Не то, чтобы Пимено-Черни какое-то удивительное место на Земле. Скорее наоборот — пыльное, жаркое летом, и вьюжное, ледяное царство зимой. Просто есть, наверное, такие места в России, что как застёжки, как одёжные молнии сшивают прошлое и будущее. Наверное, маленький хутор Пимено-Черни — такая пуговица в судьбе страны, и уж точно точка перелома в судьбе Наташи, Коли и Ляли...
...В нескольких метрах от неширокого деревянного моста мальчишки, как ни в чём ни бывало, плескались в мутной, желтоватой воде тишайшего Курмоярского Аксая. Медленная вода лизала облупленные от солнца мальчишечьи спины, взлетала брызгами из-под их растопыренных ладоней. Нет-нет, да и взвизгивал кто-нибудь из них, смеясь, галдя, падая плашмя на водную рябь с одного из постирочных мостков, расставляя при этом крестом тощие руки. Вокруг всё жёлтое, оранжевое, золотое от солнца...
— Васька, давай сюда, растыка ты этакая! — радостно кричал один.
— Иди ты сюда к кущарям, тут глина как каймак тёплая! — счастливо отзывался другой.
Здесь купались и дети хуторян из Пимено-Черни, и дети беженцев с запада страны. Рядом с резвящимися детьми, на пологом восточной берегу, поросшем деревцами и кустарниками, расположились для стирки одежды женщины из числа беженцев и эвакуированных самого разного возраста и внешности. Приёмами, известными, наверное, всем женщинам со времён сотворения мира, в тех же самых позах, неизменных за тысячи лет, они спешили хоть как-то постирать, прополоскать пропылённую, просоленную от пота одежду, пусть даже в такой почти жёлтой жиже.
Бок о бок с горожанками сгибали над мутной водой спины коренастые круглолицые донские казачки с северного берега Дона и бабы-мужички. Они словно сошли с дореволюционных царицынских открыток: с большими красными руками, в тяжёлых складчатых юбках из синего батиста или ситца, в лопающихся на грудях узких кофтах и рубашках. Казачки и бабы-мужички работали молча и сосредоточенно, как в поле. Но вот одна из них разогнула спину, вытерла рукой пот со лба под косынкой и звонким голосом пропела:
Из-под камешку да течёт реченька, да речка быстрая, да вода чистая...
Как в той-то реке дева мылася, дева мылася и купалася...
Дева мылася и купалася, на большу-то гору любовалася...
И вдруг, подобно чуду, несколько усталых женщин, даже не поднимая голов и не отрываясь от своей тяжёлой работы, поддержали её. Гармонически стройное многоголосие словно холодное лезвие порядка и силы разрезало хаос суматохи, тревоги и жары:
Как на той-то горе шёл доской казачок. Он не так и-шёл, вёл коня поить,
Он не так и-шёл, вёл коня поить, не коня поить, он жену губить!
«Не губи меня среди бела дня, ты сгуби меня в глуху полночь...»
Только русские женщины умели так петь. Слышится вибрация, трепет звучания при пении в высокой позиции — при максимальной силе звучания голоса при минимальном напряжении. Благодаря высокой позиции звучания появляется то характерное русское народное резонирующее звучание — яркое, звонкое, острое на грудном вздохе. В высоком голосе — колоратурном сопрано много «серебра». Все гласные звучат приближенно к звуку «о». Всё идёт от груди, как бы от сердца. Звуки летят как искры от огня... Но песня почти сразу оборвалась. Не оказалось ни у кого сейчас сил её продолжить. Запевала тоже вернулась к своему труду, и больше уже не пела...
Среди казачек и мужичек худосочные, пугливые горожанки из Харькова или Воронежа, в мятых фасонных платьицах, кофточках, пиджачках с подкладными плечами, рюшами, воланами, кармашками, поясками из шёлка, хлопка, ацетата, вискозы, жоржета, всех цветов радуги и всевозможных рисунков, смотрелись как взрослые дети. Молодые горожанки явно отдавали предпочтение голубым, зеленовато-голубым, серым, тёмно-синим и жёлтым платьям, в то время как более зрелые имели одежду серых, коричневых, зелёных, белых и красных цветов.
Глядя на казачек и крестьянок, городские также старались подоткнуть или подвернуть подолы платьев и юбок, чтобы не мочить их и не грязнить. Они обнажали при этом белые, лишённые загара лодыжки и колени, предоставляя любопытным возможность глазеть на них без стеснения.
Стирали всё, что можно: некогда белые носочки, чулки, нижнее женское бельё, детские шортики и мужские рубахи, трусы и подштанники. Всё кое-как постиранное тут же развешивалась на красновато-коричневых ветках густого ракитника или укладывалось прямо на сухой траве. Особые процедуры отжима и сушки сейчас не требовались, поскольку всё и так мгновенно высыхало под палящим солнцем.
Мыло имелось не у всех. Стирка без мыла давалась с трудом. Станичные и хуторские женщины, стоя по колено в воде, не жалея рук, тёрли вещи густой, жирной глиной, и только ухмылялись на недоуменные взгляды жён ответственных советских работников, бухгалтеров, учительниц, секретарш, парикмахерш, студенток. Многие из городских, наоборот, просто вымочив воде свои вещи и, едва отжав, брались за другие.
У русских и казаков издревле считалось правильным бельё первоначально замачивали в огромных ёмкостях. Имелись в старину и средства для отбеливания: зола от гречневой соломы или подсолнухов, отвары из картофеля, фасоли, кислое молоко, а также известная ещё с доисторических времён моча и свиной навоз. Потом в чаны с бельем обычно бросали горячие камни. Мылом служила бузина. Вместо пятновыводителей — спирт или керосин.
Для стирки обычно применяли валек — пластину из березы, липы или осины с короткой ручкой. Бельё, пропитанное мыльным раствором, по нескольку раз укладывали на доски и били вальком. Сейчас женщинам приходилось обходится без кипячения и отбивания вальком. Пользовались наскоро мылом, или глиной и золой...
Тут у реки, дающей намёки на свежесть и чистоту, оказалось особенно хорошо видно, что многие горожанки махнули рукой на внешность: потрескавшиеся пепельные губы, покрасневшие от солнца и пыли веки, полосы грязных разводов на длинных шеях, слипшиеся, сбившиеся причёски, беспорядочно закреплённые гребнями и заколками, разошедшиеся нитки кружевных воротничков. Но имелись и те, кто, промокнув в очередной раз платочками грязь, пылевые сгустки в уголках ртов, вновь и вновь тщательно подкрашивали губы вазелином, бледно-розовой помадой, подводили брови, после того как липкий пот, струящийся из-под фасонистых соломенных и батистовых шляпок, тканевых панам, смывал краску контурных карандашей и туши. Вылинявшие в степи элегантные платьица и жакеты, аккуратно сидели на них и регулярно поправлялись, оглаживались ладонями вдоль бёдер. Складки на спинах проверялись то и дело, как и рукавчики.
Наташа Адамович относилась к тем женщинам, что следили за своей внешность несмотря ни на что. Для них лучше холить голодной, чем с растрёпанной причёской. Наташа считалась очень красивой... Её всегда замечали все. И сейчас замечали все, даже раненные и уставшие красноармейцы, старики и дети. Она это чувствовала. Но ничего с этим нельзя поделать.
Созерцание женской красоты неизбывное занятие человечества. Бесконечно можно смотреть на огонь и красивое женское тело. Но только глупцы считают женскую красоту подарком и «пропуском в счастье». С давних пор так повелось у мужчин, обуреваемых жаждой первенства, золота, славы, что для доказательства их успешности в жизни, их величия, требовалось наличие рядом красивой женщины. Для того чтобы этого достичь, мужчины не брезговали, порой, самыми отвратительными и подлыми приёмами.
Если красавицей оказывалась крепостная крестьянка, барин-помещик или его приказчик силой увозили её в свои дома, делали рабыней для грязных развлечений. Если красавицей оказывалась мещанка, то разоряли или подкупали её отца, добиваясь, чтобы его дочь стала любовницей или содержанкой богатого купца или генерала. Если красавица — дворянка или известная актриса, то она с трудом могла себе найти подходящую партию, потому что злые языки приписывали ей разврат и похоть, даже если они отсутствовали вовсе. Красивой женщине, если ей не хватало твёрдого характера и острого ума, предстояла горькая дорога разочарований, тяжёлых переживаний и отчаяния.
Красивым женщинам прочие женщины чаще откажут в помощи, а мужчины потребуют внимания за услугу. Раньше других замеченные апологетами похоти, они в самом юном возрасте, если их не могут защитить родители, становятся они жертвами наркотиков растительных и алкогольных, жертвами изнасилований и убийств. Быстро проходящая человеческая красота ещё больше усиливает горечь потерь; если для женщины с заурядной внешностью старость становилась печалью, то для красавицы старость — катастрофа.
Редкие красавицы, обладающие мужским складом характера, и умеющие хладнокровно использовать свою красоту как оружие, могли с его помощью достичь вершин человеческого общества, вроде польской балерины Матильды Кшесинской и киноактрисы Любови Орловой.
Фашисты и их добровольцы над красивыми женщинами творили страшные надругательства, хотя, казалось, нельзя уже придумать уже страшнее пыток и зверств для советских людей. Но они придумывали. Им казалось мало убить мужественных русских мужчин, малых детей и молодых женщин. Они хотели уничтожить и красоту русского народа во что бы то ни стало. Их сатанински бесило, что недочеловеки и большевички имеют наглость иметь красоту мадонны или святой с полотен итальянского Возрождения: Джотто, Боттичелли, Рафаэль, да Винчи, Микеланджело, или как у американских киноактрис Лейк, Янг, Фонтейн, Ломбард, Роджерс, Шеридан...
Наташу все считали очень красивой, украшением сначала своего курса института, потом Госторга, душой гуляний и праздников.
— Ты киноактриса! — говорили Наташе её подруги-украинки с гордостью за их молодёжную компанию. Странно, что они ей завидовали только по-доброму. Завистницы в комсомоле не в чести. Жизнерадостность Наташи, отсутствие гордыни, искреннее желание помочь, делали её всеобщей любимицей. Стройная, лёгкая и грациозная в движениях, выразительная, по-детски непосредственная мимика, нежный голос, всё это придавало ей гипнотическую привлекательность. Даже старый-престарый, прокуренный и морщинистый профессор-экономист, ещё помнящий крепостное право, как-то на пятом курсе института, а он считался известным ненавистником всего коммунистического, сказал неохотно:
— Ещё не умерла Россия, если в ней остались такие красивые женщины!
— Просто я обаятельная! — как обычно ответила на комплимент тогда студентка Наташа...
