Что я знал о тебе?
Вечные черные платья,
вечные каблуки.
Любовники.
Пристрастие к парфюмерным лавкам
(тщетное желание отыскать тот самый, заветный запах)...
Бледный свет на высоких скулах.
Протяжные, как в замедленной съемке, жесты.
Открытки из Рима, Милана, Праги...
«Февраль. Венеция. Всё досматривает свой дымчатый сон. Приезжай».
*
...и росли изумленные тени,
и крылатые львы подрагивали мраморными хвостами
в зыбкой молочной невесомости,
и жарко, и глухо что-то шептала
черная монахиня в случайной церкви...
И янтарные окна соскальзывали
в черные воды,
и всё содрогались полночные колокола.
«Призрачный шаг Саломеи с головой Иоанна на блюде», — вспомнилось мне.
Я всё снимал тебя, всё щелкал — тайно:
ты — в бутИке Chanel — мерцание прозрачных флаконов, колыхание светящейся жидкости,
переливчатый блеск граней — вслушиваешься в дремучую, пахучую, душистую душу;
ты — в полусвете зимнего утра:
полусонный изгиб спины,
расчесываешь волосы полусонным гребнем;
ты — у края лагуны:
прикрываешь глаза — мерные всплески воды
на внутреннем экране века...
Ты — в наплывах тумана, на ступенях мраморной лестницы —
по ту сторону зеркала...
Посмотри на меня, Анна.
*
Ездили в саврасовский Суздаль:
синий купол, испещренный золотистыми звездами;
бурый конь в колыханиях трав.
Искали усадьбы... Ограды, ротонды, Психеи, прелые листья, влажный землистый запах...
«Недавно, в одной из таких, после пожара, прохожий нашел томик Пушкина — обгоревшие страницы,
как крылышко траурницы».
Приезжала смотреть Врубеля. Молча бродили по галереям: черноглазая девочка на пурпурном ковре — иерехонские розы, пустыни Агари — всматривается в грядущее; тройка, семерка... — цыганка — густое безмолвие взгляда; исполинские плечи Демона, теснящие тяжелые своды рамы; огненный вихрь крыльев; черный огонь, плывущий среди кипучей сирени...
Огонь, огонь, «все огни — огонь»...
Долго кружили в авто по вечерним искрящимся улицам...
Что же я знал о тебе —
отрешенной, текучей, текущей — вспять, сквозь, вглубь, вне...
Что же роднило нас, кроме этих огней, этого блеска лагуны, этих стертых ступеней?
Кроме этих излучин, крупиц красоты?
Кроме обломков блоковских, мусатовских, висконтинских декораций?
Предчувствие небывшего? Воспоминания воспоминаний?
Шорох предпамяти? Сквозняк узнавания?
Искус слепых возвращений?..
Что же мне делать с этой горчащей нежностью, с этим смятением, Анна?
С этим, всё наплывающим сном, в котором я, стоя в стеклянной, сквозящей осенним рассеянным светом будке, всё вслушиваюсь, всё вглядываюсь в твое молчание.