И вот остался я без работы.
Поначалу не особо огорчился – должность свою я ненавидел всей душой, равно как и коллег, а выходное пособие выплатили мне весьма хорошее. Но через пару месяцев все же пришлось задуматься о заработке: деньги стремительно кончались; рассказы мои не печатали, а возвращаться на место конторского клерка как-то не хотелось. Нужно было найти что-то несложное и не задевающее голову.
Снимал я тогда комнату в колоритной коммуналке в центре города, имел стол, кров и симпатию от нестарой еще соседки, в глазах которой слыл непризнанным гением. Так что помимо оплаты за жилье требовались окупить расходы лишь на коньяк и табак. Олинька – так звали соседку – работала провизором в аптеке, была знакома с медперсоналом местной больницы, а, главное, обладала отзывчивым сердцем. Как-то раз она и говорит:
- Мне тут приятельница сказала, что им на объект сторож нужен. А что, делать особо ничего не надо, график сменный – сутки через сутки, оклад вполне себе такой. А?
Да мне что, я человек негордый, мне хоть кочегаром, хоть сторожем.
- Давай, - говорю, - телефон.
Созвонился, договорился о встрече, поехал. Меня спрашивают: отчего, мол, вы с такой хорошей работы уволились? Да, - говорю, - не лежит душа к канцелярщине. Я, - мол, - мечтаю стать мастером художественного слова, а всякая мертветчина мне претит.
- Ну, это как посмотреть, - отвечают. – Объект-то у нас специфический. Морг.
Тут выяснилось вот что: больницу не так давно перевели из старого, аварийного, в новое здание на другом конце города. Морг же выстроен на века, поэтому, пока продолжает работать. Тем более, что отделение БСМЭ переселять еще не планируется.
По рукам. Вышел на место работы для ознакомления. Огляделся: старое здание больницы, к нему примыкает длинное одноэтажное строение – судя по всему, оно… Толкнул калитку, прошел на территорию. Ну, думаю, хочешь стать писателем, вот и ознакомься с изнанкой жизни.
Меня встретил заведующий. Я представился. Побеседовали. Обязанности несложные: заступаешь в шесть вечера, и сидишь на посту до шести же вечера следующего дня. Сутки отдыхаешь. Основная задача – контролировать задний двор, периметр, и участок со стороны торца здания бывшей больницы, чтобы не лазали бомжи да школьники. По возможности - кормить собак.
Затем я познакомился с моим сменщиком. Шестьдесят лет, бывший подводник, взгляд с прищуром, но добрый. К выпивке толерантен, однако, не алкаш. Звать Андрей Васильевич. Сразу же перешли на ты. Смотрю, на столе – арбалетный болт.
- Что, - спрашиваю, - типа, Ван Хален? От упырей отбиваться?
- Да нет, - отвечает Васильич, - я арбалеты делаю на заказ. И луки.
О, исполнилась мечта идиота! С детства мечтал об арбалете. А у Васильича и стрельбище оборудовано, благо территория позволяет.
Короче, выпили мы с ним втихаря от начальства по пятьдесят, и я домой поехал.
- Ты меня, Ольга Михайловна, - сказал я соседке, когда мы укладывались спать, - еще бы гробокопателем устроила…
На следующий день я вышел на смену. Андрей Васильич разъяснил подробно:
- Сначала делаешь запись в журнале. Обходишь периметр – от сих до сих. Туда, - показал он рукой в сторону М-ской улицы, - ходить не надо, там главный подъезд, и свой охранник. Твоя задача – не пускать на задний двор всякую шушеру. И следить за дворовым фасадом, чтоб не лазали. Если что не так, фиксируешь в журнале, и вызываешь охранника.
Потом мы прошлись по коридорам морга.
- Здесь секционная, - вел меня Васильич, - тут подсобка, тут гробы стоят… Дальше, вон там, холодильники.
Мы прошли еще дальше. Мимо сновали люди, громыхали металлические каталки. Покойники пока нам не попадались.
- Вот смотри – эта дверь ведет в основное здание. Ключи на стенде в караулке. Если заметишь что-нибудь не вон то, можешь пройти здесь, чтобы вокруг не бегать. Но лучше позвони на пульт охраннику.
Потом мы вернулись в караулку, Васильич собрал свою сумку, и стиснул мне руку:
- Ну, бывай, до завтрева!