К таким женщинам, как к чему-то забытому, довоенному, оставленному дома в светлых воспоминаниях, инстинктивно тянулись дети. Они помнили матерей такими в прошлой яркой жёлто-оранжевой жизни, когда вокруг летели карусели, пожарные и милицейские оркестры, сверкая начищенными касками и интранетами на солнце, играли марши и вальсы, хотелось визжать от восторга, наблюдая, как посреди парка клоуны жонглируют обручами, а у самих малышей по рукам и губам текло фруктовое мороженое, зажатое между хрустящими вафельными кружочками...
У взрослых к горлу подкатывал горький ком, когда мало что понимающие четырёхлетние карапузы, подходили к таким «красивым тётям» и, дёргая их за ремешки пыльных, элегантных сумочек, требовали невнятными голосами, чтобы им купили разноцветных воздушных шаров, холодной воды с пузырьками и сиропом. Маленькие девочки и мальчики жались к подолам некогда сияющих шёлковых платьев, всё ещё различимо пахнущих духами, единственным сохранившимся в окружающем новом мире ароматом довоенного оставленного города, посреди дикой, бесконечной степи, заполненной горькими запахами дыма, неизвестности, усталости и страха.
Детская память угодливо стирала в воспоминаниях картины яростной давки на переправах, обмороки и смерть в раскалённых вагонах, жажду, разорванные осколками бомб тела людей, драки за еду на эвакопунктах, будничные расстрелы бандитов у дороги и жестокие самосуды над ворами и насильниками. Детская психика защищала будущих матерей от таких воспоминаний, давая шанс после войны снова излить в мир любовь, а не ненависть, нежность, а не жажду мщения...
Те женщины, кто постирали всё, что можно, в изнеможении садились на траву, на горячие, пыльные, пестрые лоскутные одеяла, на шторы с причудливыми узорами в окружении своих, не менее утомлённых детей, мужей и попутчиков. Эти Сталинградские мадонны утешились сами и утешали близких так, как это могут делать только женщины: ласково гладили несмышлёнышей по взъерошенным, или ещё не обросшим как следует головкам, что-то шептали, изредка, с трудом улыбались. Словно ласка могла спасти от фашистских бомб, голода, тифа и дизентерии. Словно нежность мадонн могла спасти от страшного разорения и миллионов смертей некогда цветущий советский край...
— Ой, доченька, не подходи близко к воде, её нельзя пить, там холера! — сказала харьковчанка Наташа своей дочери Ляле, щуря от солнечного блика светло-голубые глаза.
После многих дней страха, обречённости, её дочь — десятилетняя девочка с кудрявыми золотыми волосами, в коротком голубом сарафане и белой тканевой панаме, снова улыбалась миру широкой детской улыбкой. Она наблюдала за тем, как плещутся в реке деревенские мальчишки, и держала в сложенных лодочкой ладошках немного речной воды, видимо, готовясь её выпить.
— Да-да, Лялечка, тут везде коровы пьют и овцы, люди стирают и купаются, в воде явно полно заразы! — поддержал свою жену инженер строительного треста из Харькова Николай Адамович.
Наташа задумчиво посмотрела на своего любимого мужа. Ей всегда нравилась его способность пытаться всё объяснить, всему найти место и дать определения. Николай и сейчас пытался сохранять присутствие духа.
Друг Николая и главный конструктор того же треста Иван Блюмин со своей женой, матерью, её сестрой и двумя сыновьями, тоже находился здесь. Высокий и нескладный молодой мужчина с постоянной улыбкой на тонких губах, он раньше учился в Строительном институте в Нижнем Новгороде, имел сильную близорукость, однако очки не носил из-за стеснения.
Иван считал себя несчастливым человеком. Во-первых, ему не удалось по состоянию здоровья попасть в народное ополчение в прошлом году. Во-вторых, он из-за зрения не видел ни одного фашистского самолёта, и говорил по этому поводу грустно: «Я даже не увижу момент, когда сверху придёт моя смерть!».
Рядом с Иваном сидел на траве шофёр их грузовика — пожилой татарин Равиль. Внимательный и добрый человек. Неподалёку расположились с вещами еврейские семьи, ехавшие с ними в кузове машине от Барвенково.
Грузовик ГАЗ-АА, несмотря на все усилия Равиля, заглох в ста метрах от моста у Пимено-Черни после того, как в двигателе что-то стукнуло и захрустело. Катастрофа! Пешком и с вещами эвакуированные дошли до моста быстрее, чем туда добрались из-за затора другие машины из их автоколонны. Потеряв грузовую машину, нечего и думать о том, чтобы занять место в другой. Часть грузовиков и так оказалась потеряна харьковчанам в пути от Барвенково к Котельниково из-за поломок, аварий и при переправах. Несколько машин отобрали отступавшие командиры различных частей, вышедших из окружения. Надежда харьковчан на то, что удастся в Котельниково подсесть в теплушку какого-нибудь эвакопоезда до Сталинграда, не оправдалась. Котельниково утром заняли немцы. Теперь не туда, а оттуда двигались беглецы. Попасть в Сталинграда теперь оставалась возможность только на грузовиках, а они на последнем издыхании. И вот те на!..
Неподалёку от Наташи и Коли сидела в окружении чернооких тихих внуков убитая горем пожилая еврейка Раневская, однофамилица актрисы из всеми любимого довоенного фильма «Подкидыш». Она потихоньку разговаривала с одной из беглянок из Котельниково. Раневская сильно грассировала, но это не мешало пониманию, зато придавало речи дополнительный домашний уют.
Усталую беженку из Котельниково, лет сорока, с двумя большими потёртыми чёрными чемоданами, перевязанными бечёвкой, только что подошедшую к переправе у Пимено-Черни, звали Клавдией Матвеевой. При Клавдии находилась её темноволосая младшая дочь Галя, — печальная девочка двенадцати лет, худощавая, с умным не по годам взглядом.
Простая без складок юбка Клавдии, сорочка на деревянных пуговицах, большой бежевый платок на голове, натруженные руки со вздувшимися венками, выдавали в ней простую труженицу, работавшую в больнице, детском доме или на фабрике, где требовалась тяжёлая, рутинная работа. Она совсем не походила на жену ответственного советского работника, инженера или командира.
— А что же, дорогая гражданочка, вы не остались дома? — спросила Раневская тем располагающим к общению тоном, что используют хорошие врачи, общаясь с пациентами. — Вам-то чего беспокоиться, зачем бежать, куда глаза глядят? Дома и стены помогают!
— Не знаю, просто сердце сразу подсказало, что нужно уходить, — печально ответила Клавдия, глядя на саманные крыши хутора. — Просто когда фашисты вдруг утром ворвались в Котельниково, там разгружались эшелоны с нашими бойцами. Наш дом стоит почти напротив кирпичного здания вокзала, рядом с эвакогоспиталем, где я работала со старшей дочкой Марийкой. Мой муж Иван до этой весны работал мастером в паровозном депо Котельниково. Сейчас он в железнодорожных войсках строит железную дорогу за Сталинградом на левом берегу Волги за Тутовыми хуторами совхоза Первомайский, что на Ахтубе. В Гражданскую войну муж за красных воевал, оборонял Царицын от казаков и черкесов, устанавливал советскую власть в Котельниково. Потом боролся с кулаками и казаками. Член партии с прошлого года. Дочка Марийка добровольцем пошла в зенитчицы в Сталинград. Если немцы про это узнают, и про мужа, и про дочь... Люди-то у нас всякие есть. И кулаки затаившиеся и подкулачники уже вернулись после высылки. Они могут нас с Галкой выдать, схватить, передать немцам, чтобы Ване и Марийке сделать хуже, запугать их нашей смертью!
Небольшая тень лесопосадок рядом с влажным воздухом Курмоярского Аксая в адском пространстве раскалённой степи, пыль, гарь, гул самолётов, далёкая артиллерийская канонада, гитлеровцы в паре десятков километров от моста, предстоящие бесприютные скитания после потери родного дома, недавняя бомбёжка, привели Клавдию в состояние апатии. Говорила она чистую правду...
Муж Клавдии с прошлого года рвался на фронт добровольцем, но у него имелась бронь, и он не подходил по здоровью из-за множества ранений, полученных в Гражданскую войну. Юный, 16-летний железнодорожный рабочий Иван Матвеев, будущий муж Клавдии, летом и осенью 1918 года оказался в самом пекле борьба за коммуникации, питающие хлебом голодающий промышленный север России, голодающий Петроград, Москву. Тогда «хлебное» направление Котельниково — Великокняжеская — Царицын стало осью операций красных и белых войск. Уморят белые красных голодом или нет? В Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Берлине лощёные господа делали ставки..
В конце 1917 года 22-, 39-, 54-, 55-й казачьи полки самораспустились под воздействием Ленинского декрета «О земле», передавшего излишки земли богатых землевладельцев в том числе казакам. Своё оружие казаки передали рабочим Котельниково. Началось формирование красно-партизанских и продовольственных отрядов, добровольческих рабочих дружин. Молодой Матвеев вступил в красногвардейский отряд рабочих-железнодорожников.
8 августа 1918 года Иван, находясь в патруле, стал свидетелем того, как Сталин и Ворошилов проводили в Котельниково совещание, планируя отвод к Котельниково Сальской группы Шевкоплясова, Думенко, Будённого. Они планировали начать с вывоза беженцев, для чего следовало выслать к реке Сал 50 платформ и ещё 100 крытых вагонов с двумя паровозами.
Беженцев тогда у реки Сал скопилось почти 50 000 человек. Все они — жители-неказаки, иногородние, составляющие 3/4 населения Сальского и Котельнического округов, казачья беднота, батраки, семьи красноармейцев, активистов советской власти. Всех их Советская власть декретом «о социализации земли» весной 1918 года вывела из нищеты, запретив казакам брать арендную плату за землю, отменив труд батраков, передав излишки земли казаков батракам, беднякам и иногородним. То же касалось калмыцких землевладельцев-феодалов.
Казаки и калмыки, до того нейтральные, взялись за оружие и начали войну при помощи немцев, французов и англичан к радости Деникина. Всем иногородним, батракам, семьям красноармейцев, активистам Советской власти угрожала смерть. Похожая ситуация повторялась здесь спустя 24 года...
