По-разному можно ощущать жизнь и себя в ней. Есть этапы, когда тебя словно нет, а жизнь идет своим чередом.
Цветет черемуха, летит тополиный пух, парашютами падают листья, сыплет дождь, кричат галки, светит ночной фонарь сквозь густую шапку листьев, а тебя нет – ты этого не видишь и не чувствуешь ни одним органом.
И никому нет дела до того, что тебя нет, что ты почти не дышишь, ничего не понимаешь в происходящем и совсем ослаб от бессилия и безысходности, от ненужности и бесполезности.
Тебя не выбрасывают, как делают это с разорванным резиновым мячом, потому что некому это сделать. А выбросить себя ты не можешь, да и нет необходимости: тебе всё равно.
Оболочка тебя есть, а внутри безграничная пустота, от которой больно сделать вдох и выдох, порванная струна молчит. Граммы, называемые душой, как будто улетели или приросли к этой самой оболочке – им тоже нет дела до твоего существования.
А жизнь по-прежнему идет: тикают часы, от ветра скрипит форточка, что-то гудит в кране, кто-то шаркает ногами за входной дверью, поворачивает ключ в замке. Кто-то куда-то спешит, кому-то звонит и чего-то требует, рассказывает, плачет, смеётся, а ты в другом измерении, где ничего и никого нет.
Тебе ничего не нужно, и сам ты себе не нужен…
Если бы не память, никогда бы не воскреснуть картинам вечернего заката и утреннего рассвета, яркой радуги, бесконечного вечного неба. На этажах памяти не только краски торжественно шагающего солнца, разноцветной радуги, но и серебряные звуки полевого колокольчика, шум проснувшейся дубравы, шорох дождя, скрип деревянной калитки у отцовского дома.
Вот что заставляет видеть, слышать и чувствовать. В памяти, оказывается, припрятано молчаливое величие жизни…