Глухой щелчок кнопки на зубах, вкус последней сигареты натощак,
Мягкий стук бокала о стол, последний глоток Амаретто уводит в астрал.
Собственное обмякшее тело, так нелепо болтающее под потолком,
Многолетние социальные институты пчеловодства versus слабое «Я» – 1:0.
Кто как жил, так каждому по делам и суждено отойти к праотцам,
Не забыв заранее отдать в печать свой автобиографический стыд.
Такой трагикомичный и нарочито пафосный в своей нелепости,
Что так и тянет проблеваться, ловя свой же взгляд в пустых зеркалах.
Бежать, не видя ног, из дома, от себя, закинув за спину лишь щит,
На котором отразится напоследок взгляд пленительной Горгоны.
Мягкие кудри спадают на землю, обнажая неровный каркас головы,
Под щёлканье ножниц и рокот десятков режущих лезвий Дамокла.
Обнажиться выбритая наголо площадка для вертолётной посадки,
Отныне здесь собирается и отдыхает нежить только VIP-класса.
Они все слетятся на шабаш, дабы увидеть своими гнилыми глазами,
Как под грохот сирен и выкрики баншей Корвус становится Кораксом.
6 и 9 роты, стоящие у Рубикона, подгоняемые бурями и сильным дождём,
Дающие перед начальством присягу, которую никто не намерен держать.
Во всём есть свой живой и бурный символизм, так завещал нам Мальдорор,
Бумага рвётся под тяжестью одного лишь только моего автографа на ней.
Тёплый плен петли уходит прочь во вне и с ним моя уверенность в себе,
Сменяются дрожащие казармы, кубрики, палаты, тумбочки, полки, машины.
Всем нам с годами нарекли отцы навеки распрощаться с маской радикала,
Но как бы не старался, а фасция всё также гуляет по моим предплечьям.
Петлицы змейками сверкнут всем напоследок, побряцают медальки,
И не дано мне знать, прощаюсь ли с ними навсегда или же увижу снова.
На мне лежат клятвы сакральной брака, священного покровительства,
Вечной любви, посвящённых одиноко сияющей в бескрайней ночи луне.
Но человеку свойственно разочаровываться во всём, в невнятных чудесах,
Даже в непостижимом и надмирном Абсолюте, не говоря уже о самом себе.
Отныне призрачной невесты место занимает белоснежная и чистая зима,
Морозом лютым сердце согревая и сквозь метели вечно наблюдая за делами.
Она укроет все тревоги, все обиды, все грехи, под сугробами талого снега,
Хлопьями снежинок раскрывая новый, не отягощённый цветом грязи мир,
В её объятиях, под покровом вечной мерзлоты, Корвус становится Кораксом.
«Здесь тебя научат любить свою Родину» – пугали закостенелого либерала,
Родина терпеть не может предателей, хотя, по правде говоря, ей всё равно.
«Здесь тебя научат свою Родину ненавидеть» – убеждали твёрдого патриота,
Родина ответит на любовь унижением, хотя, честно говоря, тебе всё равно.
Собственные пальцы вновь зашелестят над моим чутким ухом игрой теней,
Издавая столь привычные, как пение птиц, псевдо-огнестрельные звуки.
«Голосуйте за Чарльза Палантайна» – белый значок на мятой зелёной куртке
Мне продиктует в столь привычной всем политикам манере: жёстко и сухо.
Пролетят перед широко открытыми глазами ключевые кадры чьей-то жизни –
Как перед ребёнком клипового мышления его любимые цветные картинки.
Смотреть со стороны, попивая едкий кофе, как твоё тело снимают с петли,
Крайне занимательно, пусть и довольно волнительно, до дрожи в коленках.
Надо же, взять и заблудиться на полпути, на этой белой и сыпучей полосе,
Что кто-то так неумело рассыпал между бюстами Томпсона и Берроуза.
Моё прежнее небритое лицо сверкнёт острыми костями с птичьим клювом,
А голову покроет камуфляжный капюшон, так Корвус становится Кораксом.
Иисус в покое Падмасаны медитирует под ветвями священного древа Бодхи,
Будда Шакьямуни распят Пилатом на деревянном кресте на холме Голгофа.
Разочарованный в опошленной вере, обманутый завравшейся надеждой,
Мне страшно даже гадать, какая любовь в чёрном одеянии ожидает впереди.
С запавшими глазами, словно свежевыкопанный труп, я брожу по городу,
Жестокому и оживлённому, одинокий и голодный, как молодой Гамсун.
Взгляды внимательных строгих птиц на мне, ласка пугливых дворовых котов,
Красный крест на твоей живой груди, каменный крест на её свежей могиле.
Да, я всё также остаюсь верным всем словам, что давал и обещал, и не вру,
До той поры, пока не замечу, как томно люди вытирают обо всё это ноги.
Я – часть той силы, что вечно хочет только блага и вечно совершает зло,
Ведь сколько не споришь с Богом и судьбой – все всяко остаются при своём.
Всё та же жизнь под осадой вселенной, всё то же сердце в окружении страстей,
Но приходит пора, когда даже бесплотный дух должен вернуться в мир живых.
Несясь стремительно сквозь эскапизм и стоицизм, скрываясь в облаках мечты,
Зависимых и пограничных образах любви к себе, я возвращаюсь в серый день.
Как свободно ласкающая ветер птица, самовлюблённая и отрешённая от всех,
Опускается в момент на грязную землю, складывая крылья и пряча их в шкафу,
Так, сквозь время, бросив прощальный взгляд во тьму, Корвус стал Кораксом.