Было уже темно. В коридорах еще грохали двери, слышались голоса, эхом отлетавшие от кафельных стен. Я отвинтил колпачок фляжки, глотнул коньяку, свернул и закурил сигарету. Взгляд мой упал на план пожарной эвакуации. Я вспомнил наш с Васильичем маршрут, определил секционную, помещение с гробами, прощальный зал. Но вот один боковой коридор показался мне незнакомым. Он уходил направо, и оканчивался каким-то помещением. Впрочем, подумал я, на первый день с меня довольно, а про помещение завтра можно разъяснить у Васильича.
Я как-то не заметил, что в здании наступила тишина. Нужно было осмотреть территорию, и я вышел на свежий воздух. В небе по-гоголевски светил месяц. От поросшей бурьяном и сурепкой земли потягивало сыростью. Я закурил, включил фонарик, и направился к дальнему торцу бывшей клиники. Два нижних ряда окон были основательно заколочены, однако, верхние, лишенные стекол, выглядели, словно зияющие черные пасти. Я с тоской подумал об Олиньке, представил, как она ходит по уютно скрипящему паркету, как заваривает чай с лимоном, как садится с ногами на диван и, лениво зевая, переключает телевизионные программы. Ладно, - сказал я себе с интонацией Хомы Брута, - отдежурю ночь, а там сотник набьет мне карманы червонцами! отосплюсь нормально.
Я вернулся в караулку, поставил греться чайник, глотнул из фляги. Черт, я же про сортир забыл спросить!
Судя по схеме эвакуации, гальюн находился неприятно далеко. Нужно было преодолеть полутемный коридор, повернуть налево и пройти еще метров пять. Ладно, на первый раз не стыдно, - решил я, и стал искать какой-нибудь тяжелый (и, желательно, длинный) предмет. И вдруг меня едва не передернуло: в углу у окна стоял обрезок арматуры длиной около метра. Верхний его конец был замотан изолентой. Дрын был явно предназначен для рукопашного боя. Но не это меня заставило меня испугаться – на металле я заметил приставший клок то ли пакли, то ли шерсти, то ли волос…
Утром я проснулся от шума голосов. Еще не хватало, чтобы меня на первой смене застукали спящим! Я оторвал голову от столешницы, с отвращением глянул на себя в зеркало, пригладил растрепанные патлы, и пошел умыться. Теперь я боялся не постояльцев этого дома скорби, а того, чтобы работники не учуяли запах перегара – накануне со страху я высосал весь коньяк из фляги.
День прошел довольно быстро. Я несколько раз обошел территорию заднего двора, прогулялся по коридорам, познакомился кое с кем из персонала. Зашел и в тот коридор – ничего особенного, в конце выкрашенная белой краской дверь. Потрогал – заперто.
К половине шестого подтянулся Васильич. Я с излишними подробностями рассказал ему о первой смене, и о том, как крался до туалета с железной палкой наизготовку.
- Кстати, - спросил я его, - а что там за волосы прилипшие были?
- А, - отозвался Андрей Васильич, - та это ж я по «балде» (мешок, туго набитый шерстью или паклей; иногда тряпьем, - прим. ред.) работаю. Вместо меча. А что, трухнул ночью-то?
- Да атмосфера здесь специфическая, - сказал я.
- Ну что ж поделаешь. Да покойники-то ничего, не кусаются. Я вот больше живых побаиваюсь.
Я припомнил обстоятельства моего увольнения с прежней работы, физиономии моих коллег, и молча согласился.
Через месяц я окончательно освоился. В туалет ходил уже без палки, подружился с собаками, перестал запирать изнутри дверь караулки. Лето уже было на излете. Ночами поддувал холодный ветер, я включал обогреватель, наливал себе чаю, открывал флягу, и комната в морге представлялась мне уютнейшим местом на земле. Гонял пару раз гопников из главного здания, запомнил по именам всех работников заведения, травил анекдоты. Как-то раз даже зашел на старую работу, и перепугал бывших сослуживцев загробными историями, которые сам же и сочинил.
В сентябре неожиданно для себя стал писать роман. Действие происходило в вымышленном мире; главный герой стрелял из пистолета, прыгал из окон, беседовал с невесть откуда взявшейся в романе старой графиней, и, под конец, собирался изрубить на куски «древо жизни» (что там было за древо, я на тот момент еще не придумал). Помещение караулки было слишком мало – когда я сочиняю, мне нужно ходить из угла в угол, при этом я разговариваю сам с собой. (Бедняжка Олинька, когда в первый раз застала меня за этим занятием, едва в обморок не упала). Так что я стал дефилировать взад-вперед по коридору, нараспев декламируя фразы из придуманных диалогов. Единственное, что меня продолжало нервировать – помещение, где стояли гробы.
