Иллюстрация: Уильям Холман Хант, «Горящий закат над морем». 1850г.
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
AVE, перевод ~ * ~ Послесловие ~ * ~ Об иллюстрации ~ * ~ Английский текст
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
Dante Gabriel Rossetti. AVE
Данте Габриэль Россетти. AVE
Мать вдохновенного восторга,
Прекрасная служанка Бога,
Близ Трёх, взирая с высоты,
Являешь Троицу и ты:
Дочь, что для Бога, мать Христа
От стойла в хлеве до креста,
И Духа ты жена Святого.
О, как не уповать нам снова,
Что можешь смерть сразить во мгле,
Сестра всем сёстрам на земле!
Оплот всем людям не случайно,
Краеугольный камень тайны,
Как мы, но более, чем мы!
~ * ~
Ты помнишь (тяжким зноем лета
Дышал июнь над Назаретом),
Цветам тогда дала ты пить,
Чтоб ночь ещё одну прожить
Они могли среди песков?
Поверх пылавших облаков,
Как жезлы бледные, деревья
Стояли, и с печалью древней
Вздыхало море, как во сне.
Рос трепет сердца в глубине.
Ко дню тому всех дней шагами
Ты шла Господними путями,
И чувство, сходное во всём
С молитвой, что, как Бог, кругом,
Тебя в тот миг объяло словно,
И прозвучал к тебе безмолвно
Созданья неземного глас:
- «Господь с тобою здесь сейчас.
Благоволенья полон Он.
Благословенна ты средь жён».
~ * ~
Ах, знать могла ли ты, что будет,
Младенца вскармливая грудью?
С колен спускала ты Дитя –
Скорбь пронизала ли тебя?
Вкушая пасху вместе с Ним,
За этим таинством святым
Из года в год неясно, смутно,
Не ощущала ты как будто,
Что, преломивший хлеб, однажды
Он изопьёт из горькой чаши?
Иль знанье не пришло к тебе
О предречённом небом дне,
Когда за дверь шагнёт Он смело,
Чтоб Отчее содеять дело?
Иль тайна всё ж сохранена?
~ * ~
Нет, но я думаю, она,
Как шёпот, шла к тебе сквозь детство.
Игра, работа были средством,
И устрашал обычный вид
Вещей, чей не был смысл раскрыт.
В девичестве, светильник ночью
Поправив, чувствовала точно
Рожденье света ты, и сон
К тебе сходил, в котором Он
Был твой, Ему была ты милой,
И Он кормился между лилий.
Конца торжественная тень
В душе лежала что ни день.
Конец ужасный! Но тревогу
Не описать в пути к итогу.
~ * ~
Ты помнишь (тьма в тот вечер рано
Сгустилась в доме Иоанна)
Оконных переплётов сквозь
В пространстве неба бденье звёзд?
Они не спали, как и ты,
Пусть день был полон суеты –
Для бедных шила ты одежду.
Но день сменила ночь как прежде,
Его же колесницы звук
Ещё не слышен был вокруг.
И, глядя ввысь, глаза сквозь дали:
- «Доколе, Господи?» - воззвали.
И ученик, любимый Им,
Был тронут возгласом немым,
И, уловив его значенье,
Просил твоё благословенье.
О, мысли, общие для вас…
Тебя он обнял бы сейчас,
С ним ты бы плакала устало.
Но «Ей, гряду!» уже звучало,
Всё оставляя позади.
Исусе, Господи, гряди!
~ * ~
Как выскажет язык наш вести
О сорванной завесе смерти
Всей духа терпеливой силой,
Исполнившего с Гавриилом
Завет, прошедший через жизнь?
Способна ли постигнуть мысль
Сакральность материнства, если
С Возлюбленным ты снова вместе,
И под твоею головой
Его рука, когда другой
Тебя он обнял, обновлён?
Он был твоим, и это Он!
~ * ~
Любовь ли, Вера ли, Надежда
Дают мне зреть в дали безбрежной,
Как восстаёт Она на трон?
В сиянии со всех сторон
Там херувимы цепью цельной
Стремятся к золотому центру,
И серафимы перед ним
Всей славой наполняют гимн.
Мария, о, не будь грустна.
Ты в звёздный плащ облачена,
Незримая, ты видишь всё.
Услышь, о, Королева, зов!
Лик в наши сумерки земные
Склони к нам – молим не впервые,
О, благодатная Мария!
21.08.2023
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
Житие Богородицы, Песня Песней царя Соломона - и «беспокойный художник, грешник, развратник, безбожник», как недаром было сказано. И всему этому надлежало каким-то образом соотнестись между собою, чтобы появилась эта печальная красивая песня, подражание одновременно и католическим гимнам (словно бы «перевод с какого-нибудь средневекового оригинала»), и христианским мистикам, упивавшимся экстатической любовью к Богу, - то есть еще одно AVE среди прочих.
