Приезжает к Ростовой Болконский. И молвит князь весь издерган, то чуть не расплакавшись, то смеясь:
- Никогда и нигде не показывал тыл врагу. Но теперь, видит Бог, больше попросту не могу. Сколько можно по пояс идти мне в крови людской? И никто не ответит: доколе? куда? на кой? Нет, понятно – кому-то и денежки и чины. Но при чем моя честь? Польза в чем для родной страны? Страха нет, только поедом ест мертвых глаз упрек. Исходил строевым закордон вдоль и поперек. И везде горы трупов - ни в чем не повинный люд. Мертвечину ли голуби мира вот так клюют? А ответ на все беды один: «Знай свой ратный труд! Отовсюду на нас так и скалятся, так и прут. Так что их, нападающих, нужно держать в узде!». Только все почему-то за тридевять черт-те где. Сколько можно – не Сирия, значит, Чучмэкистан…
А она ему:
- Ты невменяемый? Перестань! Знай в две дырки сопи, недоделанный ты Тристан! Если требуют, то собирай, хоть кровава дань! Как ты мог? Как посмел и задуматься о таком? Будь мужчи… Тьфу ты, Господи Боже! Будь мужиком! (Повелась же с таким – и сама уже набралась!) В общем, дурь эту брось или сгинь, разлюбезный, с глаз!
Князь в расстроенных чувствах уходит, грустя о ней. Разумеется, к Пьеру. Друг детства - куда верней? А Безухов с утра, как он любит, ужрался вдрызг. На диване лежит да клянет либеральных крыс. Толком князя не выслушав, мелко весь задрожал, подскочил, завопил:
- Ах ты… Наших тебе не жаль! Я вот – совесть эпохи, я ум ее, слава, честь! Не могу спеси этих вражин забугорных снесть! Водка в горло не льется, не естся, представь, икра! Проучить эту сволочь и нечисть давно пора! Ну а ты? Посмотри на себя, хренов чистоплюй! Раз зовут всех, кто неравнодушен - иди, воюй! Тыл – сам видишь же: крепок…
И выпил. И закусил.
- Все для фронта. Стараемся тут из последних сил. Ты же в душу нагадил, мон шер! Так что гран мерси. Нет, не зря по ТВ объявили, что для Руси хуже внешних врагов будет внутренний супостат. Вот кого бы скрутить да как следует обуздать Соловками, Сибирью и всяческим строгачом.
Князь выходит и, больше не думая ни о чем, Петербург оставляет. В Саратов, и дальше - в глушь, где поместьице есть. Мужиков пару сотен душ. Диковатый народец. Зато православный сплошь. За царя, за державу. Тем паче, когда нальешь.
Думал князь отдохнуть здесь душой, только черта с два. Скоро пишутся строки – скорее бежит молва. И с утра возле барской усадьбы толпа да вой. Вилы, колья, огни. Поп с похмелья едва живой. Вопли:
- Лучше бы, как Салтычиха, нас насмерть сек!
- Предал родину, батюшку, предал всех нас князек!
- Ухнем,братцы, дубинушкой!
- Смерть для таких пород – мягко будет…
- Не русский он!
- На кол!
- Урод! Урод!
Дальше красный петух, как положено. Все в дыму. Князь вздыхает. Как deus ex machina, тут ему Приснодева явилась с Христом.
- Знаем все, Андрей! Но помочь здесь бессилен – увы тебе! – эмпирей. Нас самих-то здесь терпят постольку,поскольку поп насвистел, что слова «не убий» не толкуют «в лоб». А иначе бы перекрестили и нас в жидов, русофобов и прочая! Веровать всяк готов, что кретины, убийцы да пьянь скопом в рай пойдут, мы же просто издохнем. Все лучше,чем с ними тут.