Фронт Гражданской войны прошёл по каждому хутору, станице, селу и городу. Казаки и калмыки свергали государственную власть, убивали, жгли, насиловали и грабили с такой ненавистью, какой никогда ещё не знала земля Дона со времён принадлежности её турецкому султану в XVI — XVIII веках. Казаки и калмыки в этом брали пример с белогвардейцев Деникина, которые творили неслыханные зверства. Так при занятии городка Белая Глина белогвардейцы Деникина, убили за несколько дней более 5000 тысяч пленных красноармейцев и местных жителей. При занятии Владикавказа деникинский генерал Шкура, называющий себя Шкуро, убил 18 000 человек за три дня. В Майкопе белые убили 7000 человек за две недели. В Новороссийске 12 000 человек. Везде казачьи и деникинские войска оставляли широченный кровавый след. Кошмарная реальность жестокостей казаков и белогвардейцев, их расправы с пленными и теми жителями, которые имели хоть какое-нибудь отношение к Советской власти стали ужасной реальностью.
В Сальском округе так действовали отряды убийц Гнилорыбова, Семилетова и найона Тундурова. В одной только станице Платовской они зверски расстреляли и умертвили другими способами 365 человек. Именно в Платовской весной 1918 года будущий маршал Советского Союза Будённый, сейчас командующий всем Южным направлением борьбы с гитлеровскими полчищами, впервые взял в руки оружие как красный командир: с группой из четырёх мстителей молодой Будённый напал в Платовской ночью на белых карателей, убил 25 из них, захватил 2 орудия, 4 пулемёта, 300 винтовок, 150 лошадей. Освободил сотни людей, предназначенных к лютой смерти. Тогда уже Будённый стал народной легендой. Через несколько дней в его отряде насчитывалось 300 бойцов. Именно поэтому, с отходом красных сил Думенко, Шевкоплясова, Будённого к реке Сал с ними ушло почти всё иногороднее население.
Так же, 8 августа 1918 года, будучи в Котельниково, Сталин и Ворошилов планировали контрудар по 3-у казачьему корпусу в общем направлении в тыл казачьих войск Мамонтова, которые в это время прорвали центральный участок Царицынского фронт, заняв Калач-на-Дону, и готовились к боям за захват пригородов Царицына — теперешнего Сталинграда. Сегодня этот город штурмовал Паулюс.
22 августа 1918 года немногочисленные войска Котельниковской группы, получив боеприпасы, на широком фронте начали наступление, вытеснили противостоящие им казачьи полки и отряды за Дон, заняв станицы Нагавскую, Верхне-Курмоярскую, Потёмкинскую, в зоне нынешних боёв с войсками Гота. Тогда Сталин и Ворошилов создали с юга угрозу тылу Мамонтова. Здесь, у Потёмкинской, во время атаки на станицу Нагавскую юного рабочего Матвеева ранило — осколок снаряда срезал лоскут кожи с бедра.
Контрудар удался: белоказаки отступили и от Царицына. Атака казаков и калмыков на Котельниково тоже сорвалась. Начался запланированный отход красной Сальской группы к Царицыну. Но успех оказался недолог. Через две недели белые отряды начали постоянные атаки на окрестности Котельниково: они атаковали хутор Николаевский, хутор Семичый, где калмыки убили командира отряда Лобашевского. Захваченного в плен раненого командира кавалерийской команды Мирошниченко калмыки изуродовали: отрезали уши, нос, а затем застрелили. Станица Нагавская несколько раз переходит из рук в руки. Оказались захвачены станицы Атаманская и Андреевская. Погиб командир Котельнической сводной дивизии Родин. Со стороны станицы Пимено-Черни озверелые отряды калмыцких феодалов атаковали постоянно.
Котельниково готовился к эвакуации — грузился в вагоны хлеб, архив, деньги, демонтировалось депо, техническое оборудование. Потом пришло горестное известие — 30 августа в Москве в результате теракта тяжело ранен в шею и плечо Ленин...
29 сентября 1918 года из Котельниково на восток к Жутово спешно отправили эшелоны технического и военного имущества, штаб, эшелон раненых. При обстреле эшелона 16-летнего Ваню ранило второй раз — казачья пуля пробила предплечье и зацепила кость.
Отступление к Волге шло организованно. 12 000 человек объединённых войск сальской и котельниковской групп, 122 пулемёта, 56 орудий, более 50 000 беженцев, хлебные железнодорожные эшелоны длинной 20 километров — всего 2500 вагонов. Всё это под защитой конных отрядов двинулось к Царицыну огромным овалом — 25 километров длиной при ширине 6 километров. Там, в таборе беженцев на телеге ехала и маленькая Клава, одна из дочерей слесаря котельного оборудования депо, а тогда бойца красного бронепоезда.
В этих же числах октября Донская армия при поддержке 200 орудий и 8 бронепоездов, построенных на Донбассе, захватила пригороды Царицына: Сарепты, Бекетовку, Отрады. Бои шли уже на улицах города...
Три дня отступающие от Котельниково красные силы восстанавливали взорванный мост через Есауловский Аксай. Работали все: пленные казаки, бригады из женщин, подростков, пожилых людей. Работали и под артиллерийским обстрелом. Даже дети помогали, как могли. Клавдия помнила, как она, крохотная 6-летняя девочка таскала в своей железной кружке горсти глины от реки и куличиками включала в общую насыпь посреди человеческого муравейника на берегу...
Здесь, на переправе, Матвеев, работая на сборке опор из телеграфных столбов одной здоровой рукой, получил контузию от взрыва снаряда. Он долго потом находился без сознания, и уже не видел, как с наступлением темноты зажгли соломенные скирды вблизи переправы. Под прикрытием кострищ, изображающих ночующий лагерь, эшелоны переехали на правый берег, после чего переправу взорвали. Так и спаслись они тогда — юный, уже израненный красногвардеец Иван и маленькая, но уже серьёзная девочка Клава — будущие муж и жена.
Ещё через десять дней сохранённая от разгрома 12-тысячная группировка красных сальских и котельнических войск вошла в состав обороны Царицына. Так беженцы спаслись от кровавой расправы. Теперь снова беженцы идут к Волге. Снова за ними идёт по пятам страшный враг. Снова их защищает Сталин...
Раневская не нашлась, чего ответить Клавдии на её опасения по поводу предстоящих репрессий немцев и их добровольных помощников. Она всё глядела на красные, потрескавшиеся руки женщины с шелушащейся кожей и обломанными ногтями. Заметив её взгляд, Клава сказала со вздохом:
— Это из-за постоянной стирки белья для раненых. На белье засохшая кровь становится твёрдой, как жесть. Когда водопровод не работал и не хватало мыла, стирали бельё в реке. Сначала отмачивали, потом оттирали песком и камнями. Руки в кровь стирали. Мёрзли, стоя часами разутыми в холодной весенней воде. Но раненным бойцам нужно ведь чистое бельё...
— Да-да... — грустно согласилась Раневская.
Тем временем Галочка подошла к Ляле Адамович и, прикрывая глаза от ослепительного солнечного света, протянула ей потёртый игрушечный деревянный кубик с буквой «А» и картинками на разных гранях.
— Возьми, девочка, — сказала она. — На, поиграй... Больше у меня нет никаких игрушек. Когда мы утром убежали из дома, мама сказала, что лучше взять побольше вещей. Если бы я знала, что удастся сесть на гужевую подводу, я бы взяла ещё куклу, все кубики и книжки со стихами...
— Я уже взрослая, чтобы играть в кубики-буквы! Мне уже десять лет, — гордо ответила Ляля, выпятив губу от обиды. — Разве это не видно?
— Вот здесь на одной стороне нарисован аэростат, а на другой — арка, — объяснила с серьёзным видом Галочка, тыча крохотным пальчиком в картинки на кубике. — А на другой стороне нарисован...
Весь мир мгновенно сжался вокруг двух очаровательных маленьких девочек в непроницаемый для зла шар. В центре шара оказался незатейливый кубик из игрушечной азбуки.
— Арбуз! — продолжила за неё Ляля, а потом, увидев на другой грани кубика изображение седобородого старика в очках, белом халате и шапочке с красным крестом, словно сошедшего с рекламного плаката к фильму «Доктор Айболит», добавила восхищённо:
— А это добрый доктор Айболит, он под деревом сидит! Приходи к нему лечиться и лисёнок, и волчица, всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит!
В тон дочке, Николай тоже стал декламировать известное детское стихотворение Чуковского, которое раньше читал Ляле перед сном, если она не засыпала:
Вот идёт Гиппопотам.
Он идёт от Занзибара,
Он идёт к Килиманджаро —
И кричит он, и поёт он:
«Слава, слава Айболиту!
Слава добрым докторам!»...
— Вот в таком святом докторском белом халате фашистский врач убил ядом на вате тысячу маленьких еврейских детей в Ростове и Таганроге. Детям сказали, что будут от дифтерии смазывать им горло... — тихо сказала Клава. — Дети-то наши любого человека в белом халате помнили как доброго доктора Айболита, и послушно и тихо себя вели. Построили их свои тёти-казачки. Стояли дети парами девочка-мальчик, а им к языку прикасались ватной палочкой с ядом. Так же парами, как стояли, тихо падали дети замертво, пока процессия убийц шла, закрывая для следующих уже мёртвых... Грудных тоже ваткой с ядом убили, смазав губы... Даже когда сегодня утром танки в упор из пулемётов и пушек расстреливали молоденьких красноармейцев, что выпрыгивали из вагонов на станции, словно косилка пшеницу косила, меня не так страх одолевал, как от этого рассказа беженца из Таганрога про убийство детей...
Все за год войны наслышались от вышедших из окружения, эвакуированных, из советских газет и радио о гитлеровских новых порядках. Те еврейские беженцы, кому посчастливилось пройти через старую линии советской границы 1940 года, заградкомендатуры и посты, многочисленные войсковые переправы, получали места в вагонах. Многие ехали на крышах, на открытых платформах. Они не погибли от рук палачей, болезней и голода, при катастрофах, бомбардировках узловых станций, мостов, эвакопунктов. Но теперь беженцы вынужденно шли ещё восточнее, оставив надежду осесть до конца войны в Ростове-на-Дону или Таганроге. Многие семьи находились в пути уже по полгода без привычной нормальной еды, постоянного жилья, медпомощи, работы, пайков. Часто комендатурам и войскам НКВД вместе местными органами власти приходилось депортировать в Казахстан и Таджикистан стихийно возникающие лагеря беженцев, стоянки вокруг переправ и станций. Где-то их принимали с заботой, где-то наоборот. Нигде люди не являются сплошь добрыми, отзывчивыми, терпеливыми, сострадающими чужой нужде. А уж когда дело идёт о массовом исходе...
До начала войны между США и Великогерманским рейхом после разгрома Вермахта под Москвой, капиталисты США всеми силами потворствовали Гитлеру в уничтожении евреев в Европе: отказывались давать визы еврейским беженцам, не выполняли и тех минимальных квот на еврейскую эмиграцию, что действовал в 1933 — 1939 годах в начале расистских массовых репрессий против евреев.