Вот, казалось бы, что может быть страшнее мертвого тела? А то даже не самого трупа, а лишь представления о нем…
Была у меня одна история.
Контора, где я раньше трудился, занималась продажей недвижимости. Однако собственность на квартиры оформлялась только после выплаты покупателем всей суммы. И вот как-то от одной из наших клиенток перестали поступать ежемесячные взносы. Ну, делать нечего, съездил я к ней раза три (вру, разумеется. Делать мне было нечего – пиво ходил пить, и оформлял фиктивные командировки, и говорил, что дверь никто не открывает). А где-то через четыре месяца позвонил участковый, и сказал, что старушка преставилась, и неплохо бы квартиру опечатать.
Само собой, пришлось ехать мне. Труп уже успели вынести, но запах… Ничего он не приторно-сладкий, враки все это. Он ядрёно-солёный, будто бы вам в глаза чем-то едким плеснули. И его чувствуешь даже не носом, а как бы ощущаешь кожей. Словно чья-то рука у тебя на плече.
Кровать. Темно-бурое пятно на матрасе в виде человеческого тела. Сотни дохлых мух. Опарыши. Переполненная пепельница. Книга про мушкетеров, открытая на странице, где кардинал предлагает Д’Артаньяну служить у него в гвардии. Тапочки у кровати…
А за стенкой в соседней квартире смеются и резвятся дети.
Так вот, к виду мертвых тел я привык относительно скоро. Они уже не вызывали у меня того запредельного ужаса, как раньше. А вот к гробам привыкнуть не могу. Одни только очертания ящика вызывают какой-то первобытный страх…
Как-то поздним вечером прогуливался я по коридору, бочком минуя гробовое хранилище. Главный герой у меня несся вниз по лестнице, преследуемый то ли реальным, то ли воображаемым врагом, и палил из пистолета. И вдруг мои завывания прервал вполне материальный грохот, донесшийся как раз из помещения с гробами. Я осекся на полуслове, и замер. Из хранилища показался человек в халате и фартуке. Блеснули очки.
- Вы кто? – спросил я, стараясь придать голосу твердость.
- Ночная смена, - коротко ответил человек.
Но я, убей бог, никак не мог вспомнить ни его внешность, ни его имени.
- Вы что, недавно здесь?
- Давно…
- Михаил Иваныч, - представился я, протягивая ему руку.
Руки он мне не пожал, но учтиво склонил голову:
- Альберт Казимирович.
- А что, простите…
- А, видите ли, - замялся он, - тут гробы перепутали… Надо выяснить.
Тьфу!
С Альбертом я общался преимущественно по ночам. Его кабинет, который он делил со своим коллегой, располагался как раз за той дверью в правом коридоре. Того звали Володей, и был он сущей флегмой. Когда становилось скучно, и не шла строка, я отправлялся к ним. Альберт иногда делал мне выговор за то, что от меня пахнет спиртным, и рассказывал, на что похожи внутренности алкоголиков при вскрытии.
- Кроме того, - говорил он с едва заметным польским акцентом, - имейте в виду, что вы на службе. Это нарушение трудовой дисциплины. Я, конечно, никому не скажу, и Володимеж тоже, но все-таки…
Я читал им свои рассказы и отрывки из романа. Володя укладывался на кушетку, сцеплял на груди руки, закрывал глаза, и внимательно слушал. Роман ему явно нравился, особенно в тех местах, где шли рассуждения о смерти. Он даже подсказал мне название: «Лазарь воскрешенный». Альберт тоже весь обращался в слух. Однако у него была не очень приятная привычка заходить, когда я читал, мне за спину, и сверлить взглядом мой затылок. Зато он давал очень дельные советы по развитию сюжета, и консультировал по медицинским вопросам.
К тому же, теперь совершать ночные обходы помещений стало не так стрёмно. Проходя мимо, и видя, как из под двери их кабинета пробивается свет, я приободрялся, и уже не вздрагивал от посторонних шумов. И даже гробов почти что перестал бояться.
Зато с Васильичем у меня отношения почти что разладились. Мы уже не стреляли из арбалета, а, принимая смену друг у друга, обменивались лишь односложными фразами. Он сделался замкнутым и хмурым. А затем и вовсе объявил, что увольняется.
