С 1938 года Давида Кауфман учился в МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории) у поэта-конструктивиста Ильи Сельвинского.
Давид обязан своему педагогу не только первой поэтической публикацией в № 3 журнала «Октябрь» в 1941 году — стихотворение «Охота на мамонта», написанное в 1939 году, было напечатано в составе подборки «Поэзия студентов Москвы» в достойной поэтической компании: А.М. Кронгауза, Кульчицкого, Наровчатова и Слуцкого.
Стилевые особенности конструктивистской поэзии Сельвинского оказали сильнейшее влияние на молодого Давида, которое привело к известной доле копирования:
Я спал на вокзале.
Тяжелый мамонт,
Последний,
шел по болотам Сибири.
И камень стоял. И реки упрямо
В звонкие
берега
били.
А шкуры одежд обвисали.
В налушнах
Стрелы торчали. И было слышно:
Мамонт идет по тропам непослушным,
Последний мамонт идет к водопою.
Так отступают эпохи.
Косые,
Налитые кровью и страхом глаза.
Под закосневшим снегом России
Оставив армию,
уходит на Запад.
Но челюсть разорвана криком охоты.
Кинулось племя. В руках волосатых
Свистнули луки, как птицы…
И кто-то
Уже умирал
на топях проклятых.
И вдруг закричал
последний мамонт,
Завыл,
одинокий на всей земле.
Последним криком своим и самым
Угрюмым и долгим
кричал зверь.
Так звал паровоз в ледниковой ночи,
Под топот колес,
неуемно,
грозно…
Мы спали тогда на вокзале тифозном
И там же кончались
при свете свечи.
Истоки конструктивизма восходят к воззванию «3наем. Клятвенная Конструкция (Декларация) Конструктивистов-поэтов», которую провозгласили и опубликовали в марте 1923 года Алексей Николаевич Чичерин и Илья (псевдоним — Эллий-Карл) Сельвинский.
По мнению авторов нового направления поэтическая конструкция должна состоять из частей, названных поэтическим неологизмом — конструэмами. Конструэмы не располагаются, не размещаются, а «стелятся» вдоль стержня конструкции, но вынутые из нее они в себе замкнуты-целостны, каждая суть — конструкция с иерархией своих конструэм; таким образом, каждая конструэма — законченная форма, принесшая себя в жертву стойкости целого.
Конструэмы разделяются на: главные, вспомогательные и орнаментальные. Главная конструэма — задание; в ячейке ее находится матка конструкции. Вспомогательные конструэмы — подготавливают, ведут к главной. Орнаментальные — служат для украшения стиха. Главная или магистральная конструэма; зависимости от характера организуемого, определяет строй всей конструкции.
«Конструктивизм, как абсолютно творческая (мастерская) школа, утверждает универсальность поэтической техники; если современные школы, порознь, вопят: —звук, ритм, образ, заумь и т. д., мы, акцентируя «И», говорим: «И» звук, «И» ритм, «И» образ, «И» заумь, «И» всякий новый возможный прием, в котором встретится действительная необходимость при установке конструкции. Мы знаем, что Мир необъемлем, несчётен и неповторим. Жизнь и цель человечества—бесповоротное достижение — творчество; творчество: актуальность — движение — жизнь. Основа нашего творчества — организация жизни — организация локализаций. Конструктивизм есть высшее мастерство, глубинное, исчерпывающее знание всех возможностей материала, и уменье сгущаться в нем. Конструктивизм — это организация Конструктивистом себя в форме форм.
Конструктивизм — школа, стоящая на твердом, научном, машинном фундаменте, — по существу своему коммунистичен. Организацией конструкций он воспитывает солидарность товарищескую и братскую спайку. Конструкция — яркий пример того, как «форма» может «содержать» необходимость и силу единства. Мастера всех веков предчувствовали конструктивизм, и только мы осознали его, как локализацию материала; мы сквозь форму идем в форму форм — мы растем.
Содержание в нас естественно: природные свойства нудят материализовать его в слове, в нем конструируем мы пути нашего роста; мы клянемся: небывалые формы тесать — дальше некуда... Наш залог: воля, хитрость, верность, и знания железобетонный упор».
