В компании с музыкантом Августом Рейхелем, Бакунин перебрался в Бельгию, в Брюссель и оказался у политической развилки: не решив точно, по какому из открывшихся перед ним путей пойти, — то ли по пути борьбы, вместе с европейскими рабочими против европейской буржуазии, то ли по пути борьбы за освобождение всех славян.
Бакунин в июле 1844 года вместе с Рейхелем переезжает в Париж, где продолжает обдумывать планы своих дальнейших действий.
Из состояния временного оцепенения Бакунина выводит поражение Краковского восстания 1846 года, развивавшегося по сценарию схожему с восстанием декабристов 1825 года в России, не получившего поддержки польского крестьянства.
Бакунин выбирает путь борьбы за освобождение всех славян, сближается с поляками и с нетерпением ждет удобной минуты, чтобы выступить и сказать свое слово по этому поводу. В таком полу лихорадочном состоянии пребывал он с конца 1846 года до ноября 1847 года, пока, наконец, такая возможность представилась в виде его знаменитого выступления на банкете в память польского восстания.
В этой речи, страстной и зажигательной, Бакунин клеймит царя Николая I, как угнетателя, самого жестокого врага Польши, похитителя польской свободы, палача бесчисленного множества жертв.
Эта речь Бакунина открывала новый, революционно-освободительный период его работы. Здесь были уже не общие революционные фразы, которыми изобиловала статья Бакунина «Реакция в Германии». Бакунин говорил о революции в России, как о практической задаче, которую, он ставит пред собою. В русском посольстве в Париже это выступление Бакунина произвело ошеломляющее впечатление, завершившее жестким требованием — изгнать непокорного бунтаря из Франции.
Французская монархия, доживавшая последние дни, беспрекословно исполнила требование. Несмотря на изгнание Бакунин неожиданно появился в Брюсселе, где был настроен очень оптимистично. Однако 26 февраля 1848 года, он снова сумел добраться до великого города, покрытого баррикадами. «Первые дни после февральской революции были лучшими днями жизни Бакунина, — вспоминает Герцен. — Возвратившись из Бельгии, куда его вытурил Гизо за его речь на польской годовщине 29 ноября 1847 года, он с головой нырнул в бурные волны революционного моря. Он не выходил из казарм монтаньяров, ночевал у них, ел с ними и проповедовал, все проповедовал коммунизм, нивелирование во имя равенства, освобождение всех славян, революцию, войну до избиения последнего врага. Префект с баррикад, делавший порядок из беспорядка, Коссидьер не знал, как выжить дорогого проповедника, и придумал с Флоконом отправить его, в самом деле, к славянам с братской акколадой и уверенностью, что он там себе сломит шею и мешать не будет».
Оказавшись в затруднительном финансовом положении, Бакунин решил взять взаймы деньги у временного французского правительства, которое ссудило ему 2.000 франков, что оказалось опасной бестактностью. Временное правительство было буржуазным, а финансовая зависимость от этого правительства не могла остаться осталась тайной, что позднее дало повод обвинять Бакунина, в том, что он был агентом французского правительства. Получив деньги, захватив два паспорта, Бакунин выехал из Парижа в Познанское герцегство (в то время территория Пруссии). Вот как сам он в форме диалога изображает свое тогдашнее душевное состояние:
— Зачем ты едешь? — спрашивает его воображаемый собеседник.
— Еду бунтовать.
— Против кого?
— Против императора Николая.
— Куда же ты едешь теперь?
— В Познанское герцогство.
— Зачем именно туда?
— Потому что слышал от поляков, что теперь там более жизни, более движения, и что оттуда легче действовать на Царство Польское, чем из Галиции.
— Какие у тебя средства?
— 2.000 франков.
— Как же ты без средств и один хочешь бороться с русским царем?
— Со мной революция, а в Познане надеюсь выйти из своего одиночества.
— Теперь все немцы кричат против России, возносят поляков и сбираются вместе с ними воевать против Русского царства. Ты — русский, неужели ты соединишься с ними?
— Сохрани бог. Лишь только немцы дерзнут поставить ногу на славянскую землю, я сделаюсь им непримиримым врагом; но я затем-то и еду в Познен, чтобы всеми силами воспротивиться неестественному соединению поляков с немцами против России.
— Но поляки одни не в состоянии бороться с русской силой?
— Одни — нет, но в соединеньи с другими славянами особенно же, если мне удастся увлечь русских в Царстве Польском...
— На чем основаны твои надежды? Есть у тебя с русскими связи?
— Никакой, надеюсь же на пропаганду и на могучий дух революции, овладевшей ныне всем миром.
К открытию славянского конгресса Бакунин оказался уже в Праге. 12 июня Прага покрылась баррикадами и к вечеру город охватило пламя восстания. Восставшие собрались в высокой части города и обстреляли правительственные войска, последние ответили трехдневным орудийным огнем. В городе наступила паника и 17 июня восстание было подавлено. В Праге введено осадное положение, конгресс закрыт. Бакунин принял в восстании живейшее участие, дрался на баррикадах, и, как передает М. Драгоманов со слов чешского историка Якова Малого, был на деле одним из вождей его. «В Клементинуме (здание семинарии), — рассказывает Малой, — восседали тайные руководители восстания — Бакунин со своей компанией около стола, на котором лежали планы Праги, и оттуда давал приказания о продолжении сопротивления». Когда войска вступили в Прагу, Бакунин бежал, но его ждал новый, тяжелый удар, обрушившийся на его голову — обвинение в предательстве.