Верхушка Британской колониальной империи, Черчилль, королевская семья Георга VI также потворствовала массовым репрессиям и геноциду евреев, всячески препятствовала приезду уничтожаемых евреев в Палестину, находящуюся под управлением Британской колониальной империи. Лишённые свободного выезда из Великогерманского рейха, евреи оказывались в ловушке. О массовых репрессиях в Великогерманском рейхе и истреблении евреев в Европе британская и американская печать, принадлежащая крупнейшим капиталистам, осуществляющим тайно и открыто «ленд-лиз для Гитлера» и его союзников, писала непропорционально мало. А вот хвалы Гитлеру неслись со всех сторон.
Когда в Европе 1938-го года только разворачивалась драма Холокоста, массовые репрессии и убийства, один из центральных «независимых» журналов США, формирующий вместе с другими пропагандистскими средствами массовой информации «общественное мнение», — еженедельный политико-экономический журнал «Time» выбрал Гитлера «человеком года». «Человеком года» этот пропагандистский журнал выбирал всегда тех, чья политика на тот момент работала на хозяев США, её капиталистических «некоронованных королей».
Человеком года до Гитлера стал американский герой-пилот, перелетевший Атлантику, рекламирующий американские самолёты; американский олигарх Крайслер, рекламирующий свои успехи и свою автомобильную империю; американский финансист Юнг, реализовавший программу капиталистов и банкиров США по выколачиванию из Германии огромных репараций за проигрыш в войне; индус Ганди — один из главных борцов за независимость Индии от Британской империи, помогающий своими массовыми протестами американским банкам подрывать могущество британских банков и навязывать им «золотой стандарт» вместо «серебряного», основой которого для британцев являлось серебро из Индии. Затем француз Лаваль — противник приостановки выплат американским банкам по долгам Первой Мировой войны ради прекращения финансового кризиса; президент США Рузвельт — всем известная марионетка олигархов США Моргана, Рокфеллера, Баруха; американец Джонсон — проводник профашистского «нового курса Рузвельта» от ограничению прав и свобод американского среднего бизнеса и рабочих. Снова полуфашист Рузвельт, запретивший американцами иметь золото и конфисковавший золото у населения по бросовой цене для создании «золотой монополии» банков Моргана, Рокфеллера, Баруха, затем император Эфиопии Хайле Селассие I, организовавший сопротивление войскам Италии в то время как целью разжигания мировой войны президент Рузвельт поддержал Италию поставками стратегического сырья и политическими решениями, а Эфиопии наоборот, отказал в продаже оружия; американка Симпсон, заставившая своими «женскими статями» пронемецки настроенного короля Британской империи Эдуарда VIII для развязывания II Мировой войны отречься от престола в ползу брата — Георга VI, активно выступающего за тотальную войну с Великогерманским рейхом; премьер-министр демократического Китая Чанканши с супругой, вступившие в войну с вторгнувшимися войсками Японии, с которой начала подготовку к войне капиталистическая и банкирская верхушка США, желая получить сверхприбыли на военных заказах и экономическом порабощения японцев. И вот наконец — вуаля! «Человеком года» этого рупора капитализма становится Гитлер — расист, фашист, развязавший широкие гонения евреев, ведущий открытую политическую, экономическую и военную подготовку к нападению на Советский Союз.
Именно это входило в планы капиталистической и банковской верхушки США — разгром социализма, развал и захват Советского Союза и Советской России, экономический захват самой Германии, получение сверхприбыли на военных заказах и экономическом порабощения немцев и русских. Заодно капиталистические воротила еврейского происхождения — иудеи-сионисты решали вопрос побуждения европейских евреев переезжать в Палестину, куда сионисты поклялись переселить весь еврейский народ, но он туда добровольно ехать не отказываться. В пропагандистом журнале капиталистической верхушки США не оказалось ни одного случайного человека — всё чрезвычайно нужные, верные слуги, преданные хозяевам, но потом иногда и преданные хозяевами.
Слуга капиталистов Гитлер ко времени таких публичных похвал и рекламы его деяний, за 9 месяцев до развязывания в Европе Мировой войны, уже являлся неприкрытым расистом, фашистом, уже объявил о походе на восток, стал фюрером «вставшего с колен» Великогерманского рейха, сделавшегося агрессором и оккупантом. «Человек года» из американского журнального ряда «Рузвельт — Крайслер» захватил Саарскую область. Эта бывшая германская территория, оккупированная после Первой Мировой войны Британской и Французской колониальными империями, с пышной помпой вернулась в состав Германии по результатам «референдума».
Затем агрессор захватил Рейнскую демилитаризованную зону — ещё одну оккупированную немецкую территорию, выполняющую роль буфера между Францией и Германией. Договор о демилитаризации Рейнской области Гитлер торжественно разорвал в одностороннем порядке. Начни тогда Британская и Французская колониальные империя «спецоперацию» против крохотного ещё Вермахта, немцы потерпели бы быстрое и сокрушительное поражение. Война осталась на уровне «спецоперации». Но капиталистического слугу Гитлера хозяева продолжали раскармливать завоеваниями, как свинью на убой, всем что ни попадя.
Далее Гитлеру заморские дирижёры преспокойно «скормили» Австрию. Спустя месяц под контролем Вермахта, СС и айнзатцгрупп террористов и убийц в Австрии состоялся «референдум», продемонстрировавший «горячее желание» австрийского народа к объединению.
Затем после ультиматума Гитлера Британская и Французская колониальные империи отдали 100-процентному фашисту и расисту часть Чехословаки. Весной Гитлер оккупировал вторую часть Чехословакии, в формально самостоятельная Словацкая республика стала протекторатом Великогерманского рейха. Гитлер получил для Вермахта огромные запасы первоклассного чешского и австрийского вооружения, самые большие в Европе военные заводы Чехословакии и Австрии, массу рабочей силы для замены немцев, массово загоняемых в огромный теперь 8,5-миллионный Вермахт. Захватив часть Чехословакии не по этническому признаку, а по империалистическому, фашист Гитлер перестал быть нацистом, а стал просто империалистом. Маски сброшены. Империалистом он остался и в дальнейшем. Настало время бойни в Евразии.
Именно в это горячее время Гитлер — исполнитель лежащих на поверхности задумок капиталистической верхушки США, шесть раз появлялся на страницах центрального пропагандистского журнала «Time». В конечном итоге он появился и как «человек года». Это кроме ассы других американских газет, журналов, радиостанций. Ничем, как информационной поддержкой фашизма это назвать нельзя. Капиталистическая верхушка США напрямую подбадривала своего суперагента Гитлера.
При такой любви американцев к Гитлеру в 1938 году неравён час они вместе кинутся на Советский Союз! Военно-политическое руководство Советского Союза, наблюдая такой страшный тандем американских денег и фашистских убийц, вместо повышения благосостояния советских людей, большую часть ресурсов вынужденно направляло на разработку, производство вооружений, подготовку командиров и призывников, передвижку границ западнее от своей основной густонаселённой территории, планирование будущей эвакуации, создание запасов сырья, партизанских баз. Дети сапожников, батраков, рабочих, унтер-офицеров готовились выйти на бой с огромной тушей капиталистического мира, с ещё невиданной в истории военной махиной...
Что и говорить, оставшихся под властью гитлеровцев евреев ждала неминуемая лютая смерть. Кроме евреев, вывезенных вместе с промышленными, научными и культурными учреждениями, сами уезжали прежде всего те евреи, кто слышал от советского Антифашистского комитета, знали из сводок Совинформбюро и по слухам о массовых убийствах евреев немцами, румынами, украинскими, прибалтийскими фашистами. В киевском Бабьем Яре, в Минском гетто, в латышском Бикерниеке, литовском Понаре, в Одессе, Харькове, Таганроге, Ростове-на-Дону и во многих оккупированных местностях гитлеровские солдаты, офицеры, генералы, айнзатцгруппы, зондеркоманды, различные спецподразделения вместе с интернационалом предателей, садистов и насильников творили массовые репрессии, массовые злодеяния над евреями, а вместе с ними творили страшные массовые злодеяния в отношении коммунистов, комсомольцев, советских активистов и членов их семей.
Смотревшие до войны советский кинофильм «Профессор Мамлок», не верили своим старикам, помнящим относительно цивилизованных немцев и австрийцев в Первую Мировую войну. Жалко, что они не смотрели пропагандистский фильм расистского Великогерманского рейха «Вечный жид», иначе бы поняли, что прививают немцам гитлеровцы. Но оставались и такие евреи, кто верил, что немцы всё же культурные, они гуманисты, давшие миру Гёте, Баха; они хорошо отнесутся к евреям Прибалтики, Белоруссии и Украины. Они не понимали, что это уже другие немцы, возродившие с помощью ультракапиталистической пропагандисткой машины, придуманной в США и воспроизведённой в Великогерманском рейхе, средневековую и древнеримскую жестокость к тем, кого считали не ровней себе, а лишь рабами. В захваченных городах гитлеровцы и их подельники из числа ненавидящих советскую власть не просто убивали, они предавали мученической смерти еврейских мужчин, женщин, еврейских детей, евреев-стариков, коммунистов, комсомольцев, советских активистов, членов их семей.
Перед тем, как убить, палачи их истязали, в извращённой форме насиловали женщин, оскопляли, ослепляли мужчин, убивали ядами, душили, разрубали детей на глазах у матерей, закапывали живых, кидали живьём в колодцы и шахты слой за слоем, живьём сжигали, разрывали тракторами, давили гусеницами, глумились даже над могилами. Если в Европе гитлеровцы не трогали детей от смешанных еврейских браков, то в Советском союзе убивали и полукровок. Такие они — передовой отряда капитализма, вооружённый социальной теорией социал-дарвинизма о превосходстве сильного над слабым, считающие, что Советский Союз нежизнеспособен и нежизнеспособны его люди.
Всей стране советский вождь Сталин объяснил, кто такие гитлеровские фашисты: это партия ультракапиталистов, самая хищническая и разбойничья банда среди всех капиталистов мира; потеряв человеческий облик, пав ниже уровня диких зверей, ибо понимали, что творят, гитлеровская фашистская партия объявила войну не просто Советскому Союзу — она пришла истребить русскую нацию и еврейский народ, а также большинство других народов Советского Союза; пришла обратить огромную страну в колонию на 1000 лет для стран Запада, а её население в рабов, как того требовали мировые законы развития капитализма.
С еврейскими и смешанными семьями уходили от фашистов люди, работавшие в советских учреждениях или сочувствующие Советской власти. Им угрожали раньше, а теперь угрозы претворялись в жизнь. Ещё до подхода гитлеровцев, в западных районах Советского Союза начинались выступления националистов всех мастей, бывших помещиков, фабрикантов, проигравших когда-то Гражданскую войну и интервенцию, кулаков, уголовников. Убийства, грабежи, изнасилования заставляли семьи командиров, советских работников, активистов, комсомольцев и сочувствующих им уходить с Красной Армией даже если их не эвакуировали по плану вместе с предприятиями или учреждениями. Уходили бывшие участники Гражданской войны и борьбы с интервентами, сражавшиеся на стороне красных, советская интеллигенция, студенты.
