+33+
Я, сумасшедший, может быть
И жёлтый Дом моя обитель!
Но, как же так! Почтенный зритель!
За что мне ночью выть как выпь?
Ведь сколько же в моих стенах
Уродов, выродков, ублюдков:
Как терпит Бог? И без рассудка
Как много их - всех в орденах?
Мой друг, мой брат, по крови бог
Иисус открой глаза ты!
Ведь гибнут не за что солдаты!
своею жизнью ведь оброк
Платя за этих супостатов
За римских пап и их аббатов!
От веры только лишь культи
Мораль у папства не в чести
И суть её одна - в меняле
Напомню - Гитлера приняли!
Благословлён фашист; садист;
Упырь сожравший миллионы!
И маршируют легионы
А души? Души в преисподню
Их увлекают поезда.
Позавчера, вчера сегодня.
Их к небесам экспресс езда.
И чёрный дым печной клубился,
В нём трупы все под ноль кудрей.
Христос над ними так носился,
В барашки целовал еврей,
поляк и русский, англичанин…
(на свете столько женихов),
О, цвет волос Джульеттин, Аннин,
Был вознесён же до стихов.
Теперь отделены от плоти
Их косы все пошли под ноль.
Но душам не до них – в полёте.
И в душегубках только боль.
И только ветер в чистом поле,
Печами с трубами в укор.
И в чёрном дыме Сары, Оли…
Их не вернуть. Огонь так скор.
И чёрный пепел - он над нами.
Он стелит землю, гладь морей.
Смерть не украсить орденами.
Не воскресить же матерей!
Вы это знаете, живые?
На небо шли как поезда?
В том веке, там, в сороковые?
Рим! Ты в ответе! Знаешь? Да?
И смрадный дым из тех печей
И души душат палачей.
С расстрелом потемнело небо,
И осень сыростью кричала.
За что их так? И так нелепо?
Кончина их – там, где начало?
Один убитый златокудрый,
Глаза его остекленели,
Не знавший запах женской пудры,
Костюмов, в серой пал шинели.
Другой, его товарищ, кореш,
Тот, с кем в разведку уходили,
На год постарше он всего лишь,
Оттуда, из Уймы, где мили,
Предпочитают километрам,
И где вверяют парус ветрам,
И, знают цену дружбы силе.
В тельняшке пал он рядом с другом,
И бескозырка пала подле.
На мёртвых палачи с испугом
Взирали. А в осенний полдень
Старуха видевшая бойню
Пришла к расстрелу, чтоб оплакать,
На них спустили всю обойму,
Когда бойцы упали в слякоть.
Припала старая, рыдала.
У ней самой, вдовы до срока,
От зла фашистского металла
Сынов погибло трое. Око
За око, боль и жажда мести -
Как это мать ни омрачало,
Но только скорбь и злые вести
Сломили. И ждала причала,
Когда смотрела смерть ей косо,
Когда почудились ей стоны
Того безусого матроса
Расстрелянного. Так законы
Попрал он смерти в час расстрела,
И выжил, весь изрешечённый,
И жажда жизни не сгорела.
Он, матерью заговорённый,
Лежал, распластанный на поле,
И православный крестик смятый
Хранил его по Божьей воле -
От нечисти стальные латы.
Не испустил пока сын духа,
И бредил страхом мальчугана,
Что эта вот в грязи старуха
Его Архангельская мама.
И после ада всех нажив
Вы знаете, что Гитлер жив?
Теперь он рядышком в палате
Усы и чёлка - всё при нём.
Не обольщайтесь, что в халате
Халат прикрытье только днём…
Теперь настал его черёд
Вновь встретились лицом мы с прошлым
И вновь Адольф в ушах орёт
Грызлом зловеще-скоморошным:
Захлопнем же мы двери щель
Не слышать что визжит Кащей.
(Выдержка из христианской поэмы
“Taboo or not taboo!”)
Прямая ссылка на аудиокнигу https://vk.com/wall714791615_772