К этому присоединились полицейские преследования. Не желая ехать в Париж, он вернулся в Бреславль, но вскоре должен был убраться и отсюда. Ему запрещено было вообще пребывание в Пруссии под угрозой выдачи России. Бакунин отправился в Дрезден, откуда его выслали, после чего он перебрался в Ангальт-Кетенское герцогство, где написал «Воззвание к славянам» в котором целью революционного движения провозгласил создание Всеобщей федерации европейских республик:
«Долой искусственные границы, насильно проведенные конгрессами деспотов ради так называемых исторических, географических, коммерческих, стратегических необходимостей! Не должно быть никаких других границ разделения между нациями, кроме границ согласных с природою, проведенных справедливо в духе демократии, которые начертает верховная воля самих народов на основании их национальных особенностей!
Но различайте хорошо, братья Славяне! Если вы ждете спасения от России, то предметом вашего упования должна быть не порабощенная, холопская Россия с своим притеснителем и тираном, а возмущенная и восставшая для свободы Россия, сильный русский народ. От имени этого народа говорю я вам, я, русский: наше все спасение в революции и нигде более. Не в императоре Николае, не в его войсках, не в его могуществе и политике искать вам избавления и спасения, а в той России, которая как раз скоро свергнет эту императорскую Россию и сотрет ее с лица земли. Верьте мне, указы царя, деспота России, не выражают наших чувств, наших желаний, нашей воли!»
В конце декабря 1848 года Бакунин перебрался в Лейпциг отчасти потому, что хотел быть ближе к Богемии, частью же вследствие слуха, будто прусское правительство намеревалось арестовать живших в Кетене революционеров.
Первое время у Бакунина не было намерения принять участие в дрезденском восстании. Мелькнула даже мысль уехать из Дрездена и выждать, какой оборот примет дело. Но для этого нужны были деньги, которых у него не было. Бежать не мог он еще и потому, что, считая себя главным и единственным зачинщиком пражского, как немецкого, так и чешского заговора, не имел права (так ему казалось) удалиться от опасности.
«Это было стыдно, решительно невозможно», — пишет он в «Исповеди». Бакунин решил поэтому в Дрездене остаться и в первый же день примкнул к восставшим. Его кипучая энергия, боевой темперамент, революционная страсть, искавшая выхода, нашли здесь достойное применение. Он отдавал приказания, советы, бросал ратушу, чтобы посетить баррикады, распоряжался, командовал, вновь возвращался в ратушу, не спал, не ел, не пил, даже не курил. Чтобы остановить наступление прусских солдат, он придумал и посоветовал дрезденскому правительству фантастический план — поставить на городские стены знаменитую картину Рафаэля «Мадонну» и картины Мурильо, и ими защищаться от пруссаков, которые, как он уверял, получили достаточно хорошее «классическое образование», чтобы не стрелять в Рафаэля. К счастью предложение Бакунина принято не было. Когда ему стало ясным, что падение Дрездена неизбежно, он предложил товарищам взорвать себя вместе с ратушей на воздух. Смельчаков не нашлось. Перевес склонялся на сторону правительственных войск. Забрав с собой порох, амуницию, раненых, революционеры выбрались из Дрездена — Бакунин предполагал идти к границам Богемии, чтобы там продолжать борьбу. Но в Хемнице, ночью, сонные Бакунин и Гейбнер были схвачены хемницкими обывателями и переданы в руки правительственных войск.
Взятый в плен в Хемнице в 1849 году, руководитель революционной защиты Дрездена, участник пражского восстания, Михаил Бакунин не был в ту пору ни анархистом, ни даже социалистом. Нельзя же в самом деле для причисления Бакунина эпохи 40—50 годов к лагерю анархистов достаточным основанием считать те неопределенные и смутные, беспокойные и романтические черты его характера, которые в большой степени присущи были русскому помещику вообще, ту «широкую русскую натуру», которой «правды идеал», по словам славянофильского поэта, не вмещали «формы узкие юридических начал». А кроме революционного темперамента, за Бакуниным в годы его первого пребывания в Европе ничего анархического ни в теоретическом, ни в практическом смысле не числилось, если не считать отдельных проблесков мысли, намекавших на будущий уклон его миросозерцания, например, знаменитого изречения в статье «Die Reaktion in Deutschland», напечатанной в 1843 году — «страсть к разрушению есть в то же время творческая страсть», или той его фразы, которую приводит Вагнер в своих мемуарах, произнесенной будто бы в дрезденский период: «Устроители нового мирового порядка найдутся сами собой. Теперь необходимо думать только о том, как отыскать силу, готовую все разрушить».
Спустя несколько дней в Петербурге была получена срочная депеша из Альтенбурга, отправленная 11 мая 1849 года и сообщавшая: «В числе дрезденских мятежников, захваченных жандармами в Хемнице, привезен туда и Бакунин».