В 1925 году при издании автобиографической поэмы «Колокола собора чувств» Северянин анонсирует проспект своего Полного собрания сочинений из 23 полновесных томов. Семь из них так никогда и не увидели свет: «Ручьи в лилиях», «Предцветье», «Настройка лиры», «Литавры солнца», «Взор неизмеримый», «Рассказы в ямбах», «Спутники солнца».
В 1931 году в Белграде Северянии выпустил сборник стихов «Классические розы», обобщивший искания себя и формы последних лет. С 1935 года поэт живет в основном в Таллине и Усть-Нарве, не расположен к сочинению новых стихов и занимается (что вполне естественное для зрелого поэта, в определенном смысле утратившего новизну чувств и образов), преимущественно, переводами эстонской поэзии: В.Адамса, Х. Тальвика, Алексиса Раннита (Rannit, настоящее имя Долгошев Алексей Константинович), М. Ундера и других.
Но поэт — есть поэт, и рецидивы любви с ее острым чувственным восприятием для него характерны:
Она разлюбит. Она забудет.
О, как я знаю, что это будет!
Мне будет странно, Пожалуй, стыдно.
Чуть-чуть туманно. И так обидно.
Потом утешусь. И сам забуду,
Ах, так со всеми. Ах, так повсюду.
Потом другую — уже другую? —
Я так же ласково поцелую.
И та разлюбит. И та забудет.
Зачем я знаю, что это будет?
(1 августа 1934 года, Тойла).
Школьную учительницу Веру Борисовну Коренди (урождённую Запольскую, по мужу Кореневу) поэт называл своей «женой по совести»:
Ты влилась в мою жизнь точно струйка Токая
В оскорбляемый водкой хрусталь.
И вздохнул я словами: «так вот ты какая:
Вся такая как надо». В уста ль
Поцелую тебя иль в глаза поцелую, —
Точно воздухом южным дышу.
И затем, что тебя повстречал я такую,
Как ты есть, я стихов не пишу.
По рассказам Фелиссы, после возвращения поэта из Кишинёва В. Коренди развила бурную активность: засыпала поэта письмами, требовала встреч, угрожала самоубийством. 7 марта 1935 года наступила предсказуемая развязка: ссора, после которой Фелисса попросила поэта навсегда оставить ее дом. Живя с Коренди, поэт регулярно писал жене покаянные письма и умолял её о возвращении, при этом не забывая о поэтических дифирамбах в адрес Веры, таких, например, как в стихотворении 1940 года «Последняя любовь», опубликованном с посвящением Вере Запольской.
Когда в свою очередь Вера Коренди узнала о существовании покаянных писем в адрес официальной жены Фелиссы, то обратилась письменно в Эстонский литературный музей с категорическим требованием изъять эти, якобы «лживые письма» и передать ей для уничтожения.
Тем временем политическая ситуация существенно изменилась: 22 июня 1940 года Государственная дума Эстонии приняла Декларацию о вступлении в состав Советского Союза, а 6 августа Эстония была включена в состав СССР. О возможности возвращения в Россию поэт всерьез задумывался много раньше, еще в тридцатые годы. В «Наболевшем», датированным 1939 годом, читаем такие его сокровенные размышления:
Нет, я не беженец и я не эмигрант, —
Тебе, родительница русский мой талант,
И вся душа моя, вся мысль моя верна
Тебе, на жизнь меня обрекшая страна.
Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:
Не предавал тебя ни мыслью, ни душой,
А если в чуждый край физически ушел,
Давно уж понял я, как то нехорошо.
И уж не поздно л вернуться по домам,
Когда я сам ужу давным-давно не сам,
Когда чужбина доконала мысль мою,
И — как, Россия, я тебе и что спою?
Восстановление советской власти в Эстонии поэт принял восторженно-патетически, и даже откликнулся в 1940 году приветственными стихами «Привет Союзу» и «В наш праздник»:
Наш дух навсегда овесенен,
Мы верим в его торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин — преемник его!
Советские журналы «Октябрь» и «Красная Новь» публикуют несколько новых стихов Северянина, который начинает вести затянувшиеся переговоры с Гослитиздатом об издании в СССР сборника стихов уже на пороге войны. С началом Великой отечественной войны и вступлением немцев в Эстонию Северянин обращается с просьбой к Калинину об оказании помощи в его эвакуации в СССР, однако ответа на свою просьбу поэт уже не дождался: 22 декабря 1941 года в Таллине Северянин ушел в лучший из миров с диагнозом — сердечная недостаточность.
На могильной плите поэта, похороненного на Александро-Невском кладбище Таллина, вырезаны строки эпитафии из его знаменитого стихотворения «Классические розы»:
«Как хороши, как свежи будут розы,
Моей страной мне брошенные в гроб!»
Эти известные строки — заимствованы Северяниным из стихотворения Ивана Петровича Мятлева 1843 года:
Как хороши, как свежи были розы,
В моем саду! Как взор прельщали мой!
Как я молил весенние морозы
Не трогать их холодною рукой!
В ее очах — веселье, жизни пламень;
Ей счастье долгое сулил, казалось рок
И где ж она? в погосте белый камень,
На камне — роз моих завянувший венок.
Негодующую реакцию Северянина на происходящее и невозможность возврата в СССР можно понять, однако следует принять во внимание то факт, что поэт уезжал в Эстонию из дореволюционной, но уже грозовой России на этапе крутого общественного перелома, а ожидания признания, дифирамбов и возвращения пришлись на время совсем другой страны — советской, вступившей в суровую войну с немецким фашизмом. Решения о возвращении знаменитых писателей из эмиграции в 30-ые годы (Горький, Куприн и другие) принимались на уровне Политбюро и согласовывались лично Сталиным, о чем свидетельствуют архивные документы, при этом прагматически рассматривался вопрос о полезности таких возвращений и определялась, что называется, цена вопроса — предоставление жилья, обеспечения санаторно-курортным лечением, возможность издания книг. Определяющей для принятия положительного решения являлась оценка политической полезности советскому обществу, в том числе публикаций книг или даже собраний сочинений. Вероятнее всего, нужных аргументов в случае с вопросом о возвращении Северянина, найдено не было, да и военное время наложило отпечаток на возможность устройства судьбы русского поэта.
И как тут не вспомнить северянинские:
Когда чужбина доконала мысль мою,
И — как, Россия, я тебе и что спою?
Разрабатывая редкие формы стиха (рондели, секстины), изобретая новые (миньонет, кэнзель), Игорь Северянин неизменно оставался в границах русской поэзии, ее традиций и эволюционного развития в XX веке. Даже самые скандальные его строчки, ставшие притчей во языцех и возвращающие нас к истокам эго-футуризма, сводятся к извечной триединой проблеме: поэт о себе, поэт в себе, поэт в обществе.
Интерес к поэзии Северянина в СССР и России менялся по синусоиде: периоды подъема сменялись годами почти полного забвения, но никогда этот интерес не исчезал полностью, так как благодаря своей естественности его поэзия была не только формой самовыражения, но и формой существования в нашем бренном мире, определенной степенью бесспорного таланта поэта и его индивидуальности.