* * *
Жгучую «клюковку» на коньяке
пили палёном: «Ну да, ничего так».
Пили на лютом, как ночь, сквозняке,
как за добытый в тайге самородок.
Слабым дыханьем наполнили мы
бар, называя «Последней Надеждой».
Улица к нам наплывала из тьмы,
с жутью забора, с руиной нездешней:
зверский на вид экскаватор, доска,
что переброшена через канаву,
спутанный кабель, завалы песка
(знаешь, обидно и мне за державу).
Здесь же бабёнка у стойки могла
феей сейчас показаться прекрасной.
Здесь огурец на раздолье стола
лёг на тарелку критической массой.
Так мы сидели — почти что певцы
счастья, которого нам не досталось,
призраки, гении, сны, мертвецы.
И неожиданно острая жалость
душу пронзила. Не знаю, к себе
или ко всем на застолье нелепом,
ставшим игрушкой солёной судьбе
между мучительным хлебом и небом.