Бабье лето… Сколько теплоты и нежности в этой простой фразе! Сколько щемящей сердце грусти по ушедшему лету и по всему тому, что безвозвратно теряется вместе с ним?! Сколько ностальгии несёт в себе это время, которое непременно приходит и с незапамятных времён называется «Бабье лето»? В нём тепло с какой–то клюквинкой грусти, какая–то растекающаяся повсюду летняя беззаботность, неторопливость, ароматы последних цветов, и особенная душистая сладость последней, подвысохшей и мелкой лесной малины, осыпающейся с веток прямо в ладони. И, конечно, это грибы, грибы, грибы... Они везде… их так много!.. Их до безобразия много! Запах грибов в лесу разносится повсюду, он долетает до окраин деревни, проникает по улицам до самой её середины и кажется, что уже нет никого: ни молодого, ни старого, кто не взял бы в руки корзинку и не пошёл в лес. Под ногами глухо шуршат опавшие листья ольхи, но ты не смотришь под ноги, на узкую лесную тропинку и не высматриваешь грибы. Ты всё чаще и чаще поднимаешь голову и вглядываешься в просветы между деревьями на сочно–голубое акварельное небо, на радостно сверкающее золотое солнце, которое ещё совсем недавно было раскалено–плазменным и ослепительным на фоне выцветшего неба. Ближе к обеду начинает парить. Одевшись по утренней прохладе ты, вдруг, замечаешь, как по твоей спине стекают тонкими струйками капельки пота, а макушка начинает прилипать к кепке. Ты останавливаешься, снимаешь всё лишнее и идёшь дальше к настоящим грибным местам туда, где растут одни белые, потому что другие грибы потеряли для тебя всякую ценность, они тебя просто не интересуют и находятся вне поля твоего зрения.
Весть о том, что накануне дед Андрей не вернулся с грибов, с раннего утра облетела деревню. Мы с моим братом Анатолием подходили к небольшой, примерно в два десятка, группе местных жителей, стоящих на Серёдке – так испокон веку все жители Ракитни называли середину своей деревни, где перпендикулярно сходились «лучами» четыре её края. Краем в данном случае обозначалось не что–то конечное, пограничное, а то, что в нашем привычном понимании называется улицей. Каждый край, удивительным образом, был направлен строго на свою сторону света, а в применении к нашей терминологии – на свой край света. Цибино – был ориентирован на север, Орчаков – на юг, Ивановский – на запад и Страшнячий край – на восток. Видимо, такое крестообразное расположение домов с их строгой географической ориентацией и дало нашим пращурам веское основание назвать краями безымянные деревенские улицы.
Руководил, а скорее стихийно председательствовал, на сходе Володя Александров. Из всех собравшихся, он был, пожалуй, лучшим грибником и очень хорошо знал все окрестные места:
– Лес большой, а нас мало, поэтому разбиваемся на группы по 2–3 человека, каждая из которых будет обследовать свой участок поиска Андрея Андреевича.
– Всё верно, – первым присоединился к обсуждению Юра Беляков, держа на уровне головы, между указательным и средним пальцами руки папироску, дымящейся частью вертикально вверх, – наш участок леса к западу от деревни. Баба Устишка (жена деда Андрея) сказала, что Андрей Андреевич пошёл в том направлении, а когда уходил, сказал: «Пойду, пройдусь по своим заказникам». А я знаю, что он любил ходить по грибы на Бредовку. Вот там его и надо искать! Бредовкой все местные жители называли то место, где издавна драли бреду.
– Весь лес нам не «причесать», прежде всего, надо искать по грибным местам, – добавил свою мысль в общую копилку идей Евгений Васильевич Белов.
– Сейчас весь лес в грибах!.. и дед Андрей мог пойти в любое место, – выкрикнул кто–то из присутствующих.
– Верно! – раздался из толпы одобряющий, звонкий возглас местной доярки Ивановой Веры, только что подошедшей и присоединившейся к собранию после завершения утренней дойки коров на совхозном скотном дворе.