«Разве ты не должен быть в церкви?» - спросил однажды попугай у своего хозяина, поэта и художника Данте Габриэля Россетти. Так об этом рассказывают. Вероятно, попугай ранее принадлежал людям, стремившимся к набожности.
Родители Данте Габриэля имели четверых детей-погодков, двух мальчиков и двух девочек. Мальчиков воспитывал в основном отец, больше ученый, чем католик, а девочек - мать, ревностная англиканка. В результате получились две истово верующие девушки и двое атеистически настроенных юношей, испытавших, однако, религиозное влияние, причем не только внутри семьи.
Английский религиозный ренессанс («высокое англиканское движение») продлился недолго, но успел захватить души и умы (о чем рационально мыслящие люди высказывали сожаление). Службы в древних готических храмах приобрели забытые черты католицизма. И все это происходило, что интересно, безо всякой привязки к действующей папской курии в Риме (историческая память о борьбе с «папизмом» такого перекоса не позволяла).
Собственно, все в духе времени. В переломные моменты истории людям свойственно обращаться к прошлому и к религии. Здесь и эскапизм (душе в эпоху перемен часто бывает неуютно), и переосмысление достигнутого.
Пренебрегая обрядами и даже не думая посещать церковь (разве что под настроение, но вряд ли в связи с напоминанием попугая), Данте Габриэль Россетти в то же время проявлял интерес к христианским идеям и образам – в основном с точки зрения истории и эстетики, с мистическим флером (в связи с чем его сестра-монахиня сокрушалась о его душе). Как об этом говорят, он оставался «совершенно светским человеком, но… остро чувствовал духовную пустоту своего времени».
Прерафаэлиты вообще рассматривали христианство «как возвышающее духовное начало», а ведь Россетти был их лидером и, конечно, пробовал прибегать к библейским мотивам. Хотя свой стиль наконец обрел в восхвалении красоты, создавая на многочисленных холстах образы богинь, сивилл и прочих прекрасных дам, одетых в шелка и засыпанных цветами.
Но это имело место впоследствии, а в начале тема Богоматери оказалась первой, которую он пытался воплотить и в поэтических, и в живописных формах, заявив о себе в мире искусства двумя картинами: «Девичество Девы Марии» и «Благовещение» (годы 1849 и 1950, художнику 21-22 года). Первая картина вполне ортодоксальная, вторая – новаторская, публикой не принятая. Неудача заставила художника и его единомышленников искать другие сюжеты, обращаясь к фольклору, литературе – иногда к реалиям современности.
Но речь идет об AVE, между тем эта поэма, можно сказать, задумывалось еще раньше. К 1847 году Россетти сочинил цикл стихов на католическую тематику, который назвал «Songs for the Art Catholic» («Блаженная дева», «Сон сестры» и другие), параллельно спланировав живописный триптих: на левой и правой панелях - «Богородица, сажающая лилию и розу» и «Богородица в доме святого Иоанна после Распятия», а на центральной панели — «Пасха Святого Семейства».
Прошло время, и вот в 1869 году, работая над изданием своих стихов, Россетти вспомнил свой ранний маленький набросок - «Mater Pulchrae Delectionis», а также, вероятно, сюжетную канву так и не созданного триптиха, и в результате появилось стихотворение AVE, одним из последних вошедшее в верстающийся сборник (в котором оно соседствовало с эротической «Троей», ведьмовской «Сестрой Хелен» и прочим в этом духе).
Это произведение описывают как развивающее «мифологию Марии и, в частности, семь радостей и семь печалей Богородицы» (структурно оно состоит из семи частей-строф). Поскольку в черновом варианте текст AVE предварялся сообщением, что его следует рассматривать в качестве «пролога к ряду рисунков», то есть мнение, что в окончательной редакции и картин должно было быть семь, а в центре, над алтарем, в таком случае находилось бы «Вознесение Девы Марии».
Размером AVE был выбран тетраметр, то есть четырехстопник. Строки (всего их 112) рифмуются попарно, за исключением двух случав. Автор сам определил жанр стихотворения как гимн.
Нелегко бывает снова обратиться к своим первым произведениям и адаптировать их таким образом, чтобы они не утратили свежести чувства и отвечали взыскательности приобретенного опыта. Это трудно и технически, и эмоционально. Россетти недаром пережил после публикации сборника нервный срыв – ему ведь пришлось реанимировать свои полузабытые стихотворения, спустившись за ними и в глубины памяти, и даже во тьму могилы. (А там и критика подоспела...)
Но было бы жаль (невосполнимо), если бы они так и не увидели света.
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
Уильям Холман ХАНТ, чья живописная работа предваряет эту публикацию, с 1848 года соратник Россетти и Милле, был человеком эксцентричным (- безумец, - говорили друзья) и по-настоящему религиозным (- великий священник прерафаэлитов, - говорили друзья). Он неоднократно бывал в Палестине (первый раз в 1854 году), чтобы писать картины на библейские темы, «проникнувшись духом святых мест».
