Название этой главы Антося — не случайно, ведь именно так ласково называл любимую жену Бакунин. Скорее всего, все, что Вы, уважаемые судари и сударыни, сможете прочесть в открытых электронных источниках информации о взаимоотношениях Бакунина с его женой — Антонией Квятковской — окажется журналистской выдумкой. Возможно, кому-то из исследователей жизни и творчества Бакунина повезет больше, но мне удалось отыскать в обширной переписке лишь пять писем Бакунина, в которых он тревожится о судьбе жены после побега из Сибирской ссылки. Кроме того, в архивной переписке представлены два письма Антонии Бакуниной, в которых она сетует Огареву на катастрофическую нищету из Локарно и просит о материальной помощи для спасения описанных приставами личных вещей.
Вспомним письмо Бакунина от 14-го мая 1858 года, написанное из города Томска в адрес генерала Озерскому:
«Вашему Превосходительству известно, что я намерен жениться на молодой девушке, которая, несмотря на всю незавидность моего политического и вследствие того и общественного положения, руководимая, единственно великодушною привязанностью, решилась соединить свою судьбу с моею судьбою. После многих и довольно бурных испытаний поглотивших мою молодость и приведших меня к известному Вам результату, я не был в праве ожидать для себя такого счастия, и отныне единственною целью остальных дней моих, единственным предметом всех моих помышлений должно быть и будет устроение возможного счастия, довольствия и благосостояния того существа, которое даруя мне как бы новую жизнь, возбудило во мне и новый интерес к жизни.
Не безызвестно также, что Антония Ксавериевна Квятковская, уже несколько месяцев перед сим, признана всеми в Томске моею невестою, — и, оставив в стороне мои собственные желания и чувства, одна публичность таковых отношений, требует скорейшего довершения начатого дела. Но жениться я не могу, пока не буду сознавать себя в силах упрочить существование жены и семейства: ни у меня, ни у ней нет ничего; я должен буду жить и содержать ее своими трудами, — и ничего не желаю я так пламенно как дельного труда, который, дал бы средства для безбедной жизни. Политические условия моего жительства в Томске, решительно не позволяют мне посвятить себя какому бы то не было деловому и вместе хлебному занятию. После многих неудачных попыток найти такого рода деятельность, я окончательно убедился, что она только тогда сделается для меня доступною, когда мне будет дозволено отлучаться из места назначенного для моего жительства. В Сибири других значительных дел нет, кроме транзитной торговли, откупов и золотых промыслов. К первой я не приготовлен ни наукою, ни жизнью; к откупным делам не чувствую в себе ни способности. Остаются золотые промыслы; но для того чтоб заниматься ими, необходимо посещать Восточную Сибирь, а я лишен этого права».
Конечно, давая клятвенные заверения — не использовать возможность свободного перемещения по Сибири иначе, чем в целях заработка для содержания молодой семьи —
Бакунин либо изначально лукавил, либо не учитывал живости своего мятежного характера, который не позволит ему завершить свои последние дни в сибирской глухомани. А что до беспокойства по поводу дальнейшей судьбы 18-летней Антонии Квятковской, написанное Бакуниным оказалось чистейшей правдой.
Письма Бакунина Герцену и Огареву из Нью-Йорка в декабре 1861 года приоткрывают завесу над еще одним — семейным — аспектом побега.
По плану Бакунина Антония (Антося) должна была выехать из Сибири к его матери в имение Прямухино в сентябре 1861 года, чему помешали доселе достоверно не известные обстоятельства.
Бакунин в октябре-ноябре 1861 года с борта парохода, следующего в Нью-Йорк, пишет, обращаясь одновременно к Герцену и Огареву (Аге): «Если вы имеете какие-нибудь письма или известия о жене и о моем семействе, поспешите присылкою их в Нью-Йорк и дайте знать немедленно через ваших корреспондентов в России братьям в Тверской губернии (г. Торжок, село Прямухино), что около половины декабря я должен быть в Лондоне».
Позднее, 3 декабря 1861 года уже из НьюЙорка: «Жена моя должна была оставить Иркутск в сентябре и ехать к матушке в деревню, оттуда с одним из братьев в Лондон. Но я ничего не знаю о ней, и неизвестность меня измучила». Любопытное, многое объясняющее письмо некой толстейшей и благороднейшей из смертных Emmа, в котором Бакунин напишет 19/7 Ноября 1862 года из Лондона:
«Моя милая, моя добрая, моя благородная и толстейшая Emma. Наконец получил от вас живое слово. Но не веселое вы мне пишете. Antonie еще в Иркутске — из ваших слов я должен понять, что она почти желает остаться там. — Если так, если у ней самой решительно нет потребности ехать ко мне, если поездка ее ко мне будет сопряжена с жертвой, если eй, может быть хорошо и без меня, то, ради Бога, пусть обо мне не думает, пусть остается. Вы говорите, что она ждет моего окончательного слова. Вот оно: она свободна, и по праву, и по справедливости, да по моему искреннему, сердечному благословению, она может располагать собою, имея в виду только свое счастье, которое для меня дороже всего. Ее право выбора, и за скорым официальным признанием его дело не станет. — Но и в таком случае, любезный друг, я буду просить, остаться ей и семейству ее другом. Они, оторванные от своего прежнего круга, перенесенные мною же в чуждый им Иркутск, живут там совершенно одни, без помощи, почти без друзей. — Ваша дружба к ним будет им помощью, а для меня хоть небольшим успокоением. — Будьте любезным другом для Antonie, для Sophie, и не давайте Юлии Михайловне со страху лишать сыновей своих университетского воспитания. Я ж потребую от братьев, чтоб они отдали Antonie мою часть в наследстве, в котором я сам уж нуждаться не буду. — Эта часть не фикция, она составит довольно значительный капитал. Но если Antonie сама хочет ко мне, тогда пусть знает, я приму ее с восторгом. А она в моей любви сомневаться не может. Вот вам и eй мое последнейшее слово.