– Нет, надо начинать поиски с Бредовки, – авторитетно поддержал Белякова Николай Петрович Иванов – охотник, самый авторитетный и старший из всех присутствующих на собрании, а также интересный рассказчик десятков охотничьих баек и, вдобавок ко всему, мой двоюродный дядя. Он давно, как и Женя Белов, отслужив армию, перебрался в Питер, а выйдя на пенсию, каждый год, примерно на полгода, приезжал в родные места набраться сил, подышать чистым, живительным лесным воздухом и отдохнуть от городской суеты и шума Северной столицы.
– Я согласен с дядей Колей, именно там надо начинать поиски, – выразил свою поддержку Витя Шипков – уроженец Ракитни, приехавший на время своего отпуска из всё того же Питера и, как не покажется кому–то странным, тоже охотник. Хотя, ничего странного в этом и не было. В те, советские годы почти каждый взрослый житель деревни мужского пола был охотником или, по крайней мере, считал себя таковым. Курковые двустволки шестнадцатого калибра открыто висели на стенах в большинстве изб. Во второй половине августа, когда открывалась охота на дичь, по вечерам, после работы в деревню со всех сторон доносились отголоски ружейных выстрелов. Я хорошо помню, как в школьные годы, только войдёшь в лес, и выводок на выводке «сидит», и только успеваешь наблюдать разлетающихся в разные стороны рябчиков. Сейчас и охотников в деревнях не осталось, правила охоты ужесточились, и дичи почему–то стало гораздо меньше…
– А лично я двину свои «оглобли» по дороге в Паржи, и заодно навещу свои родные места, – безапелляционно высказал своё мнение Толя Григорьев. Это был уважаемый и, не смотря на свой всего в двадцать с копейками возраст, можно даже сказать матёрый, известный по всей округе охотник. У него была даже и соответствующая кличка – «Кабан». Крохотная деревня Паржи располагалась в лесной глуши, в километрах в четырёх от Ракитни. После Отечественной войны в ней проживало примерно полтора десятка семей, и она больше напоминала хутор. В шестидесятых годах прошлого века она тихо и незаметно исчезла с карты Тверской области, хотя и вряд ли были такие карты, на которых она была нанесена, кроме, быть может, военных. Именно в те годы большая и дружная семья Григорьевых переехала вместе со своим домом и всем небогатым скарбом в Ракитню.
– Тогда я пойду в сторону деда Митиного хутора, – моментально отреагировал Фёдоров Лёня – бывалый, заядлый и потомственный охотник. И все, без объяснения, понимали почему. Это был бывший хутор его деда, известного тем, что он не раз и в одиночку выходил победителем в схватках с медведями, которые по осени имели нехорошую привычку задирать его или деревенских коров.
– Деду Андрею 81 год, он пожилой человек… Для начала нам надо искать не дальше двух–трёх километров от деревни, – вмешалась в диалог и высказала своё мнение Раиса Дмитриевна Кузнечёнкова, пришедшая на сборище вместе со своей сестрой Маней. Её поддержала стоящая неподалёку от неё Соколова Екатерина Орсентьевна.
Постепенно все предполагаемые места поиска были обозначены и распределены. Мне с братом, Николаю Петровичу и сёстрам Кузнечёнковым досталось обследование Ирининого хутора и его окрестностей – всегда и в любой год известного грибного места.
– Ну что же, тогда я буду искать вдоль делянок между дорогами на Паржи и Большое болото, – подвёл окончательную черту собранию Володя Александров.
Так и порешили. Народ, кто с корзинками в руках, кто с горланками за плечами и с вдетыми в них между лучинок или ивовых прутьев ножами, стал расходиться по намеченным направлениям поиска.