Однако «Горящий закат над морем» был создан им ранее (1850 год), так что на картине характерно-яркой, в красных тонах, палитрой Ханта изображено побережье Англии с ее лугами и овцами. Однако ведь и Россетти сочинил свой гимн Богородице в английских пределах, где ему и привиделся вечерний восточный пейзаж с Девой Марией, поливающей свои цветы.
Far off the trees were as pale wands
Against the fervid sky: the sea
Sighed further off eternally
As human sorrow sighs in sleep.
Деревья вдали казались бледными жезлами
На фоне пылающего неба: море
Вздыхало далее вечно,
Как скорбь человеческая вздыхает во сне.
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
Dante Gabriel Rossetti. AVE
Mother of the Fair Delight,
Thou handmaid perfect in God's sight,
Now sitting fourth beside the Three,
Thyself a woman-Trinity,—
Being a daughter borne to God,
Mother of Christ from stall to rood,
And wife unto the Holy Ghost:—
Oh when our need is uttermost,
Think that to such as death may strike
Thou once wert sister sisterlike!
Thou headstone of humanity,
Groundstone of the great Mystery,
Fashioned like us, yet more than we!
Mind'st thou not (when June's heavy breath
Warmed the long days in Nazareth,)
That eve thou didst go forth to give
Thy flowers some drink that they might live
One faint night more amid the sands?
Far off the trees were as pale wands
Against the fervid sky: the sea
Sighed further off eternally
As human sorrow sighs in sleep.
Then suddenly the awe grew deep,
As of a day to which all days
Were footsteps in God's secret ways:
Until a folding sense, like prayer,
Which is, as God is, everywhere,
Gathered about thee; and a voice
Spake to thee without any noise,
Being of the silence:—‘Hail,’ it said,
‘Thou that art highly favour;d;
The Lord is with thee here and now;
Blessed among all women thou.’
Ah! knew'st thou of the end, when first
That Babe was on thy bosom nurs'd?—
Or when He tottered round thy knee
Did thy great sorrow dawn on thee?—
And through His boyhood, year by year
Eating with Him the Passover,
Didst thou discern confusedly
That holier sacrament, when He,
The bitter cup about to quaff,
Should break the bread and eat thereof?—
Or came not yet the knowledge, even
Till on some day forecast in Heaven
His feet passed through thy door to press
Upon His Father's business?—
Or still was God's high secret kept?
Nay, but I think the whisper crept
Like growth through childhood. Work and play,
Things common to the course of day,
Awed thee with meanings unfulfill'd;
And all through girlhood, something still'd
Thy senses like the birth of light,
When thou hast trimmed thy lamp at night
Or washed thy garments in the stream;
To whose white bed had come the dream
That He was thine and thou wast His
Who feeds among the field-lilies.
O solemn shadow of the end
In that wise spirit long contain'd!
O awful end! and those unsaid
Long years when It was Finish;d!
Mind'st thou not (when the twilight gone
Left darkness in the house of John,)
Between the naked window-bars
That spacious vigil of the stars?—
For thou, a watcher even as they,
Wouldst rise from where throughout the day
Thou wroughtest raiment for His poor;
And, finding the fixed terms endure
Of day and night which never brought
Sounds of His coming chariot,
Wouldst lift through cloud-waste unexplor'd
Those eyes which said, ‘How long, O Lord?’
Then that disciple whom He loved,
Well heeding, haply would be moved
To ask thy blessing in His name;
And that one thought in both, the same
Though silent, then would clasp ye round
To weep together,—tears long bound,
Sick tears of patience, dumb and slow.
Yet, ‘Surely I come quickly,’—so
He said, from life and death gone home.
Amen: even so, Lord Jesus, come!
But oh! what human tongue can speak
That day when death was sent to break
From the tir'd spirit, like a veil,
Its covenant with Gabriel
Endured at length unto the end?
What human thought can apprehend
That mystery of motherhood
When thy Beloved at length renew'd
The sweet communion sever;d,—
His left hand underneath thine head
And His right hand embracing thee?—
Lo! He was thine, and this is He!
Soul, is it Faith, or Love, or Hope,
That lets me see her standing up
Where the light of the Throne is bright?
Unto the left, unto the right,
The cherubim, arrayed, conjoint,
Float inward to a golden point,
And from between the seraphim
The glory issues for a hymn.
O Mary Mother, be not loth
To listen,—thou whom the stars clothe,
Who se;st and mayst not be seen!
Hear us at last, O Mary Queen!
Into our shadow bend thy face,
Bowing thee from the secret place,
O Mary Virgin, full of grace!
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~
Английский текст и сведения для заметки: электронный Архив Россетти («Полное собрание сочинений и рисунков Данте Габриэля Россетти под редакцией Джерома Дж. Макганна, свободно распространяется IATH и консорциумом NINES по лицензии Creative Commons. 2000-2005гг.»).
http://www.rossettiarchive.org/about/index.html
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~