Товарищами и соучениками Давида Кауфмана в ИФЛИ были Лилианна Маркович (Лунгина), поэты С. Наровчатов, П. Коган, Б. Слуцкий, М. Кульчицкий (т. н. ифлийцы). Довоенные стихотворения Кафумана — «Плотники» и «Охота на мамонта» — бывшие студенты ИФЛИ помнили наизусть через годы.
В поэзии раннего Кауфмана (Самойлова — псевдоним, который использовался при публикации в журнале «Знамя») присутствуют все основные атрибуты конструктивизма, искусственность которого Самойлов почувствовал, пройдя военное лихолетье. Вероятнее всего это послужило одной из причин, по которой своё творчество 1940-х — начала 1950-х Самойлов предпочёл почти целиком «утаить», утверждая, что в эти годы стихов не писал, а стихи 40-ых и 50-ых навечно положил под спуд.
В полном объёме творчество этого периода осмысления стало известно только после смерти поэта, засвидетельствовав, что уже и тогда он был значительным, самобытным поэтом. Видимо, он считал, что в ту пору ещё не нашел свой путь в литературе, ожидая, чтобы впечатления жизни «отстоялись» в его душе, прежде чем воплотиться в поэзии.
Принято считать, что поэтическое имя «Давид Самойлов» стало общеизвестным в августе 1948-го, когда в №8 журнала «Знамя» увидели свет три его стихотворения – «Тавда», «Примечание к бюджету 1948 года» и «Новоселье», напечатанные под общим заголовком «Стихи о новом городе», которые были опубликованы под псевдонимом «Д. Самойлов».
По иронии судьбы в это время в СССР имелся литератор Дмитрий Иванович Самойлов не чуждый поэзии, автор сборника «Физкультурные рифмы», вышедшего в 1931 году в ОГИЗ «Физкультура и туризм». Ничто не мешало читателям, знакомым с его стихами, отождествлять поэта «физкультурного» с поэтом — строителем новых городов.
Зашифровка имени Давида Кауфмана в псевдониме «Д. Самойлов», осуществленная редакцией «Знамени», наводила на известные подозрения: имена всех других авторов (Колоколова, Рыльского, Софронова, Щипачева), в отличие от впервые представленного на страницах этого журнала молодого поэта, традиционно были указаны перед их фамилиями. Правда, все эти авторы, в отличие от Давида Кауфмана были обладателями русских имен и фамилий. Неужели главный редактор тогдашнего «Знамени» орденоносец Всеволод Вишневский испугался первых признаков начавшейся в стране антисемитской компании?
Нет. Еще до выхода №8 журнала главред был отстранен от работы за публикацию в №5 повести Эммануила Казакевича «Двое в степи», подвергнутой в партийной печати разгромной критике, а в газете ЦК КПСС «Культура и жизнь» подобным образом была раскритикована «порочная» повесть еще одного автора «Знамени» Наума Мельникова, причем в скобках указывалась его подлинная фамилия — Мельман. Кто из сотрудников редакции принимал решение о сокрытии имени Самойлова, сегодня не так уж и важно — все действовали под давлением политических обстоятельств.
Даже в 1954-м, когда страх антисемитских репрессий конца 1952-го – начала 1953-го, казалось, утих, Давид Самойлов все еще не мог вернуть себе имя. Тогда в ГИХЛ вышел подготовленный им сборник «Албанская поэзия» (подписанный в печать 29 апреля 1954 года) с его предисловием, примечаниями и большим количеством переведенных стихов. При этом редакцией снова не были указаны ни имя, ни отчество — «Д. Самойлов».
В послевоенном СССР для начинающего литератора с еврейскими фамилией и именем такая тактика поведения была наиболее рациональной. В своих дневниковых записях за 1945-1948 годы никаких откровений по этому поводу Давид не высказал, а записей более позднего периода (1949-го по 1954-й годы) не сохранилось. Близкие друзья тех лет (Лилиана и Семен Лунгины, Борис Грибанов, Борис Шуплецов) также ни в каком виде не высказались по этому поводу. В результате обстоятельства, при которых Давид (Дэзик, как называли его родные, друзья и товарищи по филфаку) Кауфман решил стать Давидом Самойловым, остались доподлинно неизвестными.