Что касаемо Большого болота, то оно располагалось в километрах трёх от деревни и, с небольшими вклиниваниями суши, простиралось на несколько десятков километров вплоть до самого озера Селигер. В послевоенные годы один его участок со стороны деревни попытались осушить, чтобы затем добывать торф. Прорыли две длинные канавы по болоту на расстоянии примерно в километр друг от друга, соединив их с маленькой речкой под названием Речище. Удивительно, но даже в таких бытовых вещах, как поговорки, частушки, а в нашем случае в названии этой речушки, так часто проявлялось неиссякаемое чувство юмора русского народа. Мелиоративная затея оказалась провальной и дальнейшие работы остановили. Болото оказалось сильней и неспроста оно называлось – Большое. Но некоторая польза от всего этого действа все–таки была. Участок болота, примыкающий к лесу, стал суше, и по осени на нём стало удобней собирать клюкву. На этом болоте встречались и окновища, в одно из которых, когда рыли осушительные канавы, опускали камень, привязанный к оборкам от нескольких десятков лаптей. Дна так и не достали, оставив у многих из присутствующих настораживающее и даже пугающее удивление. Кто–то из мужиков тогда даже пошутил: «Вот где наверно русалки–то водятся» и, быстро раздевшись и раскачавшись на мху, под дружный хохот женщин плюхнулся в воду. За ним последовали и другие, в том числе и мой дед Миша. Эту историю в детстве, со строгим предупреждением не купаться в окновищах, мне рассказала моя бабушка Поля. Не знаю, всё ли в этой истории было правдой, но то, что во время сбора черники в окновищах действительно купались, а в жару воду из них пили – является известным фактом. Лично я хорошо помню как бабушка, накрыв эмалированную металлическую кружку марлей, набирала воду, и мы вместе с ней с удовольствием пили эту мягкую, с лёгкой горчинкой золотистого цвета воду. Несколько лет спустя, повзрослев, во время летних школьных каникул я, вместе с местными мальчишками, всё–таки нарушил тот строгий запрет бабушки и с осторожностью искупался в одном небольшом болотном озерце. Общепринято считалось, что когда–то на месте болота было озеро, и окновища служили неоспоримыми тому подтверждениями.
Первый день поисков прошел, не дав никаких результатов. Все грибники–поисковики постепенно возвращались к своим домам. Смеркалось… Владимир Андреевич – сын деда Андрея, уехал на своей вишнёвого цвета Иж–Планете с коляской в районный центр, где он проживал вместе с семьей. Свои поиски он проводил отдельно от всех, сразу подсознательно доверившись только своему внутреннему сыновнему чувству.
После двух дней интенсивного поиска, Владимир Андреевич очень уставший приехал домой. Его надежды на благополучный исход всё более таяли. Заглушив мотоцикл и утерев тыльной стороной руки лоб, он не спеша вошел в дом и молча сел за обеденный стол на кухне. Его жена что–то расспрашивала, задавала какие–то вопросы, но он их не слышал, а только тихо сказал: «Налей жена чаю». Он, как обычно, всыпал пять ложек сахарного песка, тщательно размешал и жадно, не останавливаясь, выпил. Затем последовал ещё стакан чая и, умыв лицо и отказавшись от ужина, Владимир Андреевич лёг спать.
На следующий день он проснулся рано утром. За окнами едва–едва рассвело. Перед его глазами отчётливо всплывала одна и та же картина из только что увиденного сна. Всё было настолько правдоподобно, что он с трудом отделял увиденное во сне от реальности. В приснившемся сне он шёл по лесу, по хорошо знакомому ему месту на Бредовке, где он не раз проходил накануне, и в какой–то момент услышал голос своего отца: «Что же ты сынок прошел мимо, совсем рядом, а меня так и не увидел?» Быстро позавтракав, он завёл мотоцикл и вскоре, не заметив как проехал районный центр, уже подъезжал к ж/д переезду перед соседней деревней Перелесок. Далее по маршруту его движения незаметно пролетела и деревня Кострублё. В столь ранний час никого из жителей обоих деревень на улицах не было, только в отдельных окнах домов светился свет. Какая–то лохматая собака, с длинными и разноцветными отвислыми ушами недолго и нехотя сопровождала его, лениво исполняя лаем свой служебный долг. Просёлочная песчаная дорога петляла. Вот и мост через Речище, следом Нефёдовы сопки и вот уже видны ветлины деда Амели в Цибинском краю. Было тихое, безветренное утро и, поднятая с дороги пыль дымчатой полосой неподвижно обозначала маршрут его движения.