Оставались только те, кто по довоенному плану разворачивания партизанской подпольной борьбы готовился уйти в партизаны или подпольщики. Военная доктрина Советского Союза, опыт Гражданской войны и интервенции стран Запада, при явном преимуществе нападавшей стороны предусматривали на первом этапе стратегическое отступление с активной обороной. Поэтому заранее готовили базы с оружием, продовольствием, подбирали кадры, прорабатывались действий партизан и подполья.
Почти никто из советского партхозактива не имел иллюзий относительно того, как поступят с ними гитлеровцы, их русские, украинские, белорусские и так далее единомышленники, с нетерпением ждущие восстановления на европейских штыках царско-помещичьих частнособственнических порядков. Всего чуть более 20 лет прошло с той поры, когда защитники диктатуры капитализма творили свои несчётные страшные злодеяния против простого народа, против евреев. Почти не осталось на теле многострадальной Родины такого места, где не отметились бы подлые змеиные укусы капиталистов, где не залили бы землю кровью белогвардейского террора и массовых репрессий оккупантов войска Западных «демократий». В западных областях «черты осёдлости» еврейское население пострадало в Гражданскую войну и интервенцию особенно сильно. Польские войска и белые вырезали целые местечки. Именно там пришлось большевикам и русским людям и тогда, и сейчас спасать еврейский народ ашкеназов.
Из 4 500 000 евреев, проживавших на оккупированных гитлеровцами территориях Европы, советским людям ко 2 августу 1942 года удалось спасти свыше 2 000 000. Более 1 000 000 убили гитлеровцы и их сообщники-националисты...
Такого разгула варварства, какой явили миру российские и европейские защитники капитализма в Гражданскую войну, при интервенции и оккупации на осколках развалившейся царской империи, не знала земля Русская ни при нашествии Батыя, ни в Смутное время, ни позже при Наполеоне. Такое зверство встречалось только при подавлении царями восстаний Разина и Пугачёва, Столыпинском терроре, да и то локально, без такого географического размаха и массовости. Большевики и пошедший за ними народ остановили это варварство. К великому сожалению, ненадолго.
Запад, потерпев неудачу в своей интервенции и оккупации России с помощью белогвардейщины и небольших армий интервентов, сразу начал готовить новый «крестовый поход на Русь». Он желал сделал вторую попытку уничтожить рабоче-крестьянское государство и Россию спустя 20 лет уже с помощью гитлеризма.
История новой широкомасштабной войны европейцев против советских, прежде всего русских людей принесла ещё большие масштабы репрессий, террора, бесчеловечности и геноцида. Немедленная расправа, надругательства, позорная смерть, рабство, ожидающие советских людей при захвате европейцами их территории, городов, сёл, не оставляла никаких иллюзий, что гитлеровцы, их добровольные помощники в немецких военных частях из числа бывших советских военнослужащих, «хиви», затаившиеся враги советского строя, националисты, будут и впредь заниматься массовыми репрессиями, изуверским террором. Евреев это касалось в первую очередь.
От того так поспешно бросали приграничные города и селения на новых территориях в прошлом году советские служащие, активисты, коммунисты, евреи, все, кто мог уехать из полосы наступления немецких, румынских, венгерских, итальянских, финских войск, от формирований чехов, хорватов, скандинав в составе Вермахта. Поэтому возникла паника в Москве 16 октября 1941 года, когда стало известно, что немцы под Вязьмой прорвали фронт. Что случилось бы с 500 000 московскими евреями и членами их смешанных семей, ворвись гитлеровцы в Москву, окружи её? Как не бежать в панике от лютой смерти? Поэтому насмерть стоял окружённый Ленинград. Хотя Советская власть вывезла оттуда более 250 000 евреев, многие решили остаться в городе и сражаться.
Нетрудно догадаться по размаху зверств на уже оккупированной территории, что ждало сотни тысяч советских людей: коммунистов, евреев, служащих, семьи командиров, красноармейцев, комсомольцев, интеллигенцию, раненых, больных, захвати враг многомиллионные города Москву и Ленинград. Трупы, трупы, трупы. Мёрзлые на земле, прикрытые дерюгой или нет. Крыльцо, яма, подвал, парк, берег или другое место — всё завалено окоченевшими, отливающими синевой, покрытыми чёрными пятнами телами. Тошнотворный запах разложения пропитывает всё вокруг. Огромные костры из трупов чадят до неба...
Опыт 20-летней давности показывал: всё равно, кто из европейцев захватывал советскую территорию, советские города, сёла, какой национальности принадлежали воинские части защитников капитализма. Происходило одно и тоже, одни и те же репрессии при содействии бывших хозяев и торговцев, белогвардейцев и националистов, кулаков, уголовников: расстрелы, виселицы, пытки, изнасилования, концлагеря, террор всех видов...
Наташа и Николай переглянулись, холодея от одной мысли, что их попутчикам евреям, вполне возможно, скоро придётся оказаться на оккупированной территории. Верная лютая смерть!
— Артек! — тем временем сказала Ляля восторженно, перевернув ещё одну грань кубика. — Меня папа обещал по путёвке профсоюза отвезти в пионерский лагерь Артек. Там дети коммунистов из Испании и Германии отдыхали, наши пионеры-орденоносцы там отдыхают. Вот здорово!
— Когда Котельниково в прошлом месяце первый раз бомбили, фашисты сбросили листовки на разноцветной бумаге... — печально сказала Клава, облизывая пересохшие губ. — Маленькие разноцветные листочки рассыпавшись летели по воздуху даже красиво — как бабочки в летний день порхают... На листовках оттиск с фотографии — палачи Гитлер и Геринг среди советских детей. Дети на снимке в пионерских галстуках, у вожатых комсомольские значки на рубашках. Но для нас это хорошо известный снимок — это товарищи Молотов и товарищ советский президент Калинин среди пионеров в Артеке. Их фигуры фашисты вырезали и вмонтировали своих извергов Гитлера и Геринга. Даже наши раненые вышли на субботник убирать и сжигать эти мерзкие листовки...
— А вы с мамой и папой откуда беженцы? — спросила Галочка, пока Ляля, взяв из её руки кубик, рассматривала изображения. — Из Ростова-на-Дону?
— Почему?
— Одежда у твоей мамы очень красивая, босоножки на высоком каблуке, и она сама очень красивая, как киноартистка!
— Нет, мы из Харькова. Потом немного жили в Барвенково, думали, Харьков весной освободят, и мы сможем вернуться домой!
— Харьков — это хорошо — это лучше, чем Ленинград... — задумчиво сказала Галочка, поднимая вверх глаза.
Увидев, как высоко в небе, басовито гудя, в направлении Сталинграда со стороны Шахт или Ростова-на-Дону плывут десятки фашистских самолётов, она вздрогнула. В добрых, распахнутых, лучистых глазах девочки возник страх. Он как будто вспыхнул внутри неё огнём, когтями схватил за сердце. Ей стало на секунду холодно в жару, невозможно дышать...
Коля Адамович с внутренним содроганием наблюдал эту страшную метаморфозу на лице маленького существа. Что творилось в душе ребёнка, какие древние страхи, закреплённые в подсознании, вроде шипения змеи или скрежета тигриных когтей, витали в ней? Дети, не обращавшие внимания на те страхи, не выжили в далёкие времена, не дали потомства. Выжили те, кто боялся того, чего надо бояться, те, кто передал свой навык страха потомкам, как инструкцию к спасению...
Будучи инженером-строителем, да ещё «мостовиком», Николай привык все окружающие вещи взаимно увязать, как увязаны вместе сопромат, теоретическая механика, материаловедение, конструирование и математика. Очевидная ценность для его специальности — планирование действий и очерёдность достижения результата в зависимости от имеющихся возможностей, в быту порой награждала его лишними волнениями думами и сомнениями. Это свойство настоящей интеллигенции...
Но вот Галочка снова взглянула на мир лучистыми глазами умной и доброй девочки. В отличие от отца, Ляля ничего этого не заметила.
— В Ленинграде у папы живёт друг, — важно сказала она. — Папа хотел до войны туда поехать строить мосты.
— У меня старшая сестра Марийка туда ездила поступать на заочное отделение в институт имени Крупской! — продолжая смотреть на самолёты, проговорила девочка совсем как взрослая. — Сейчас беженцы оттуда едут...
— Хорошо, что ты не поехал туда работать, Коля, потому что Ленинград в блокаде, и там голодают, — сказала Раневская, с умилением наблюдая за общением двух девочек на берегу реки на фоне радужных брызг.
Казалось, вот-вот и появятся в тени тележка с газированной водой, прозрачными колбами с разными сиропами, и рядом с ней ещё одна тележка мороженного с пломбирами и крем-брюле...
— Эвакуированные из Ленинграда — это ужасно! — со вздохом произнесла Клавдия, поправляя платок так, чтобы он хоть немного давал тень на лоб и глаза. — Что же эти фашисты проклятые творят! Много проходило разных эшелонов с разными эвакуированными через нас на Сталинград. Казачки и котельниковчанки к эшелонам носили им еду, вещи. Что-то продавали, что-то покупали, обменивали, почту передавали от раненых... Но вот весной подошёл поезд с эвакуированными из Ленинграда. Слухи о том, что в Ленинграде страшно голодают, ходили давно. Дружинницы из горкома партии и комсомола пошли собирать по дворам. Сердобольные наготовили угощений. Когда поезд с ленинградцами остановился, все выстроились с корзинами. Вот открылись двери теплушек, и мы застыли: на нас смотрели полураздетые, измождённые голодом и холодом люди. С ними много детей. Их переправили по льду замёрзшего Ладожского озера и месяц везли с долгим остановками, то пропуская воинские эшелоны на запад, то раненых и оборудование эвакуированных заводов на восток. Узловые станции проходили ночью, чтобы снижать опасность бомбёжки. Эвакопункты на обычных станциях не всегда могли их накормить. Добился, таки Гитлер и его хозяева своего... Увидев нас, оголодавшие ленинградцы шарахнулись вглубь вагонов, ладонями закрывая глаза своим детям. Говорят: «Не надо... Уносите, у нас ничего не осталось, чтобы выменять или купить... Не показывайте еду детям. Еда есть. Мы получили патоку и селёдку в Ростове... Мы в ужасе просто побросали провизию в теплушки, побросали обувь, платки, одеяла, платья, другие вещи, что успели собрать... Многие плакали навзрыд от увиденного. Знали, что война страшная идёт не на жизнь, а насмерть, но что бы так... Это уже что-то из времён Гражданской... А потом вокзал оцепила милиция и нас к ленинградским поездам больше не пускали, потому что изголодавшиеся люди набросились на еду и до Абганерово треть из них от съеденного заболели, и дети тоже. Кто-то от переедания даже умер... Вот какое зло может принести бездумная сердобольность, а мы думали, что их забывали по всей дороге кормить. Оказывается, им просто нельзя есть обычной еды и много... После этого у вокзала мы установили котлы, варили для ленинградцев специальный рисовый отвар. Но подпускали к вагонам уже только работников госпиталя по пропускам. Они знали как обходится с ослабленными людьми...
