Она всегда вставала рано.
И на работу ехала в метро опять.
Любила пить американо.
И томик Бродского читать.
По выходным ходила в парки,
По будням в Новый Эрмитаж,
В альбом свой собирала марки,
На память, для себя, не для продаж.
Любила выставки, театры, не любила клубы.
Ходила в фитнес-зал по четвергам.
Не красила помадой свои розовые губы,
Естественным давая предпочтение цветам.
И на работе допоздна порой сидела,
Чтоб больше денег за ночные получить.
Но не себе любимой, для большого дела –
Бродячих кошек в подворотне подкормить.
На вид ей было лет за двадцать,
Но взгляд был как у стариков.
Пришлось ей много настрадаться
За девять с четвертью веков.
Её в огне не раз сжигали,
Топили в речке, к стулу привязав спиной.
Но люди те, увы, не понимали,
Что это не отправит на покой.
Она не раз верёвки разрывала
И уплывала по течению реки.
Иной раз облик пепла принимала
Иль просто превращалась в угольки.
Никто тогда не проверял кострище
И не искал её на берегах.
Порой она, шутя, давала пищу
Умам, в которых и до этого был страх,
Она, искрясь огнями, в небо вдруг взлетала,
Оставив под собой потухшие дрова,
И что-то непонятное на непонятном языке кричала,
Но за всю жизнь ни разу никого не прокляла.
Вообще ни разу зла она не причинила,
И не мешала в жизни никому.
И только ночью на метле она порой любила
Летать, любуясь на далёкую луну.
Меж труб и шахт от вентиляций
Она скрывалась от порою зорких глаз людей.
И у пруда в тени больших акаций
Лежала и читала, что писал Хемингуэй.