Давид Самойлов поэт счастливый — поскольку был уверен не только в себе (этого сегодня у многих с избытком), но главное в своих понимающих читателях:
Морозец звонок, как подкова.
Перефразируя Глазкова,
Трамваи, как официантки,
Когда их ждешь, то не идут.
«От большинства из нас, кого современники называют поэтами, остается не так уж много. Отбор этот производят читатели — все виды Читателей, которых нам посчастливилось иметь. Вообще художник должен не думать о том, нравственно его искусство или нет, а заботиться о своей, личной нравственности. Тогда и его творения неизбежно унаследуют свойства его личности».
В книгу переводных стихов 1990 года «Бездонные мгновения», увидевшую свет в год ухода поэта, включено замечательное во всех отношениях стихотворение «Дом-музей» (1961), впервые напечатанное в 1963 г. в журнале «Новый мир», вошедшее в сборник «Второй перевал», объединивший стихи 1958-1963 годов.
Казалось бы трудно найти второй, тем более иронический смысл в столь серьезно заявленной теме «Дома-музея», однако Самойлов сумел придать ей весьма ироничное звучание: сомнения в необходимости «музеев поэтов/ писателей», пыльных собраний прозаических вещей были устойчивым культурным, литературным современным мотивом (можно привести примеры от Пастернака до Довлатова). Цитата в эпиграфе якобы из «книги отзывов» сразу задала жанрово-стилевую рамку текста: «… производит глубокое…». Первый эпиграф, «из старого поэта» (псевдоцитата, наполненная узнаваемыми «поэтизмами» и отсылающая к знакомому читателю комплексу «поэтического памятника»), переводился вторым эпиграфом в иронический регистр, поэтизмы в нем приобретают оттенок комический, почти шутовской.
За внешней пародийностью, кажется, мало обращалось внимания на второй план, внутренний сюжет стихотворения — судьбу поэта, представленную экскурсоводом, весьма недалеким, но достаточно внимательным.
Тот факт, что стихотворение отнесли на свой счет именно работники Музея-квартиры Пушкина, имеет текстуальное обоснование. Отсылки к пушкинской судьбе в «Доме-музее» довольно многочисленны и узнаваемы. Кроме отмеченной комментаторами аллюзии на посмертную судьбу Ленского в строке «то ли песен, а то ли печенья» и лермонтовской цитаты в финале стихотворения («Смерть поэта — последний раздел»), можно указать еще на ряд аллюзионных деталей. Это «кушетка поэта» — сравним с кожаным диваном в пушкинском кабинете в Музее-квартире на Мойке, дом 12 в Петербурге.
В какой-то момент начинается расподобление — самойловский поэт на дуэли не гибнет, его биография закончится иначе. К пушкинским аллюзиям у Самойлова подключаются иные, связанные с другими русскими поэтами и писателями. Биография героя «Дома-музея» становится, в конечном итоге, своего рода инвариантом судьбы русского литератора. Вспомним, как «злой дух» Гейне вывел почти обязательную математическую формулу жизни немецких поэтов: «родился от бедных родителей, учился теологии, но почувствовал другое призвание, тщательно занимался древними языками, писал, был беден, жил уроками и перед смертью получил место в такой-то гимназии или в таком-то университете».
Эта «архисема» в «Доме-музее» формируется постепенно: к концу текста плотность пушкинских аллюзий снижается, вводятся отсылки к биографиям других писателей, детали, не находящие соответствия в пушкинской биографии. «Как бы Пушкин» постепенно превращается в «поэта вообще».
После смерти Самойлова было опубликовано более пятидесяти его стихотворных текстов «начальной поры», в том числе пять поэм: «Конец ДонЖуана: Комедия, не имеющая самостоятельного значения» (1938), <Госпитальная поэма> (1943; не окончена), «Первая повесть» (1946; не окончена), «Шаги Командорова» (1947, 1950), «Соломончик Портной: Краткое жизнеописание» (конец 1940-х - начало 1950-х). Даже чисто «количественные» данные ясно свидетельствуют о том, что поэт Самойлов вполне сложился задолго до относительно приметных журнальных публикаций и тем более до выхода первой книги в 1958 году.
Следует, однако, помнить, что эта последовательность характеризует «собрание сочинений поэта» лишь в общих чертах. Во-первых, прижизненные публикации Самойлова не покрывают всего его литературного наследия: здесь сказывались как причины общественно-политические (идеологический контроль, осуществляемый не только цензурой, но и издательскими редакторами), так и личные (иные сочинения Самойлов просто не считал возможным отдавать в печать).