Иван Блюмин тем временем вынул из своего чемодана консервную банку, судя по этикетке — бычками в томатном соусе, и, перешагивая через расставленные везде чемоданы, подошёл к Клавдии Матвеевой. Он протянул ей банку. Близоруко щурясь, сказал извиняющийся тоном:
— Возьмите, вы в спешке сегодня оставили родной дом, наверное, ничего не успели прихватить из еды. Вы так помогали эвакуированным, и дочь у вас в зенитчицах, и муж военный строитель, а я — взрослый мужчина тут, среди детей и кулей...
Пожилая мать Блюмина, его жена и двое маленьких мальчиков, посмотрели на него с какой-то безразличной усталостью.
— Нет-нет, товарищ дорогой, спасибо, сохрани для мальчишек своих и матери, — замахала руками Матвеева. — У меня и крупа есть, сало, сухари запасённые. Не верили мы в это, но готовились!
— Просто мне совестно! Будто я трус... — проговорил в нерешительности Блюмин. — Когда мы искали переправу у Раздорской нас задержал у переправы заградпост пограничников, там остановилась одна зенитная часть, и там при нас осудили командира-труса. Мы сидели в машинах неподалёку и всё видели... Строй командиров и бойцов-зенитчиков с оружием стоял с трёх сторон от стола с красным сукном недалеко от зениток. Среди зенитчиц оказалось много девушек. Перед столом, с руками за спиной — усатый старшина с бледным лицом и опущенными глазами... Как нам потом рассказал ездовой конной упряжки зенитной батареи, старшина находился при орудии, где расчётом десять девушек-зенитчиц. На орудие напал передовой фашистский отряд. Все девушки погибли в бою. А этот сбежал, не доложил о нападении... Дивизионный суд военного трибунала приговорил его к расстрелу за трусость. Приговор зачитали. Его отвели в сторону. Пятеро бойцов подняли винтовки. Грянул залп. Он упал, пробитый пулями, полетели капли во все стороны... Пусто так стало тогда на душе, тяжело очень...
— Жалко... — печально сказала Раневская. — Не труса, а жалко его жену и сына. Но больше жалко погибших девушек, ведь никогда не стать им счастливыми жёнами и нежными матерями. Надеюсь, тот трус-командир не еврей...
— Не расстраивайся так, дорогой товарищ, найдёт и тебя твой война, — сказала Клавдия нескладному мужчине. — Чувства твои понятны. В госпитале Котельниково я постоянно находилась среди бойцов искалеченных, израненных. Но они чувствовали себя только временно вышедшими из боя, готовыми в любой момент ринуться в сражение. Разговоры в палатах шли только о том, почему отступали, как так случилось, что делать, чтобы остановить фашиста, погнать на запад. И диспозиции ругали, и манёвры обсуждали, прямо Генштаб! Все люди разные. Боль переносили по-разному: один с лихостью, другой с терпением, третий с раздражением, четвёртый со страхом. Одни старались сбить температуру, убедить, что здоровы и пора на фронт. Убегали, попадая в свои и не в свои части. Другие натирали термометры суконным одеяло, придумывали болезни. Их разоблачали чаще всего соседи по палате. В командирских палатах разговоры о войне не велись. Говорили о доме, футболе, о довоенной хорошей жизни. После перевязок, уколов, доброго слова, раненые, доставленные в тяжелейшем состоянии, поднимались, начинали ходить, жить. Словно воскресали люди. Так что, погоди, не торопись, придёт и твоё время...
— А госпиталь сейчас где?
— Только вчера утром отправили последний поезд санитарный. Сутки грузились. Многое пришлось бросить. Из-за госпиталя воинские эшелоны прибыли в Котельниково одновременно с немецкими танками, попали под страшную бомбёжку... — ответила Матвеева, солнце попало под платок, и стали видны покрасневшие от бессонницы и слёз, бесконечно добрые глаза. — Тяжелее всего с безногими. Ни помыть толком нельзя, ни в туалет довести. Запах ужасный в палатах. Не все могли их обслуживать. Ели они меньше. А у раненых паёк в сутки очень хороший: и хлеба разного полкило, овощей полкило, мяса разного 200 грамм, сметана, сок, фрукты и по 25 штук папирос 3-го сорта, спички, мыло... Кто чего не ел, мыло или сигареты, всё сёстрам старался вручить за помощь. Чего греха таить, когда умирал кто-то, его пайки делили между всеми. А мыло и сигареты на рынке — это тот же хлеб. А в ноябре в Ленинграде блокадникам-детям только 125 граммов полагалось. Потом прибавили, но ноябрь оказался самым страшным. Даже сейчас там рабочим только 350 граммов хлеба-заменителя дают. Ну и ещё другие продукты, конечно. Это по хлебу всё ж на 150 граммов больше, чем давали питерцам в августе 1917 года при Временном правительстве Керенского. Но тогда город не окружали вражеские армии, как теперь. Всё проклятые торгаши-спекулянты и воры ещё портят как всегда, стрелять их надо на месте...
Немецкие и финские фашисты 8 сентября прошлого 1941 года достигли стратегического успеха — замкнули по суше самый большой «котёл» войны — кольцо окружения Ленинградского фронта и Ленинграда — крупнейшего города Советского Союза, производившего 1/4 военной продукции, базу Балтийского флота. Через четыре дня целенаправленным авиаударом с использованием кассетных зажигательных бомб, бомб с баллонами жидкого кислорода для производства объёмных взрывов большой мощности и осколочно-фугасных бомб с поражающими элементами, гитлеровцы уничтожили продовольственные склады Бадаева — самое крупное хранилище продовольствия в городе.
Расчёт Гитлера и фон Браухича делался на сдачу города под угрозой голода и превращения его в огромный концентрационный лагерь смерти. Продовольствия действительно осталось на 30 дней. Хлеб пришлось делать из всего, что имелось: овса, ячменя, кукурузы, сои, хлопкового, кокосового и подсолнечного жмыха, отрубей, рисовой мучки, гидроцеллюлозы, луба сосны, ветвей березы, семян дикорастущих трав. Чтобы хлеб выходил из формы, его смазывали эмульсиями из авиационных, турбинных, веретённых масел.
Убедившись, что у них руки коротки захватить Ленинград, Гитлер, Гальдер, Йодль, Маннергейм решили совершить массовое убийство — убить 2 500 000 жителей Ленинград и 350 000 бойцов и командиров Красной Армии и Флота голодом. Когда на Западе какой-нибудь преступник удерживает жертву и убивает её голодом — его судят и карают порой смертью. Когда то же самое делается в отношении 2,5 миллионов русских, убийцы получают медали, публикуют дневники и мемуары, получают заказы на лекции. Запад хлопает в ладоши, шлёт убийцам бензин, руду, самолёты и шоколад, становясь фарисейским сообщником преступления.
Гитлер, Гальдер, Йодль и Маннергейм не ошибались — 2,5 миллиона гражданских оказалась в катастрофическом положении в ноябре. Ситуация начала выправляться только после того, как по льду Ладожского озера пролегла «Дорога жизни». Десятки тысяч женщин, стариков и детей умерло от истощения из-за действий немецких и финских фашистов и тех, кто дал им деньги и технологии для этой войны — кровавых американских, английских и французских капиталистов...
По не имеющей аналогов в мире 30-километровой ледовой Военно-автомобильной дороге No.101 «Дороге жизни» под яростными бомбёжками советские люди доставляли днём и ночью продовольствие и горючее, вывозило детей, раненых, ослабевших, продукцию военных заводов, ибо нет таких трудностей, которые не смогли бы преодолеть большевики. Первый караван с мукой прошёл 21 ноября 1941 года.
Советские водолазы под общим руководством Косыгина протянули в Ленинград по дну Ладожского озера электрические кабели, кабели связи и нефтепровод. Из-за погодных условий и бомбардировок наращённое льдом полотно дороги за зиму несколько раз передвигали. За зиму маршрут полностью передвигали 4 раза. Ремонт дороги производился постоянно. Водолазы укрепляли дорогу под водой, а сверху укладывали настилы и наращивали и лёд. По пути следования имелись зенитные позиции, позиции войск НКВД, медцентры, склады и базы, мастерские и пункты питания, телефонная и телеграфная связь. По льду перевозили даже танки КВ, которые в 1941 году изготавливали только в Ленинграде.
Водолаз Соколова поседела за секунду, увидев у взорванного моста в месиве искорёженной техники и орудия тысячи утопленников — немецких и русских мертвецов, принесённых и колыхающихся течением Ладоги. Как женщине жить после такого свидания с адом — делом рук человеческих?
Блокада города на Неве случилась и в 1918 году... Первую блокаду Петрограда, бывшего Петербурга, будущего Ленинграда, устроили капиталисты и их генералы Деникин и Колчак. Эти враги народа пообещали жителям Петрограда голод и холод без донецкого угля и донского хлеба. Захватив в 1918 году и Донской и Кубанский хлеб, уголь Донбасса, белые добились своего. Смертность населения в Петрограде, ослабленного карточной системой на хлеб, действующей со времён Николая II и Временного правительства, когда человеку поломалось 200 граммов хлеба в день, достигла в первой половине 1919 года 886 смертей на 10 000 человек. Теперь, во вторую блокаду, устроенную уже немецкими и финскими фашистами, смертность оказалась в 1,4 раза выше — 1200 умерших и убитых на 10 000 человек. Не только голодом, холодом и тифом убивали теперь враги людей, но и тяжёлой артиллерии, зажигательными и кассетными авиабомбами. Город Ленина спасало то, что заморские хозяева Гитлера не дали ему денег и технологий для постройки флота тяжёлых бомбардировщиков, способных бомбить с больших высот, которыми сами заокеанские дирижёры Гитлера уничтожали несчастное население в немецких городах как насекомых. С фронтовой авиацией Гитлера отличная советская противовоздушная оборона, вооружённая радарами, современными истребителями и зенитками, справилась.
