Мне больно от всего, к чему я прикоснусь.
Весь мир гниёт и падает, а я мечусь,
Застрявший посредь страха и надежды,
Что всё-таки не буду где-то между —
Без стороны, без компаса, без света,
Без кожи, без крови и без скелета.
Весь внутренний фундамент растворён.
А мир вокруг размыт. Не уточнён.
Среди проталин грязи и трактовок.
Не разглядеть всех сразу маскировок.
Под страхом хочется всегда молчать.
Но тишина способна отражать,
Как зеркало — и взгляды, и причины.
Да так, что не прикроют после спины.
Ни те, кому уютно было в тишине,
Ни те, кто голос повышал вдвойне,
Доказывая ложью — ложь.
Потом уж точно ничего не разберёшь.
И подороже хоть продашься сразу,
Хоть будешь действовать всего лишь по приказу.
Гуманность звучна и бела, как снег:
За каждым обезличенным местоименьем
Скрывается до гроба человек.
И всё равно, в каком уж облаченье.
Весь век поступками давно определён:
И красят те, кем будешь окружён.
Тут важен с совестью хороший диалог,
Чтоб не закрыть глазах на смерть и Рагнарёк.
И под эгидой власти не петь гимны,
Чтоб только быть для них же легитимным.
Мне больно от всего, что видел свет.
И самолично наступив на горло,
Я разломал здесь собственный хребет,
Чтоб Личность действия не стёрла.
В уступках жить теперь не запретишь.
Простишь себя, за всё потом простишь?
И стула два оставишь где-то рядом,
Ведь не читаешь, а каким снарядом,
А дом какой по счёту разнесли...
...считай копейки, тысячи, рубли.
И говори, так много говори,
И ни о чём, и в корень сразу зри.
И будь за всех, и за себя отдельно.
Слова бьют больно и под дых прицельно.
И двойственность всех фраз собрав, —
От этого не будешь величав.
Мне больно от всего, к чему я прикоснусь.
Весь мир гниёт и падает, а я на части рвусь.
И всё боюсь, что буду среди тех,
Кто шкуру разменял бы на успех.
И не хочу я быть для них поддержкой,
Да и для власти быть всего лишь пешкой.
И не хочу без стороны, без света,
Без кожи, без крови и без скелета,
Жить в мире, где события неоднозначны.
Понятия добра и зла всегда прозрачны.
И будет от себя потом же тошно,
От правды, что признаешь ложной.
Весь мир горит, и те, кто горят с ним.
Кто хочет потом выйти из воды сухим,
Когда огонь потушен будет в ноль.
Не их трудами — вот, в чём соль.
Не их заслугами — вот в этом боль.
У них была антитетическая роль.
И быть в одной уж лодке с ними,
Изобразили кто себя слепыми,
И в дурачков, сыгравших на раз-два —
Не тянет, от их правды — кругом голова.
И с лодки этой хочется сбежать.
И рядом с ними больше не стоять.
Кому уж воздух чист, когда сплошь дым.
Увы, родное может быть гнилым.
И больно мне от этого, и грустно.
Аполитичным не может быть искусство.
Закрыть глаза и дальше просто быть.
И по течению куда-то просто плыть.
И не понять, а почему так плохо,
И не дают свободно сделать вдоха.
И станет это после ведь нормальным,
А отличившееся — нелегальным.
И больно мне, что то, к чему касаюсь.
Так молчаливо и лояльно, что стараюсь
Не обелять, не закрывать глаза.
Не разворачиваться, не ступать назад.
И если мир разбит весь на осколки,
То верно будет нитки взять, иголки —
И сшить его, а не хвалить вот так,
Когда пропитан треском каждый шаг.
И если внутренний фундамент растворён,
То внешний мир — отнюдь. Он уточнён.
Мне больно от всего, к чему я прикоснусь.
И больно мне от тех, в ком ошибусь.
Кто раньше голосом родным звучал.
А после взял — не тем его продал.
И тот же голос, но так тошно слушать.
И не закрыть глаза, оставив только уши.
Весь век поступками давно определён:
И красят те, кем будешь окружён.
Гуманность вся бела, как снег —
И всё красно для тех, кто этим пренебрег.