Во-вторых, из-за вмешательства «надзирающих инстанций» издание многих текстов осуществлялось через годы (а то и десятилетия) после их создания. Самойлов ушел из жизни на пике общественного признания (его формальным знаком стало награждение Государственной премией СССР в 1988 году), но, несмотря на широкую известность, востребованность и даже «культовость» немалого числа стихов поэта, масштаб и свершения которого были не вполне ясны даже его наиболее преданным и вдумчивым читателям.
После кончины поэта радением его вдовы Г.И. Медведевой и старшего сына А.Д. Давыдова достоянием публики стало множество прежде неизвестных текстов, существенно обогативших и усложнивших представления о жизни и творчестве Самойлова. Посмертные публикации стихотворных сочинений сделали возможными научное издание его лирики и достаточно представительное — поэм. Большое значение имели также издания мемуарно-эссеистической прозы (прежде за малыми исключениями неизвестной), дневников, пьес «Фарс о Клопове, или Гарун аль-Рашид» и «Живаго и другие» (по роману Б.Л.
Самойлов ушел из жизни на 70-м году жизни в здании Таллинского драматического театра после выступления на вечере, посвящённом столетию Бориса Пастернака. Когда он потерял сознание за кулисами, «его кинулись спасать — он на секунду пришёл в себя и сказал как бы уже оттуда: «Ребята, всё хорошо». Похоронен на Лесном кладбище Пярну.
Во второй половине 1950-х - 1980-х годов о поэзии Самойлова так или иначе публично высказались почти все приметные критики разных поколений и направлений (Л. Аннинский, Ю. Болдырев, Н. Богомолов, А. Немзер, Е. Сидоров) и многие известные поэты (В. Боков, А. Вознесенский, П. Вегин, Т.Глушкова, Е. Евтушенко, Ст. Куняев, А. Кушнер, С. Наровчатов, Вл. Соколов, О. Чухонцев).
Дочь коммуниста и революционера Белы Куна Агнессе Кун (1915–1990) близко знавшая Давида Самойлова так метко написала об особенностях его характера: «Вот видите — написалось так, как я не думала Вам писать, отлично чувствуя древесную кору, которой Вы окружили себя в общении со многими людьми, как ни странно и со мной тоже, причем много лет назад».
Внимательно изучив характер Самойлова, отчетливо понимаешь, почему в его посмертный сборник «В кругу себя» вошли юмористические стихи поэта, написанные в последние годы для друзей.
Завершить изучение творческой судьбы поэта логичнее всего воспоминаниями его сына, длиннющей, но удивительно точной, характеризующей Самойлова цитатой: «Отец превратился в небольшое учреждение, со своим штатом, интригами и субординацией. Надо признать, что интриганство было умеренным, а «двор» состоял из людей почти всегда дельных и симпатичных. Судьба Отца видится благополучной в сравненье с другими литературными российскими судьбами. Войну прошел с одним нетяжелым ранением. Тюрьмы избежал — вовремя умер тиран. Дождался славы, нисколько не поступившись собой. Даже наше угрюмое государство в конце концов пошло с ним на мировую, удостоив пары наград. Отец может видеться, и справедливо, одной из эталонных личностей эпохи. нам век примеров достойного поведения. Можно ли не любить такого человека?. Можно было и не любить, — в последние годы Отец наобижал многих. Отец свою жизнь уважал, намереваясь сберечь и мелкие ее детали, его дневник кажется не целиком интимным, а ждущим читателя. Его жизнь, со всеми несовершенствами, выглядит более значительной, чем она предстает у мемуаристов».
Последние десятилетия Самойвлов доживал на исходе жизненных сил. Его отъезд из Москвы был в какой-то мере обрывом сюжета, уходом со сцены, равноценным гибели его литературного персонажа. Поэт достиг высот в своем творчестве, ему некуда было уже расти.
Ты замечал, мой доброжелательный читатель, как часто бывает, что менее крупный писатель остается в памяти более отчетливо, чем более значительный. По-видимому дело в личном обаянии, в верности своему времени. Все, созданное Самойловым не уменьшается с годами, а незаметно вырастает, и сам он не будет забыт.
С лихой «Песенки гусара» я начал рассказ о Давиде Самойлове. Логическим завершением станут стихи о «гусаре», который в военное лихолетье вернулся в Москву, где и повстречал женщину, в которую влюбился в снежной круговерти:
Он к ней подался. К ней прильнул.
Лицом уткнулся ей в колени.
И, как хмельной, в одно мгновенье
Уснул… Как так? Да так — уснул.
Вояка, балагур, гусар
Спал от усталости и водки,
От теплоты, от женских чар.
И его руки были кротки.
Лежал, лицо в колени пряча,
Худой, беспомощный — до плача.