Владимир Андреевич остановил мотоцикл рядом с домом родителей и, не заходя в дом, чтобы не будить мать, сразу направился в лес. Вот и та самая Бредовка. Но где искать?! У этого места нет чётко обозначенных границ и столбиков. С учётом прилегающих участков леса только его ширина может составлять сотни метров, а длина так и вообще достигать километра. К тому же, отец мог просто пойти в сторону Бредовки и сказать, что идёт именно туда, – размышлял Владимир Андреевич, вслушиваясь в тишину осеннего леса. Он решил «прочёсывать» лес вперёд и назад: с запада на восток и с востока на запад на расстоянии видимости в условиях меняющейся густоты леса. Три, а может даже четыре раза Владимир Андреевич прошёл зигзагами участок своего поиска, останавливаясь лишь на пять–десять минут для короткого отдыха. Солнце давно перешагнуло свой полуденный экватор и быстро клонилось к закату. Близился вечер, а все его усилия не дали желаемого результата. Он изрядно устал. Его сознание почти отключилась от окружающей реальности и его поиски стали носить бессистемный, стихийный порядок, вернее беспорядок уже почти потерявшего всякую надежду человека. И тут, по необъяснимому наитию, его ноги сами привели к намеченной цели. Он оказался в точности на том самом месте, которое видел прошлой ночью во сне. Это была небольшая поляна, поросшая лесным разнотравьем преимущественно отцветшими зверобоем, иван–чаем, болотным осотом и клевером, а по краям – жёсткой осокой. Он остановился, чтобы отдышаться и осмотреться по сторонам. Прямо перед ним в окружении берёз, ольхи и небольшого подлеска возвышалась вековая ель. Его на подсознательном уровне, необъяснимой силой потянуло к ней. И вдруг… Он неожиданно увидел своего отца. Дед Андрей сидел под этой вековой елью, прижавшись к ней всей спиной и головой. Он застывшим взглядом смотрел куда–то вперёд. Аккуратно поставленные сапоги стояли слева от его ног, а полная белых грибов корзина – справа. Казалось, он просто присел отдохнуть. В висках Владимира Андреевича бешено застучал пульс, а перед глазами всё расплылось... Отец! – громким эхом разнеслось по лесу…
Прошли похороны, девятидневные поминки и по исходу где–то двух недель вновь случается неожиданное и мистическое… Владимир Андреевич опять видит вещий сон. Ему снится отец, который с надеждой просит и даже, кажется, умоляет его: «Володя, там, где ты меня нашёл, я обронил свой мундштук. Будь добр, принеси его мне». Владимир Андреевич, не раздумывая, заводит мотоцикл и едет в родную деревню. Приехав, он рассказывает матери о своём необычном сне. Баба Устишка, поправляя чёрный платок, с некоторым недоверием и настороженностью слушает рассказ сына.
– Не знаю Володя, что тебе и сказать… Ты знаешь, отец всегда курил мундштук. Если хочешь, сходи, может, и взаправду найдёшь. В общем, решай сам, – подытожила она.
Мундштук оказался недалеко от ствола, той самой вековой ели, в небольшой замшелой ложбинке между выступающих из земли корней. По–видимому, дед Андрей собирался, но так и не успел выкурить свою последнюю сигарету. В тот же день дядя Володя сходил на кладбище и сбоку подпихнул в могилку своему отцу мундштук: «Держи батя, теперь и на небушке, в райском саду сможешь подымить». Он улыбнулся от произнесённых им слов, и на сердце у Владимира Андреевича стало так радостно и так светло, как в канувшие безвозвратно в вечность лучшие минуты его общения с отцом.
19.04.2017