Ей бы спрятаться, скрыться среди осин...
Но поет настойчиво муэдзин.
И закатным солнцем едва согрет
Островерхий каменный минарет.
А рабыня вовсе не так проста:
Шоколадом пахнут ее уста
И продуман каждый искусный шаг.
Ее речи слушает падишах.
Ее чары – ребус для всех и шок.
Вот готовит девушка порошок,
Вот макает палец в упругий крем...
И следит внимательно весь гарем.
И любая думает: надо так!
Выпивает снадобье натощак,
Толстый слой кладет за один присест,
Повторяя шепот ее и жест.
Но никак не действует суета:
Хоть сто раз красавица, да не та.
Хоть сто раз укуталась в блеск и шик,
Падишах проходит, а толку – пшик.
Потому алеют у них зрачки,
Превращаются простыни их в клочки
И текла бы вечно хандра из глаз,
Но пора уже совершать намаз.
Каждый евнух помнит – одну не тронь,
Ибо здесь тебя не спасет и конь.
Не успеешь в стремя ногой нырнуть,
Как удавка твой остановит путь.
Может, правда это, а может, ложь.
Но ее проверками не тревожь,
Не ходи по пышным ее коврам.
Любопытство – глупость, допрос – харам.
В этой жизни каждому нужно ведь
Запастись терпением – и терпеть.
И жевать цукаты, фундук, миндаль...
А рабыня смотрит куда-то вдаль.
Ей внезапно чудится: за холмом
Огибает речка древесный дом,
И сынок, услада ее души,
Там бросает с берега голыши.
Худощав, растрепан и длинноног.
Пусть на ужин будет мясной пирог
С ароматной миской горячих щей.
И журчит за дверью большой ручей...
Уцелеть бы здесь – вопреки всему!
Не покои видит она – тюрьму,
Где тюремщик грустно внимает ей,
А рабыня шепчет ему сто дней:
«У владыки много всегда врагов.
Не успел заметить – и был таков.
Присмотрись внимательно, вот один –
Твой любимый вежливый старший сын.
Его меч бесстрашен, а цель близка,
Ведь за ним, конечно, пойдут войска.
Ты же видишь: любит его народ...»
И рабыня гладит большой живот.
Все слова, как камни, коснутся дна.
...На столе бумага лежит одна,
Где правитель ставит свою печать.
И рабыня знает, когда молчать.