Деньги и технологии для средних и фронтовых бомбардировщиков, военно-транспортных самолётов дирижёры Гитлера деньги и технологии дали, а на дальние и тяжёлые — нет. Когда Гитлер показывал миру спектакль под название «Воздушное наступление на Британские острова», его бомбардировщики едва долетали до побережья своих истинных хозяев даже на отличном американском авиационном топливе с присадками из тетраэтилсвинца. Бомбардировщики Гитлера имели специализацию по налётам с прифронтовых аэродромов на города, находящиеся перед наступающим Вермахтом или для налётов на окружённые города, но никак не для реальной угрозы заводам, дворцам и золотым яхтам своих заморских хозяев...
Зато грузовики, везущие умирающим ленинградцам спасение, на ходу разлетались в щепы от эффективных попаданий фашистских бомб, вместе с драгоценным хлебом и героями-водителями. Машины уходили под лёд в воронки и разломы. Но город и советский фронт не дрогнули. Наоборот...
Скоро, уже в начале августа 1942 года, ленинградский оркестр готовился исполнить 7-ю симфонию до мажор, написанную в блокадном городе ленинградским композитором Дмитрием Шостаковичем. Прямая радиотрансляция концерта через репродукторы планировалась на линии фронта под канонаду орудий Балтийского флота, принуждающих на это время к молчанию вражеские батареи. Озверевшие фашистские убийцы должны знать — колыбель пролетарской революции собирается сражаться до последнего человека, до последнего вздоха. Рабочие и крестьяне не сдадутся! К сожалению, попытка собранной из жителей Мордовии и Чувашии 2-й Ударной армии спасти жизни десятков тысяч ленинградцев обернулась предательством командарма Власова и вынужденным отступлением армии из болот южнее железнодорожной станции Любань...
Николай Адамович, как всегда бодрился, стараясь поддержать окружающих. Однако после рассказа Матвеевой про эшелоны блокадников, и он поник. Сидел не шевелясь, ни на что не реагировал, пока Наташа не окликнула его.
Взглянув в светло-серые глаза жены, он тихо сказал:
— Мы потеряли нашу машину, а в других грузовиках уже нет места. Оставить здесь товарищей евреев нельзя. Немцы совсем рядом — в Котельниково. Всех евреев непременно ждут издевательства и убийства. Нужно попробовать нам вместо них остаться здесь, уступить им свои места в наших машинах. Похоже, что 150 километров до Сталинграда нам уже не пройти... Может, тут как-то удастся встать на довольствие, найти квартиру. Всё-таки заградительный пост бойцов НКВД внушает некоторую уверенность. Может, будут кипяток раздавать и сою...
Раневская при словах Николая о раздаче сои, только вздохнула. Дело ведь совсем не в сое. Дело в том, что вот-вот здесь окажутся фашисты, а это для неё и её семьи верная смерть...
— Тут, наверное, опять кулаки голову сейчас поднимут, как немцы придут. Тогда приезжим и коммунистам тоже придётся худо... — задумчиво сказала Матвеева, словно отвечая сразу всем.
— Будь они прокляты, эти кулацкие выродки! — сокрушённо прошептала еврейка.
Муж Раневской — герой Гражданской войны, чуть не попавший в тюрьму при НЭПе за растрату крупных сумм своим председателем сельхоззаготовительного кооператива, едва не погиб при проведении коллективизации от кулацкого обреза. Затем он работал в харьковской конторе «Главюгзаплеса», и снова едва не попал под репрессии из-за своего начальника из числа старых троцкистов Данишевского. Счастливо избежав срока в такое сложнейшее время непрекращающейся социальной революции, он нелепо погиб месяц назад при бомбёжке во время выезда автоколонны из Барвенково...
Раневская хорошо помнила и представляла себе то недавнее время. Кулаки яростно сопротивлялись коллективизации не просто так. НЭП развёл в стране воровство, взяточничество, марание партийной этики и дисциплины, произвол во внешнеторговой торговой. Свободный капиталистический рынок через кооперативы начал заходить в управление госсобственностью Советского Союза. Внешняя торговля оказалась в руках акционерных обществ под управлением коммунистов, не озабоченных революционным духом всеобщего счастья, а только личной выгодой и конъюнктурными соображениями об удачном служении ставленникам Троцкого, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и других. В самый разгар НЭПа государственные средства стали широко расходиться по коррупционным каналам частными акционерными обществами, трестами и кооперативами, ставя крест на индустриализации и решении проблемы преодоления голода при неурожаях в хозяйствах кулаков и единоличников.
Часть коммунистов из бывших эсеров при идейном лидерстве Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Окуджавы и других желали консервации сложившегося положения. Они проводили свои манифестации, печатали книги, устраивали драки и террор, чтобы повернуть страну в сторону сохранения и развития капитализма на селе, требуя раздавать государственные деньги кулакам, дать им батраков, маленькие налоги, хлеб покупать по их спекулятивной цене, а не проводить индустриализацию и тем более коллективизацию.
Этот капиталистический путь для страны соответствовал дореволюционной позиции разогнанной партии эсеров. Озвученная главными коммунистами страны, эта позиция полностью устраивала верхушку промышленно развитых капиталистических стран, их некоронованных и коронованных королей, поскольку сохраняла Советский Союз в числе отстающих в промышленном отношении стран. Внешнего врага при таком положении дел русским пришлось бы встречать на границах голым патриотизмом, закупками большей части вооружения за рубежом и вилами-тройчатками.
Только после удаления Троцкого за границу и серии показательных судов над сторонниками капитализма в советской деревне немного стих контрреволюционный кураж и бардак в стране с драками, буйными демонстрациями и броневиками на улицах Москвы. Однако троцкисты перешли на подпольную борьбу и террор, распаляя кулаков агитацией и всячески подстрекая их. Убедившись, что превратить Советский Союз в прежнюю сырьевую страну с помощью Троцкого и других предателей не получилось, а в стране, наоборот, сталинцами взят курс на индустриализацию, капиталисты начали усиленно готовить Германию в союзе с Польшей к военному вторжению в Россию.
Всё это отразилось на возросшем ожесточении сопротивления кулаков и ужесточении ответных репрессий государства. Почему так торопились капиталисты стереть с лица земли рабоче-крестьянское государство, видно из происходящего вокруг советского экспорта, к примеру, экспорта одного из важных для заграницы видов советской продукции — леса, чем занимался также ныне покойный муж Раневской.
Экспорт леса в царское время, в военную разруху, при НЭПе, до удаления из советского правительства коррупционеров и вредителей, являлся отсталой отраслью. Рост ограничивали недостаток рабочей силы и низкая квалификация, архаика и изношенность оборудования, отсутствие кредитов, проблемы с фрахтом.
После монополизации государством внешней торговли и закрытии возможностей внешней торговли для советских нэпмановских лесоэкспортных трестов, требовавших от государства дотирования и льгот, возник государственный трест-монополист. С помощью строительства дорог и каналов, труда уголовников и врагов народа, государственный трест нарастил экспорт советской древесины до 1/5 части объёма всего мирового экспорта, являя собой важный источник финансирования индустриализации, особенно в связи с сокращением экспорта хлеба из-за неурожаев 30-х годов, и ограниченность экспорта нефти.
Мощный выход лесного советского экспорта на международный рынок вызвал антикоммунистический психоз в Польше, Финляндии, Швеции, Румынии, Австрии, в карликовых странах Прибалтики, захвативших в революцию и разруху долю российского лесного рынка в мировой торговле. В бывшем осколке царской империи — Финляндии экспорт древесины вообще составлял 1/2 всего экспорта. В северных капиталистических странах из-за советской конкуренции сильно увеличилась безработица, упали доходы крестьян, ибо свыше 1/2 всех лесозаготовок происходила на их землях.
В обстановке и так действующих против советской страны международных санкций, капиталисты устроили бойкот советских товаров, организовали хулиганские выходки против советских учреждений, «Резинотреста» и «Нефтесиндиката», запретили сплав советского леса через польские, западнобелорусские и прибалтийские реки. Начались международные демарши по защите финского нацменьшинства в советской Ингерманландии и заключённых ГУЛАГа на лесозаготовках.
То есть, бессчётно убивать коммунистов в Германии, Испании и Финляндии, бессудно расстреливать их безо всяких списков, спускать живыми под лёд, убивать голодом и холодом в Польше советских военнопленных, содержать на своей территории белоэмигрантские и антисоветские террористические центры капиталистам — можно, а использовать осуждённых судом уголовников и врагов советского народа на лесозаготовках, коммунистам нельзя? Все, включая секретариат Лиги Наций, предпочитали яростно давить на Советы, а не на капиталистических покупателей советской «древесины из ГУЛАГа», вроде самой крупной британской брокерской фирмы «Черчилль и Сим». Давили они не на Моргана с Рокфеллером, которые начали заваливать рынок Германии древесиной из США по демпинговым ценам. На многочисленных встречах, конференциях и переговорах в разных европейских столицах поляки, финны, шведы и прибалтийские лимитрофы договорилось даже до того, что советские торговые уступки — это хорошие отношения с их лесоэкспортёрами — то есть база для советской политики на Севере Европы!
Архаичный коммунизм Троцкого, бывших эсеров, кулаков, единоличников мировой капиталистический интернационал устраивал Запад больше, чем индустриальный коммунизм Сталина. Кулаки же и их вдохновители троцкисты, имея мощную поддержку извне, подняли в стране волну террора, начав с убийства члена ЦК Кирова...
— Спасибо сердечное Вам, товарищ Адамович, что нас опять спасаете, — сказала Раневская, нарушая всеобщее молчание. — И за то, что в Барвенково добились разрешения использовать грузовики треста, иначе нас с внуками уже давно убили фашисты!
— Да, нам всем повезло тогда...
— Я внуков научу вас вспоминать на Пасху, потому что Вы даёте им надежду! — всплеснула руками Раневская. — Галочка, скажи дяде спасибо!
— Спасибо, дядя! — проворковала Галочка, глядя на Николая огромными лучистыми глазами.
— Да что Вы, Софья Моисеевна, это без Вашего мужа, воевавшего с товарищем Бабелем в Польском походе в 1-й Конной армии товарища Будённого, нам не дали бы в Барвенково товарищи из обкома партии грузовики и бензин! — воскликнул Николай. — Вам нужно сесть теперь в машину к товарищу Куйбе. Мы его попросим остаться с девушками из экономического отдела тут, а Вам нужно обязательно ехать дальше.
— А Вы с Наташей как же? — расширила глаза еврейка.
— Мы с Наташкой останемся... Мы не можем занять место в машине, отнимая его у тех еврейских товарищей, кого фашисты сразу убьют. Но и дойти пешим образом по палящей степи с Лялей до Сталинграда мы не сможем. Мы останемся в Пимено-Черни. Здесь нас никто не знает. Не знают, что я коммунист. Как-нибудь переживём. Правда, Наташа?