— Пусть теперь она решается, не спрашивая ничего и никого, только своего сердца — сердце не лжет никогда, когда и по каким бы то ни было внешним или внутренним соображениям, не заставляет его лгать насильственно.
— Что теперь вам говорю, то пишу и ей — пусть выбирает и пусть твердо произносит приговор над нами обоими. Я сам жду его, потому что жизнь моя должна определиться либо она, или борьба. — Если не приедет, то я буду считать себя вправе пустить себя в наиболее рискованный оборот по делу, которому до сих пор принадлежала жизнь моя, и которому я буду тогда принадлежать исключительно. — Я, может быть, был бы давно уж в Англии или даже в России, если б не ждал Autonie. И так, любезный друг, возвращаюсь к тому, что мне еще дороже: пусть, прежде всего Antonie будет счастлива.
Если ей нужно остаться, — пусть остается, — я не стану ей на пути, и не буду преградою к ее счастью. Если ей нужно приехать ко мне, тогда помогите ей приехать сначала в Россию. — Деньги ей высланы. — Держать ее не могут. — Да, наконец, жена, ищущая мужа, может и без позволения ехать. — Никто, даже это правительство, не упрекнет ее в этом. — Пусть едет сначала к моим родным в Россию, — главное выбраться eй из Иркутска, — потом ко мне. — И дай Бог мне узнать о ее решении, а на что бы она не решилась, пусть будет она счастлива. Пользуюсь новым адресом, чтобы попросить вас передать прилагаемое письмо моей Антонии Квятковской, если она еще в Иркутске, или в ее отсутствии Юлии Михайловне или Софии Квятковской. С завтрашнего дня начну пересылать письма адресом «Колокол». Addio. Ваш М.Б.
Так вот что оказалось главной причиной двухлетней разлуки супругов — неуверенность Бакунина в ценности и долговечности возникших отношений, а главное, не желание связывать какими-либо обещаниями молодую женщину и втягивать ее в полную риска и лишений революционную борьбу.
И все же 12 ноября 1862 года Антонина Ксаверьевна Бакунина выехала из Иркутска, а спустя месяц — 12 декабря — добралась до Прямухина, где её встретили по- родственному тепло. В начале следующего года стараниями вероятнее всего матери Бакунина, которая как помним, имела возможность напрямую обращаться к Императору, она получила заграничный паспорт, выехала в Лондон, и благополучно добралась до квартиры Герцена. Казалось бы путешествие завершилось, но Бакунина в Лондоне уже не оказалось, он ведомый идеей освобождения славянства в конце февраля 1862 года уехал в сторону Польши, где начались революционные волнения. Александр Иванович Герцен ей совершенно не понравился, впрочем, эта антипатия оказалась, как выяснится впоследствии, взаимной. И все-таки Антония разделила незавидную судьбу скитальца-революционера, приехав к нему в 1863 году в Стокгольм.
ДВА ПИСЬМА А. БАКУНИНОЙ К ОГАРЕВУ.
9 Февраля 1872. Locarno
Николай Платонович. — Нужда теснит нас. Хозяйка отказала б нам в квартире, если б мы не выплатили к 8 Февралю, — срок месячный найму квартиры, 317 фр.— Мы были принуждены сделать lettre de change в 300 франков и в конце Февраля мы должны будем выплатить эту сумму в здешний национальный банк, иначе у нас опишут все наши вещи. Николай Платонович, вы легко поймете мое отчаяние, мой ужас, не из страху потери наших вещей, но нам без этого нельзя будет даже оставаться в Локарно. Я все средства уже истощила, я не знаю, что делать. Семья моя далеко, Мишель не имеет никаких средств, а у меня двое маленьких детей. Николай Платонович, вы старый друг Мишеля, постарайтесь помочь нам, спасите нас от горького стыда описания нашего бедного имущества. Отвечайте, отвечайте скорее ради всего, что есть для вас святого.
Простите беспорядок моего письма, но мне так тяжело, что и голова то не ясна. Пишу без ведома Мишеля, который был бы против моего письма. Антони Бакунин.
18 Февраля 1872. Locarno.
Николай Платонович. — He сейчас отвечала вам потому, что мне грустно было; не знаю как, но я имела надежду, что вы успеете помочь нам. Ошиблась. Простите беспокойство, бесполезную тревогу, причиненную вам моим письмом. Ничего не пишите о моем письме Мишелю. К чему! Arrive се qui arrive, не нам первым, не нам последним познакомиться близко с настоящею нуждою. До этих пор мы как то счастливо ее избегали, а теперь, вероятно, придется и нам заплатить ей дань. Что касается Герценов, то почти неизвестны Мишеля отношения с ними; я так чужда всей остальной жизни, кроме моих детей.
Вы, Николай Платонович, знаете их хорошо, так сами можете решить.
Простите короткость моего письма, а также, что посылаю его не франкированным, в эту минуту мы a la lettre sans sou. Преданная вам Антони Бакунин.
Антонина Ксаверьевна начала хлопотать о разрешении ей с детьми навестить стариков родителей в России. Разрешение, как ни странно, было дано, и 30 июня 1872 года она выехала из Локарно. Проводив семью, Михаил Александрович записал в своем дневнике: «Разлука, на сколько? на год? навсегда?».