КАК ПЕРВЫЕ ЛЮДИ НА ПОЛЮСЕ...
2021— 2023 год
* * *
С кожаной сумкой возле бистро
курит унылый студент длинноногий.
Холодно. Вот и зима на пороге:
долгие сумерки, пух и перо.
Ну а пока у скамейки пасут
важные голуби: ай, пирожками
кто насорит? И беспечно крылами
плещут, курлыкают — в Ялту зовут.
Как бы флаконы с Лакостой, несут
девы себя по-французски — шажками.
Как футболист, выбирает грузин
в клетке своё полосатое счастье.
Липы меняют зелёное платье
на желтизну призовых парусин.
Ходит студент и глядит на запястье:
«Двадцать минут! Ну и ну, ни фига-с-се!
Ах, этот вечер невыносим!»
* * *
Ну, подумаешь, экая штука сердце!
От всего на свете найдётся средство:
можно взять в киоске кофейный микс.
Я никто в этом городе — мистер икс.
Там, на площади, клёнов листву сырую
гонит ветер и думает: «Очарую
человека, чтобы ночами пел
эту осень, не спал, в телефон гудел
самой чуткой женщине: “Как ты, птичка?”»
И шумит на станции электричка.
Я себе говорю: — Остальное — дым!
Это прочерк, зияние, знак судьбы...
У скамейки растрёпанный ходит голубь,
и взыскующий купол небес расколот.
Из кафе таджики выносят хлам.
Что-то шепчет тот, кто уже не молод,
«Будем жить», — читается по губам.
* * *
Ай, золотом осенние пруды
осыпаны, как письмами о звёздах,
и нянчат на ветвях вороньи гнёзда
вдовцы подслеповатые-дубы.
Они сошли с ума неосторожно,
и смерти нет, и введена подкожно
нам сыворотка серого дождя.
И вот уже, по Невскому шагая,
бормочешь: — Огневая-угловая.
И если у вокзала подождать,
то можно и судьбу случайно
встретить,
с которой выцыганивать билетик
счастливый у кондуктора, о да!
* * *
Ну что мяучишь из угла,
пушистое, живое?
Да, там галактики, и мгла,
и Нечто мировое.
Оно без имени. Уму
непостижимо это.
Салаку будешь? Ну и ну!
Когтистый привереда!
Играешь бантиком, урчишь,
вылизываешь лапку.
А там космическая Тишь —
напоминает Кафку.
Когда с галактикой гала…
(рванёт! о том и речь-то!),
тогда присядем у стола:
котейка, я, и Нечто,
и с нами этот… быть-не быть,
и Пушкин-забияка.
Откроем «Балтику», едрить…
Отличная салака!
* * *
Мы бродим у Дворца, подкармливаем уток,
и пишем про любовь, и наблюдаем ход
по городу зимы и пасмурных маршруток,
потом пирог печём, и так проходит год.
Весь этот город спит, и словно околдован.
Всё движется во сне: огни, грузовики,
прохожие, кафе и улица Хохлова.
Здесь мы живём, живём Эпохе вопреки.
Эпоха, как вода, нас огибает с краю:
пригреешь эту боль, как змейку на груди!
Обманут? Ну и что! Нет, я не понимаю,
о чём печаль, когда вся вечность впереди!
А там ещё, глядишь, случится стать аскетом,
родиться червяком каким-нибудь, жуком.
Пока же насладись дождём осенним, ветром,
прикрой свою тоску сырым дождевиком.
* * *
Снежный обморок Летнего сада
и Михайловский замок зимы.
Не смогла бы сама Шахразада
сочинить этот город. А мы
по Литейному ходим на Стрелку,
или вдруг на такси просквозим
сквозь метели ночную побелку.
И вдыхая туман и бензин,
примеряем безумие Блока
и веселие пушкинских строк.
И ведёт нас дорога далёко —
далеко от людей
и дорог.
* * *
Мы были, как первые люди на Полюсе,
в тот вечер, когда ощутили единство
со всем, что страдает и школьные прописи
всегда забывает, как сон альпиниста.
Подсвечены были афиши концертные —
мы шли по снежку, по глухому проспекту,
и всё говорили о смерти, бессмертные,
и рифму искали к тоске и кастету.
И было так весело думать, что музыка
звучит, бесполезная, — нежная или
слегка грубоватая: жалобы узника,
а может быть, просто про то, что любили.
И выдумкой город казался, и пряничной
фигуркой — собор, и сдавался на милость.
Но было так тихо, но было так празднично,
и сердце стучало, и музыка длилась.