Почему я не знал, что по небу смогу я ходить босиком и в ботинках?
Почему мне никто не сказал ещё раньше об этом, ещё до конца поединка?
Я не думал об этом, не знал, когда падал на снег той зимой на краю Чёрной речки,
и когда на боку я лежал и стрелял из сугроба в того человечка.
Он белёс, он был скользок как бес, его папа посланник,
не небес, но каких-то низин и болот, черноты, пустоты, бесконечных голландий,
голодранец, явившийся к нам за чинами, погонами, бабами, хам из страны голодранцев,
в наши русские земли, в страну, где легко разместить, не заметив того, тридцать франций.
Но теперь всё равно, я и думать забыл о проделках жены, о кокетстве её, об измене,
о коварстве друзей, о подмётном письме, об оленьих рогах, о превратности мнений,
босиком я хожу, подо мною плывут облака, наполняются реки, мелеют моря, исчезают озёра,
возникают в степях города, пролетают орлы, расцветают цветы, обрушаются горы.
Что с того, что на лестнице белой стоял я и слышал у себя за спиною насмешливый шёпот,
в зеркалах оплывал как свеча Петербург, небеса своей жёлтой иглой не заштопав?
Я гляжу теперь с новых высот, где свет многих звёзд, где веду с моим Богом беседу,
как внизу бесконечные дроги везут, всё везут и везут, всё везут Грибоеда.