В пустой таверне сполохи души
сжигают стены, помнящие Слово,
Былых трагедий вспоротые швы
жемчужной пеной пузырятся, словно
Ещё жива под ними чистота,
и небеса не раскололись оземь,
Как будто за чертой умерших дат
есть райский сад, где нас о главном спросит
Усталый бог, зачёркивая круг
на каждом из умолкнувших деревьев,
И нам с тобой не выбраться из пут,
когда узлы намокли, не сгорев, и
набрякла под рубахой жизни плоть,
пытаясь всё конечное исторгнуть.
Но рая нет. Бессилие и ложь,
как мера исчисления пустого,
отравит слог.
В глазах моих всё тот же жар костра,
а в сердце - тромбы сорванного ветра,
Под тяжестью упрямого пера
сочатся болью вены, мысли, нервы...
И духота.
Как кость, как ржавый крест,
вонзает в горло память о потерях,
И утром не разбуженный рассвет
лежит неловко рядом с чьим-то телом,
в себя впитав незавершённость дня,
на время, что ушло, предел умножив,
И вещих снов непрошенная явь
захлопнет дверь в желаемое "может",
и свет иссяк...
Но я вернусь и сяду близ окна -
чужая дочь безгласого столетия -
Где перспектива мира так мала,
что не попасть в игольное отверстие
его души, не успокоить страх,
напевом материнским убаюкав,
Где грань бесчеловечности остра,
и голову несут на грязном блюде
гнилым божкам под реквием орбит,
захлёбываясь собственным зловонием,
А в зареве непознанной любви
пылает безысходное "сегодня"...
Но смертью создаются времена,
на части рассекая профиль века,
И кто-то там, похожий на меня,
когда-нибудь расскажет и об этом....