Наташа и сама уже больше не могла находиться в пути без воды, еды, иногда даже без болтанки из зерна, не говоря уже о рыбьем жире, который не получалось достать ни за какие деньги. В некоторых станицах старые казаки просто отказывались иногда продавать еду, увидев в машинах еврейских женщин и детей. Уже долго отсутствовал нормальный сон, простая гигиена. Даже подчас не получалось справить нужду не на глазах у множества мужчин и детей женщины. И что же теперь? Станцию Котельниково заняли гитлеровцы. Следующую за ней станцию Чилеково по слухам уничтожили бомбёжкой в щепки вместе с воинскими эшелонами.
Остаться на оккупированной гитлеровскими палачами территории — конечно страшно. Газеты: «Красная Звезда», «Правда», «Известия» уже год писали о неимоверных жестокостях, творимых гитлеровцами и предателями на оккупированных территориях. В газетах публиковали и много чего из писем убитых агрессоров, и из писем людей, угнанных в Германию. И про публичные дома, куда насильно сгоняют красивых женщин и девушек писали тоже.
Поколение комсомольцев 30-х годов не знало гнусности и ханжества дореволюционного порядка: узаконенный разврат, проституция — социализация женщин за счёт денег. Советская женщина впервые в истории получила из рук коммунистов полное равноправие с мужчинами и полную независимость от них во всех вопросах. Гитлеровцы же в захваченных городах с помощью своих помощников проводили привычную им капиталистическую социализацию — сгоняли женщин, девушек, девочек в качестве подневольных проституток в публичные дома. Погрязнее — публичные дома для солдат. Почище — для офицерья. В качестве сутенёров выступали комендатуры и штабы тыла армий и групп армий Вермахта. Капитализм и его ударный отряд — фашисты, рассматривали женщин как общедоступный товар — кто платит, тот и владеет женщиной.
Если для бойцов, а тем более командиров в Красной Армии в качестве досуга единственно верными решением рассматривалась литература, художественная самодеятельность, концертные бригады, политзанятия, то для солдат и офицеров Вермахта и СС основанными видами досуга являлись пьянство, игра в карты, публичный дом. Для посещения публичных домов в довольствие гитлеровцев включали презервативы и талоны на посещение. Дополнительными талонами на посещение проституток поощряли, талонов лишали как мера дисциплинарного воздействия.
Гитлеровцы открыли публичные дома в Смоленске, Харькове, Новгороде, Витебске. В Курске публичный дом устроили в театре Пушкина. Часть городских женщин и девушек шли в проститутки из-за нужды, поскольку почти все советские организации, предприятия оказались закрыты, даже мизерные зарплаты и карточки на еду они перестали получать. Типичный приём капитализма, чтобы заставить женщину саму себя социализировать — нужда. То, в чём очень хотелось белыми и Западу обвинить коммунистов, капитализм делал всегда на постоянной основе.
Но главное — принуждение. Фотографии, найденные в карманах убитых европейцев, показывали, как русские девушки, раздетые догола, плачут, окружённые гогочущими фрицами. Наркоманы под воздействием алкоголя и препарата «Pervitin» часами насиловали и издевались, нанося девушкам и женщинам тяжёлые повреждения...
Из-за наплевательского отношения капитализма к солдатам своей армии, низкого уровня гигиены в частях Вермахта и СС на Восточном фронте, сифилисом и гонореей за короткое время заболела каждая 4-я из насильно мобилизованных или добровольных проституток. Медицинский осмотр пленных гитлеровцев советскими врачами, документы гитлеровских штабов показывали — 1/5 часть фашистов — венерики — венерические больные. Комендант Курска призвал в своём приказе больных венерическим заболеваниям немцев и румын не насиловать русских женщин, но не из человеколюбия: «Один больной солдат может сделать больными десятки других!».
Изнасилования, расизм, убийства Вермахт и СС демонстрировали одновременно, давая широкую дорогу дегенератам и прочим сумасшедшим всех мастей. Низменный поход за удовольствиями закономерно тесно переплетался с расизмом и убийствами.
Новый облик города Старая Русса, например, давшего своё имя русским, гитлеровцы создали, загнав рогатый скот в православный собор, повесив на перекрёстках главных улиц трупы замученных людей. В городе гитлеровцы повесили плакаты, что Старая Русса — исконный немецкий город. Естественно, они открыли публичные дома, куда в качестве проституток-рабынь силой затащили женщин и девочек-подростков. Кто отказывался, полицаи и освобождённые уголовники насиловали, избивали.
Что творилось в головах этих нелюдей? Полное сумасшествие. Шизофрения и психопатия как минимум на фоне фобии из-за страха смерти и понимания агрессивного характера войны. Состав фотокарточек фашиста-коллекционера, убитого около Воронежа характерен для умопомешательства завоевателей: порнографические открытки, карточки жены и детей, немецких киноактрис, фото бесконечного рва, заполненного убитыми русским гражданскими. На другой фотографии «коллекционера» — горящие в Харькове дома.
В письме ещё один убитый завоеватель — обер-лейтенант ищет объяснения на свой вопрос: «Почему русские не смеются?». И сам отвечает: «Трудно смеяться среди виселиц!». Он командовал повешением девушки-комсомолки, поджигавшей дома в деревне зимой вместе с его солдатам. Когда её вели к виселице, она не плакала, у неё оказались сухие глаза. Обер-лейтенант думал, что она станет плакать. Он рассчитывал насладиться её страхом и слезами...
Судя по найденным письмам на фронт, немецкие женщины — жёны убийц — оказались не лучше. Из того же теста. Они писали: «Пришли в следующий раз детские платья для нашей Эммы. Ей уже три, не забудь! Если детское платье окажется в крови, ничего — я отстираю!». Она отстирает кровь русской девочки и наденет это платье с убитой на свою девочку. Вообще-то плохая примета — носить вещи с убитых. К скорой смерти...
Соглашаясь сейчас остаться в Пимено-Черни, уступив своё место в грузовике еврейской семье, Наташа и Коля знали, на что шли, какая опасность им угрожала, в чьи лапы они попадали... В газете «Красная Звезда» Наташа как-то прочла рассказ об одном зимнем бое под Москвой в районе Тулы: «...Наше отделение шло в такой мороз, что грудь ломило, ствол винтовки жёг через варежку. Мои ребята подустали в глубоком снегу, приуныли. Беда, думаю, — как выполним задание? Какими словами их взбодришь? А главное — впереди — выбить фрицев и занять деревню. Губы на морозе не шевелятся, и слов таких я не знаю. Тут стало светать, вышли на дорогу и видим — лежит совсем голенький грудной ребёночек, застывший как лёд. Немного прошли — ещё дитя лежит сбоку дороги, а там их уж несколько — кто в одеяльце положен на снег, кто кое-как брошен.
Тут мы поняли, что произошло: немцы гнали наших женщин к себе в тыл, дети постарше ещё брели кое-как, а грудные младенцы застывали на руках у матерей. А которая присела бы, чтобы перекутать младенца да покормить его грудью, хоть этим согреть, — конвоир рвал у неё от груди ребёнка, кидал прочь, а её — прикладом в спину, — «иди, не отставай, русская свинья!»...
Мои ребята увидели тела детские, и губы разжались, и с глаз сошёл иней, и понурости как не бывало... «Веди, так иху так, веди нас скорей к деревне этой...». Да так дружно ударили на деревню, что фрицы, конечно, и штаны не успели надеть, да и надевать больше им никогда не придётся. Голыми руками душили их, когда оружие на морозе отказывало... И моё отделение, заметьте, стало с тех пор очень заметным по злости...».
Остаться на оккупированной территории чете Адамовичей, не ждавших немцев как освободителей от коммунистического государства, — страшно. Они оба, судя по всему, относились к той категории лиц, что уничтожались оккупантами с наибольшим рвением после евреев, комиссаров и коммунистов. Но в отличии от евреев, шанс уцелеть всё-таки имелся. Погибнуть в степи от обезвоживания, удушающего степного пожара или варварского авианалёта, казалось равнозначно страшно. Оставаясь в Пимено-Черни, они рассчитывали на то, что гитлеровцы не займут дома постоем, выгнав жителей на улицу, а полицейские из Котельниково не станут здесь частыми гостями...
— При нас на дороге лётчика нашего молодого спасли. Он прямо в степи сел на подбитом самолёте. И в генеральскую машину его посадили, а не в грузовик, — утирая пот со лба, произнёс Блюмин, после того, как котельниковчанка закончила рассказ. — Вот у лётчиков-то, говорят, паёк королевский: в день белого и чёрного хлеба почти килограмм, кило овощей, полкило разного мяса и рыбы, рис с макаронами, сто грамм масла сливочного, сгущёнка, сметана, творог, сыр, яйца, коробка сигарет, спички, кусок мыла... Шоколад «Кола» ещё... Это всё каждый день!
— Сгущёнка... — мечтательно произнесла маленькая черноглазая девочка в льняном платьице рядом с Раневской, и грустно облизнулась. — Шоколад...
— Видели мы, как самолёт за лесок садился, а второй самолёт по нему сверху стрелял, — ровным голосом ответила Матвеева. — Я подумала, что лётчик бедный убился насмерть... Сколько уж их упало вдали...
— Лётчики самый шикарный паёк имеют, шейлем мазаль, — вздохнула Раневская. — Пусть бьют врага получше. А ко мне, когда беспризорники подходят, то даже от своих детей и оторвать нечего, аз ох-н-вей!
Матвеева не ответила. Она повернула голову в сторону моста. Её маленькая младшая дочь Галя приложила к её плечу маленькую кудрявую головку с не по-детски мудрым взглядом. Мать, окружённая солнечным светом, бережно обняла её, по-матерински заботливо и бережно. Клава задумчиво и печально смотрела на другой берег — невысокий яр и людей вдоль него. Там сейчас всё оживлённо двигалось, гомонило, кричало и блеяло, гудело автомобильными сигналами, скрипело осями возов: беженцы нескончаемым потоком пробирались к мосту, перешагивая через ноги и руки сидящих у самой дороги. На стороне хутора всё казалось спокойным. Стирка, купающиеся дети, огороды. Пастораль....
Оттенок сверхъестественности проскальзывал в той лёгкости, с какой Клава, прижимала к себе Галочку на фоне очаровательного пейзажа. Перспектива, игры света и тени, потрясающая глубина тонов и разнообразия цветовых оттенков. Хоть икону пиши! Сейчас будто оказалось отброшено от них всё случайное и мелкое и оставлены лишь те черты, которые создают возвышенное и волнующее представление о человеке...