал щедрые чаевые, ярко светило августовское солнце, пели птицы, юноши и девушки улыбались, еда была вкусной и трудно было представить, что и здесь, в мировом центре красоты и благополучия, несчастий не меньше, чем в любом другом уголке мира. И что нельзя их объяснить ни дырой в груди, ни ссорой родителей, ни неудачной влюбленностью, ни стеснёнными обстоятельствами…
И что, наоборот, обстоятельства воздействуют на нас не сами по себе, а в зависимости от свойств нашего характера.