В середине октября вдруг навалило снегу, а потом стукнули морозы. Я прокопал по снежной целине тропинки, чтобы можно было нормально обойти территорию, но выполнял свою службу уже формально. Да и кто при минус тридцати полезет в заколоченное и пустое здание?
Новый сменщик оказался довольно-таки большим занудой. Ему не нравилось, как я веду журнал, что сплю на рабочем месте, курю, а в довершение всего он настучал руководству про коньяк. У меня вконец испортилось настроение. Потом заболела Олинька. Мне пришлось пропустить две смены, и новый напарник окончательно проел мне плешь своим нытьем.
Той ночью я ощутил какую-то неясную тревогу. Коньяк обжигал горло, чай казался безвкусным, и что-то сосало внутри. Я отправился было к Володе и Альберту, но их дверь оказалась заперта. Последнее время их смены не совпадали с моими, а другие дежурные, вероятно, сидели в другом кабинете. Тогда я оделся и вышел на воздух. Морозец немного спал. В тусклом клистирном свете уличного фонаря колко поблескивал снег. Я направился по своему обычному маршруту вдоль фасада больницы. Хруп-хруп, хруп-хруп, - хрустел снег, - хруп-хру…
Я замер на месте. Краем глаза в окне третьего этажа я заметил какое-то шевеление. Пригляделся - ни сполохов огня, ни каких-либо звуков… Ничего. Но я твердо знал, что там кто-то есть. Чувствовал. Тогда я вынул из-под полушубка обрез двустволки двенадцатого калибра – после того, как уволился Васильич, и забрал свои средневековые причиндалы, я взял на время у приятеля ружьё и десяток патронов – и положил палец на оба курка. Я вглядывался во тьму, я чувствовал, что тот, кто кроется в ней, тоже смотрит на меня.
- Эй, там, покажись-ка! – заорал я.
Тишина. Но через несколько мгновений я расслышал едва различимое ворчание. Нехороший это был звук. И тут же протяжно, и как-то запредельно жутко, завыла собака. Я зафиксировал в памяти окно, и бросился обратно в караулку. Набрал номер охранника главного входа.
- Третий этаж, вторая секция! – завопил я в трубку.
Дверь. Ключи.
Я бросил взгляд на стенд с ключами. Именно от той двери ключей не было. Но как так? Ведь я всегда запирал помещение! И сегодня… Нет, только раз, когда курил. Но курил-то минуты две, не больше.
Я бросился навстречу охраннику. Тот уже ломился в запертую дверь главного корпуса.
- Ключи давай!
- Нету!
Тогда охранник ударом ноги вышиб дверь, и, матерясь, кинулся в темноту. Я следом.
Третий этаж. Темно, хоть глаз коли.
- Фонарь…
Я взвел курки обреза. В соседнем помещении что-то зашуршало и смолкло. Охранник бросился в сторону, и щелкнул фонарем. В дрожащем свете мне удалось разглядеть что-то белое – я выстрелил сразу из обоих стволов. В нос ударила вонь пороховой гари. Снизу послышался шум – это спешила нам на выручку дежурная смена.
Спустя минуту мы вошли в комнату. Сначала ничего невозможно было разглядеть, но как только дым рассеялся, на полу мы увидели клоки бурой шерсти, а чуть поодаль оторванную собачью голову.
О ночном происшествии начальству мы сообщать не стали. Тем более, что за обрез я мог получить вполне реальный срок. Две следующие смены прошли спокойно. На третью, часа в три ночи, я совершал обход внутренних помещений. Разумеется, с обрезом я теперь не расставался. Чтобы окончательно не рехнуться от страха, я прошел ко главному входу, и немного потрепался с охранником – на этот раз был другой человек, ничего не знавший о наших приключениях. Мы решили выйти на улицу перекурить, как вдруг в глубине здания раздался грохот. О, я хорошо знал, что это было. Мы бросились по коридорам в помещение, где хранились гробы. Включили свет. Чисто.
Охранник отправился на свой пост. Я – в караулку. Уже дойдя до двери, я услышал шаги в дальнем конце коридора. Обернулся. И с облегчением выдохнул – там, в свете мигающей лампы стоял Альберт.
- Здорово! – крикнул я ему. – Давно не виделись! Как Володя?
Альберт ничего не ответил, а только щелкнул пальцами, словно забыл чего-то, и поспешно удалился в боковой коридор.
