Неудачным оказался штурм Смоленска,
Большие были у московской армии потери,
Но уходить отсюда не собирался царь,
Как и не собирался штурм повторять.
Царские воеводы все были удручены,
Но, как могли, успокаивали государя –
Смоленску не меньше, чем им, досталось…
Крепость Смоленска сильно пострадала,
В стенах и башнях пробиты бреши,
Осталось у города всего с две тысячи солдат,
Пушки испорчены, вырублены палисады…
Две кватеры бросили смоляне вообще без обороны,
Лишь испорченные мушкеты выставили там,
Да кое-где торчали круглые шлемы мушкетёров –
Они изображали присутствие людей.
В лагере ж государя, напротив, царило веселье,
Хоть накануне был расстроен до смерти царь,
За столом сидел весь день и что-то рисовал,
Мял листы, бросал и снова рисовал…
Вызвал мастера пушечных дел потом
И вручил ему изображение огромной пушки,
Заявил, что эта пушка пробьёт и стену, и башни поснесёт –
Одним ядром стену проломить должна!
Вежливо пытались намекать царю –
Годится такая вторая царь-пушка лишь для украшения,
Но Алексей Михайлович настаивал – так сделать!
Перерисовали аккуратно царский чертёж
И с почтой отправили в Тулу к мастерам…
Царь получил известие, что Гомель, наконец-то, взят
И, вроде бы, разгромлен Радзивилл,
По крайней мере, булаву гетмана ему прислали.
Государь обрадован таким известием,
Велел открыть из пушек по городу стрельбу,
А после этого «салюта» послал парламентёров.
Ясный августовский день над городом стоял,
И говорили за воротами, прямо на улице,
На пустых бочках из-под пороха сидели.
Повторили парламентёры условия сдачи города царю,
Ехидно улыбался дьяк Лихачёв:
Дело Смоленска совершенно безнадёжно,
Ведь гетман у Борисова разбит!
И гетманскую булаву им показал –
Вот, видите, даже жезл свой потерял!
В ответ на это литвины достали табакерку
И в ноздри стали закладывать нюхательный табак.
Завистливо вытянулись лица парламентёров –
Ведь за табак наказывал московский государь!
Штраф накладывал, и били плетьми прилюдно…
Лицо у дьяка от злости позеленело,
Угрюмо, угрожающе он заговорил:
Лишь добровольная сдача сохранит смолянам жизнь…
Но не успел сказать дьяк, всё, что хотел,
Подняли головы все и стали вверх смотреть –
Журавлиный клин с жалобным курлыканьем летел.
Враз прекратился на стенах Смоленска шум,
Стояли все, смотрели на летящих птиц,
Слушали их такой печальный крик,
Казалось им, что это не журавли кричат,
А прощаются души у стен и на стенах погибших…
Смотрели вверх смоляне, смотрели московитяне,
У всех щемило сердце, всем было грустно,
И каждый думал об одном и том же:
О доме, о семье и о погибших,
И о том, когда же закончится эта проклятая война…