Собирался идти за берёзой для банных веников. Остановила наползающая с юго-запада туча. Долго было тихо. А когда край пустых мутных туч накрыл мой дом, воздух взорвался ветром. Меня приковало к окну. Странные метаморфозы происходили за окном… Ураганный ветер задирал ветви ив, и они на мгновение, секунды расцветали черёмуховым цветом. Ветви опадали вниз, и волшебство уходило. Соцветия вспыхивали и исчезали. Берёзы жалко и тревожно вытягивали ветви к северу и больно горбатились стволами. Могучие ели и сосны мятежно, беспокойно мотали в сторону гривами, страшно размахивали лапами. В сумасшедшем общем танце было что-то подневольное, и жаль было и ивы, и берёзы, и ели с соснами. Хотелось конца этому внезапному насилию. Порывы ветра несли водяную пыль по крышам домов и сараев. Гремел гром.
В пять минут жутковатые пляски закончились. Стихло, и вышло солнце. Они застали меня за чтением книги Мариуша Вильки «Дом над Онего». И я вернулся к словам эпиграфа к ней Николя Бувье: «Мир протекает сквозь тебя, словно вода, одарив на мгновение своими красками. А затем отступает, и вот ты вновь наедине с той пустотой, которую несёшь в себе». А я подумал: «Но ведь что-то остаётся в нас, вытесняя пустоту».
И во мне звучало рубцовское…
Внезапно небо прорвалось
С холодным пламенем и громом!
И ветер начал вкривь и вкось
Качать сады за нашим домом.
Завеса мутная дождя
Заволокла лесные дали.
Кромсая мрак и бороздя,
На землю молнии слетали!
И туча шла, гора горой!
Кричал пастух, металось стадо,
И только церковь под грозой
Молчала набожно и свято.
Молчал, задумавшись, и я,
Привычным взглядом созерцая
Зловещий праздник бытия,
Смятенный вид родного края.
И все раскалывалась высь,
Плач раздавался колыбельный,
И стрелы молний все неслись
В простор тревожный, беспредельный.