В конце ноября морг перестал принимать тела умерших. Потом на новое место перевезли судебно-медицинскую лабораторию. Начали демонтировать оборудование. Мне оставалось отдежурить три смены. Ни Альберта, ни Володи я больше не видел.
Последнюю смену мне было как-то не по себе. Хотя сидеть нужно было лишь до утра, а потом отправляться в отдел кадров и бухгалтерию за расчетом.
Странно – как только я понял, что в здании не осталось ни одного покойника, мне стало страшно. Страх полз по темным коридорам, словно вязкая черная масса, он заполнял собой каждый сантиметр пространства, и неумолимо приближался к моей каморке. Впервые за много месяцев я тщательно запер дверь, плотно задвинул шторки на окне, и стал ждать рассвета. Я пил, но алкоголь почти не действовал. Курил, но не чувствовал запаха табака. Потом мне захотелось в туалет, и я воспользовался пластиковой бутылкой, ибо ни за какие награды я бы не согласился выйти в коридор.
Стрелки настенных часов, казалось, прилипли к циферблату.
Дождаться утра мне не хватило смелости. Я собрал сумку, стараясь не производить шума, отпер сначала дверь караулки, а затем и входную, и вышел. Тут нервы сдали окончательно, и я бросился бежать в сторону калитки, а потом и дальше, пока не достиг улицы. Не помню, как я поймал машину, доехал до дома, поднялся в квартиру. Немного придя в себя, я умылся, почистил зубы, побрился, выпил холодного чаю, переоделся. Олинька еще спала. Я тихо вышел, и пешком отправился в клинику увольняться.
Тридцать первого декабря я, стараясь не поскользнуться в своих новых парадных ботинках, шел из издательства домой. В портфеле у меня лежал договор на выпуск романа, с которым мне так помогли Володя и Альберт. И, хотя было еще только одиннадцать утра, на улице уже чувствовалось праздничное настроение. Серебрясь, падал снежок.
- Алё, Раздолбай Иваныч! – послышалось у меня за спиной.
Я обернулся. Передо мной стоял Андрей Васильич, и широко улыбался.
Честно признаться, я несколько смутился. Ведь расстались мы с ним не очень-то тепло.
Андрей Васильич крепко обнял меня:
- Во, Иваныч, совсем другое дело! Хоть на человека стал похож. А то ж смотреть страшно было.
Я чуть не заплакал – столько тепла и участия было в его голосе.
- Пойдем, выпьем по пять грамм.
Пить мне не хотелось. Да и Олинька ждала.
- Ну ладно, - сдался я. – По пять грамм можно.
В полумраке бара негромко наигрывала музыка. Официант кивнул головой, и произнес с кавказским акцентом:
- Сыю сэкунду, дарагой!
На столе появился графинчик и рюмки. Мы выпили. Андрей Васильич откусил сразу полбутерброда, прожевал, и молвил:
- Миша, я вот что хотел тебе сказать…
- Погоди, - перебил я его. – Ты мне сначала скажи, с чего ты уволился?
Васильич разлил по новой, помолчал, и сказал:
- Мне страшно с тобой стало, Иваныч.
- Не понял.
- Вот то-то, что не понял. У тебя из-за плеча смерть выглядывала. Я сидел рядом, а от тебя могилой несло.
- Чего?
- Того. Ты читал свой роман, а у тебя глаза мертвыми делались.
- Ну, в образ я входил. А вот Альберту и Володе нравилось.
- Какому еще Альберту?
- Ну ребятам из дежурной смены.
- Подожди. Я знаю все дежурные смены. Никакого Альберта там не было. А Володя… толстый такой?
- Нет, нормальный. Они еще сидели в кабинете направо по коридору.
- Миша, дежурная смена сидит в другом месте. И никаких Володь и Альбертов там не было.
- В смысле?
- Направо по коридору вообще нет кабинетов. Там только подсобка, куда… Ты что? Когда ты с ними познакомился?
Я рассказал ему про эпизод с гробами. И о том, как читал им роман. И о том, как Альберт всегда стоял сзади. И о случае с собакой.
И по глазам Андрея Васильевича я вдруг догадался…
Я машинально выпил. И спиной, именно спиной увидел, как разворачивается сзади меня перспектива полутемного коридора морга, где в конце, под мигающей лампочкой стоит фигура в клеенчатом фартуке, и смотрит мне в затылок.