*
легки снега, белёсы облака
безликий образ ангела витает,
как сумерки, но пара слов витая
рекою кажется и речью велика
рукою кажется бездонная тоска
горюющая То`ска – Vissi d`arte
художник, правнук ли кавалергарда
познали смерть в утробе мотылька
где Чжуан-цзы ещё крылат, и вот
свой вдох и выдох усмиряет в споре
чу! дзынькнет время и – memento mori
он под уздцы себя к огню ведёт
и эхом катится за пятницу восток
идут на запад дни и перемены
пьют кальвадос враги и джентльмены
пока сверчки заходят на шесток
пока жесток пресыщенный партер
и статус кво высиживают квочки
и пир горой, герой из общей бочки
несёт свой горб, как сонный дромадер
*
снова бессрочная память – на жёлтый клубок
глядя из окон квартиры, расстроиться в звуке
лоб золотой, где твой тёплый ещё колобок?
лунный бетховен порхает в космическом круге
слышишь, грохочет ракета? на взорванный храм
падает яблочный свет бесконечных аллюзий
мир на крови` от волхвов к неизменным дарам
сухость просфоры с оплавленной свечкой inclusif
точки-тире на погостах тобой учтены,
Господи,
солнечных звуков бы – музыки смыслов
памяти камень – убежище нам в две стены
хлеб и вино от тебя – неприкаянным мыслям
*
вот двери белые почти
ключи из белого металла
они не требуют их чтить
им слова малого не мало
и жизнь не просит чтить её
лишь сходу считывает ду’ши
на ветках тучи воробьёв
ещё один внизу досужий
мы видели их много лет
и сердце чьё-то нежно пело
мы шли вперёд искали свет
и небо синее густело
мы шли просили даждь нам днесь
хватали воздух ртом как рыбы
а кто-то был сейчас и здесь
но выбыл
*
Это лето, Господи. То полынь, то тархун.
Что болит, то взыщется.
«Плине кача по Тисині».
Это небо грозное – степь да степь на слуху.
В её сердце солнечном дочки и сыны.
В её духе праздничном тёплых трав весна.
Ждёт орава сонная
вёсел божьего ковчега.
Чур тебе, ночная мгла! Зе-ле-на
вечность земной зерницы,
млечность её побегов.
Эта степь вольна’, как волна миров.
Жизнь бежит, аукнется слово отчее.
Где-то враг лежит, – день его багров,
ночь его близка,
голова – с прочими.
От зерна до звёзд сотни тысяч лиц.
На чужую степь раз-охотившись –
разоритель гнёзд распластался ниц, –
ни чудить, ни петь, раз – уходит жизнь.
Два – безмолвен и безымянно зол –
неуч, неофит, власти бубенец.
Горлу мало мглы – пьёт полей рассол,
по усам скользит смерти леденец.
Кто там осиян, светел и велик?
В чернозём сойдут тысячи крове’й.
На болотах жил серенький «кулик»,
но лежит в степи он со тьмой своей.
*
Не говори и не молчи нечаянно,
когда земля, укрытая отчаяньем,
болит и просит милости одной,
зови её весной.
Качни поэзий ангельскую ветку,
стихи стихий немыслимой расцветки –
не фантики конфетные уже,
не Фаберже.
Летят и липнут странные наклейки
к чужой-своей душе – узкоколейке,
не говорят там вместо всех за всех
сквозь горький смех.
Не говорят и не молчат покорно,
когда вокруг белы` снега` попкорна
и холод пуст, и жарок углей дар,
и вспыхнувший Икар.
Не умолчи – все звуки знают всуе,
как голос витражи во снах срисует
с песчаных дюн и сумерек богов,
и был таков