Впервые как авторское имя «Д. Самойлов» появляется на обложке нотной тетради песни «Марш футболистов» (музыка Евгения Жарковского), вышедшей в 1947 г. в издательстве Союза композиторов СССР. На следующий год под названием «Песня футболиста» она озвучивается на щелаковой пластинке (7 дюймов на скорости 78 оборотов в минуту) ленинградской артели «Пластмасс» в исполнении Юрия Хочинского в сопровождении эстрадного оркестра Ленинградского радио под управлением Николая Минха.
То, что слова песни («На трибунах алеют знамена…») принадлежат Давиду Самойлову, а не поэту-физкультурнику Дмитрию Самойлову, подтверждается хранящимся в Российском национальном музее музыки машинописным текстом, озаглавленным «Марш футболистов», приложенным к рукописному клавиру Жарковского.
Теперь, после войны, практически помочь бывшему ученику Сельвинский мог только старыми связями — посоветовал Давиду подработать тем же способом, каким сам подрабатывал в конце 30-х – сочинением песенных текстов. Так, в 39-м он написал песенку на актуальную тему под названием «Казачья шуточная» на музыку Евгения Жарковского. Вскоре вышли ноты и пластинка с последовавшими за этим высокими по советским временам гонорарами. Жарковский, зная нравы и негласные правила, царившие на послевоенной отечественной эстраде, в инфраструктуре советской песни и грамзаписи, вероятнее всего и предложил Давиду Кауфману «русифицироваться»: мол, по нынешним временам Кауфмана все равно ни на пластинку, ни на ноты не пропустят.
Возможно так поэт Давид Кауфман превратился в поэта-песенника Д. Самойлова. Под этим «именем», кроме «Марша футболистов», он отметился как автор текстов «Весенней песенки» (1950) на музыку Михаила Старокадомского, песен «Юные мичуринцы» для детского хора с фортепиано (Москва, Музгиз, 1949 год) и «На Кубани» (1952) на музыку Евгения Жарковского.
Пора бы жить нам научиться,
Не вечно горе горевать.
Ещё, наверное, случится
Моим друзьям повоевать.
Опять зелёные погоны.
Опять военные посты
И деревянные вагоны.
И деревянные кресты.
Но нет! уже не повторится
Ещё одно Бородино,
О чём в стихах не говорится
И нам эпохой прощено.
Только к 1962 году Самойлов «созрел» до выдвижения своего собственного поэтического манифеста: «Становлюсь постепенно поэтом…»
Становлюсь постепенно поэтом.
Двадцать лет привыкаю к тому,
Чтоб не зеркалом быть и не эхом,
И не тетеревом на току.
Двадцать лет от беспамятства злого
Я лечусь и упрямо учу
Три единственно внятные слова:
Понимаю, люблю и хочу.
Так же обстояло дело не только в первое послевоенное («сталинское») семилетие, но и в начале хрущевской «оттепели»: появление нескольких отчетливо официозных текстов в газетах и короткой журнальной подборки стихов принципиально дела не меняли.
Вернуть сове имя на страницы официальных публикаций Кауфман не смог даже в 1955-м году, когда в журнале «Новый мир» были напечатаны его небольшие стихотворения «Первый гром» и «Мост». Снова, под псевдонимом — как и в 48-м в «Знамени», его полное имя, в отличие от остальных авторов, указано не было.
Несмотря на малое количество публикаций, поэзия Самойлова в течение 1950-х годов пробивала себе тропинку к читателям, становилась всё популярней, особенно в среде московской интеллигенции. С интересом относились к его творчеству поэты старшего поколения: А. Ахматова, Н. Заболоцкий, К. Чуковский, С. Маршак.
Бой второй — за собственное имя — Самойлов проиграл, но победил в атаке за поиск своего поэтического стиля, не став эпигоном конструктивизма.